Чтение 51–й страницы книги ~Черный обелиск~

- Что это вы придумали? Я ведь не развратник!

- Как угодно, - отвечает Вилли. - Но что же тогда вам здесь нужно? Вы нам
мешаете! Неужели вы не видите?

Шиммель мечет в него яростный взгляд.

- Разве так уж необходимо, - каркает он, - чтобы бывшие ученики вверенной
мне гимназии среди бела дня устраивали оргии?

- Оргии? - Вилли изумленно смотрит на него. - Прошу еще раз прощения,
баронесса, - обращается он к Рене. - Этот невоспитанный человек - впрочем,
это господин Шиммель, я его теперь узнал... - Вилли изящно представляет их
друг другу, - баронесса де ла Тур... - Рене благосклонно наклоняет кудрявую
голову. - Он полагает, будто мы устроили оргию, потому что в день вашего
рождения выпили по бокалу шампанского.

Шиммель слегка смущен - поскольку такому человеку доступно смущение.

- День рождения? - повторяет он скрипучим голосом. - Ну да... все же это
маленький городок.. . и в качестве бывшего ученика вы могли бы...

Кажется, он готов против воли дать нам отпущение грехов. Баронесса де ла
Тур все же произвела впечатление на старого обожателя аристократической
касты. Вилли торопливо вмешивается:

- В качестве ваших бывших учеников нам следовало выпить уже утром, за
кофе, одну-две рюмки водки, тогда мы хоть раз узнали бы, что такое радость.
Это слово никогда не стояло в ваших учебных планах, палач молодежи! Ведь вы,
старый козел, одержимый долгом, так испакостили нам жизнь, что нам режим
пруссаков казался свободой. Вы, унылый фельдфебель немецких сочинений!
Только из-за вас стали мы развратниками! Один вы несете ответственность за
все это! А теперь - проваливайте отсюда, вы, унтер-офицер скуки!

- Но это же... - заикаясь, бормочет Шиммель. Он покраснел, как помидор.

- Идите домой и хоть раз примите ванну, вы, потеющая нога жизни!

Шиммель задыхается.

- Полиция! - наконец вопит он сдавленным голосом. - Наглые оскорбления...
Я вам покажу...

- Ничего вы не покажете, - заявляет Вилли. - Вы все еще воображаете, что
мы ваши рабы на всю жизнь? Единственное, что вам предстоит, - это отвечать
на Страшном Суде за то, что вы бесчисленным поколениям молодых людей внушали
ненависть к Богу, ко всему доброму и прекрасному! Не хотел бы я при
воскрешении из мертвых быть в вашей шкуре, Шиммель! Из-за одних пинков,
которыми вас будет награждать хотя бы наш класс! А затем, конечно, вас ждет
смола и пламя преисподней! Вы ведь так хорошо умеете их описывать!

Шиммель совсем задыхается.

- Вы еще услышите обо мне! - с трудом произносит он и делает крутой
поворот, словно корвет, подхваченный бурей.

- Шиммель! - вдруг рявкает позади него мощный командирский бас.

- Что? Как вы изволили? Кто? - Его взор обшаривает соседние столики.

- Вы не родственник самоубийцы Шиммеля? - щебечет голосок Рене.

- Самоубийцы? Что это значит? Кто звал меня?

- Ваша совесть, Шиммель, - говорю я.

- Это же...

Я жду, что сейчас на губах Шиммеля выступит пена. Какое наслаждение
наконец увидеть, как этот мастер бесчисленных доносов вдруг теряет дар речи.
Вилли поднимает бокал и обращается к нему:

- Ваше здоровье, честная педагогическая гиена! И больше не подходите к
чужим столам, чтобы читать людям нравоучения. Особенно в присутствии дам.

Шиммель удаляется с каким-то особым шипением, словно в нем взорвалась не
бутылка шампанского, а бутылка зельтерской.

- Я же знал, что он нас в покое не оставит, - умиротворенно говорит
Вилли.

- Но ты показал высокий класс, - говорю я. - Как это тебя вдруг осенило
вдохновение?

Вилли усмехается:

- Эту речь я произносил мысленно уже сотни раз! К сожалению, всегда
наедине, без Шиммеля. Поэтому заучил ее наизусть! Ваше здоровье, дети!

- Нет, надо же! - Эдуард мотает головой. - "Потеющая нога жизни"! Слишком
уж страшный образ! Даже шампанское стало вдруг отдавать потными ногами.

- Оно и раньше было таким, - говорю я с полным самообладанием.

- Какие вы еще мальчишки! - замечает Рене, покачивая головой.

- И хотим остаться ими. Стареть - дело самое простое. - Вилли усмехается:
- Эдуард, счет!

Эдуард приносит счета. Один - Вилли, другой - нам.

На лице Герды появляется тревога. Она ждет сегодня второго взрыва. Георг
и я безмолвно извлекаем из кармана наши талоны и выкладываем на стол. Но
Эдуард не взрывается, на его лице - улыбка.

- Это пустяки, - говорит он, - при таком количестве выпитого вина.

Мы молчим, разочарованные. Дамы встают и слегка отряхиваются, словно
куры, вылезшие из ямы с песком. Вилли хлопает Эдуарда по плечу.

- Вы настоящий рыцарь! Другие хозяева начали бы ныть, что мы выжили их
клиента!

- А я нет. - Эдуард улыбается. - Этот поклонник бамбуковой палки ни разу
здесь прилично не кутнул. Только и ждет, чтобы его пригласили другие.

- Пойдем, - шепчет мне Герда..

***

Коричневое платье куда-то брошено. Коричневые замшевые туфли стоят под
стулом. Одна лежит перевернутая. Окно открыто. Над ним сви сают плети
дикого винограда. Из "Альтштедтергофа" доносятся смягченные звуки пианолы.
Она играет "Вальс конькобежцев". Музыка время от времени прерывается глухим
стуком падающих тел. Это тренируются женщины-борцы.

Рядом с кроватью стоят две бутылки ледяного пива. Я откупориваю их и одну
протягиваю Герде.

- Где это ты успела так загореть? - спрашиваю я.

- На солнце. Ведь оно светит уже несколько месяцев. Разве ты не заметил?

- Заметил. Но сидя в конторе, ведь не загоришь.

Герда смеется.

- Когда работаешь в ночном клубе, это гораздо проще. Весь день я
свободна. Где ты пропадал?

- Мало ли где, - отвечаю я и вспоминаю, что ведь и Изабелла обычно задает
мне тот же вопрос. - Я думал, ты сошлась с Эдуардом.

- Разве это причина, чтобы не встречаться?

- А разве нет?

- Конечно, нет, глупыш, - отвечает Герда. - Это совсем разные вещи.

- Но мне так слишком трудно, - отвечаю я. Герда молчит. Она потягивается
и делает глоток пива. Я окидываю взглядом комнату.

- А здесь очень хорошо, - говорю я. - Точно мы на верхнем этаже
какого-нибудь ресторана у южного моря. И ты смугла, словно туземка.

- А ты белый торговец стеклянными бусами, нитками, Библией и водкой?

- Ведь верно, - отвечаю я удивленный. - Именно так я себе все это
представлял в мечтах, когда мне было шестнадцать.

- Позднее - уже нет?

- Позднее - уже нет.

Я лежу рядом с ней, не двигаясь, успокоенный. За окнами, между коньками
крыш, синеет вечереющий воздух. Я ни о чем не думаю, ничего не хочу,
остерегаюсь задавать вопросы. Молчит умиротворенное тело, жизнь проста,
время останови лось, веет близостью какого-то божества, и мы пьем
холодное душистое пиво.

Герда отдает мне пустой стакан.

- Как ты думаешь, получит Рене свою шубку? - задумчиво спрашивает она.

- Отчего же нет? Вилли ведь теперь биллионер.

- Надо было спросить, какую именно ей хочется. Вероятно, ондатровую или
бобровую.

- А может быть, лисью, - равнодушно отвечаю я, - или леопардовую.

- Леопардовая для зимы слишком тонка, котик старит. А серебристая лиса
толстит. Конечно, мечта - это норка.

- Вот как?

- Да. И потом, норка - на всю жизнь. Но стоит безумно дорого. Невероятно
дорого.

Я ставлю свою бутылку на пол. Разговор принимает несколько тягостный
оборот.

- Все это для меня недоступно. Я даже не могу купить воротник из кролика.

- Ты? - удивленно замечает Герда. - Кто же говорит о тебе?

- Я сам. Каждый хоть сколько-нибудь чуткий мужчина в нашей ситуации
должен отнести такой разговор и к себе. А в такое время, как сейчас, я
довольно чуток к требованиям жизни.

Герда смеется:

- В самом деле, малыш? Но я действительно имела в виду не тебя.

- А кого же?

- Эдуарда. Кого же еще?

Я поднимаюсь.

- Ты думаешь о том, как бы заставить Эдуарда подарить тебе меховую шубку?

- Ну, конечно, глупыш. Только бы мне удалось довести его до этого! Но,
может быть, если Рене получит... Мужчины - они ведь знаешь какие...

- И ты мне это рассказываешь сейчас, когда мы еще вместе лежим в постели!

- Почему бы и нет? Мне в такие минуты приходят особенно удачные мысли.

Я молчу. Я растерялся. Герда повертывает ко мне голову.

- Ты что, обиделся?

- Я по меньшей мере смущен.