правой руке, взглянула на внука: -- Как подперло, так вспомнил отца! А когда
отец учил его уму-разуму -- не слушался. Так оно и бывает! Запомни! Хороший
человек старается жить и умереть там, где он родился. Нехороший человек твой
Робинзон!
ничего не стану рассказывать!
иначе бы я и слушать про твоего Робинзона не стала. Он даже не знает, что во
время лихорадки надо пить водку с перцем, а не совать туда табачные листья.
Дуралей он и есть дуралей! Нечего заступаться за него! Лучше принеси мне из
кухни огня!
когда внук принес из кухни небольшую головешку, прикурила от нее и, с
удовольствием распрямив спину, потягивая дым, оглядела двор. Навей отнес
головешку в кухню и зашвырнул ее в очаг. Вернувшись, он поудобней уселся на
своей скамейке и положил книгу на колени.
неприятно слышать такие слова, но он смолчал. Ему почему-то нужен был
слушатель, хоть и не понимающий русского языка, но все-таки слушатель. Бабка
осторожно положила на скамейку дымящуюся трубку и взялась за челнок, под
щелканье которого Навей продолжил чтение, все больше и больше воодушевляясь
от собственного голоса.
прислушался к ним, всем своим видом показывая, что он и не собирался
ограничивать свою любовь к пению знанием только застольных мелодий.
прислушиваться и в то же время как бы приоткрывая ему, как близкому
человеку, некоторые семейные тайны, -- а Кязым у нас ушастый. Он не только
наши песни поет, но и грузинские, и мингрельские, и греческие песни. Он даже
эндурские песни поет, хотя никто его об этом не просит. Но он ушастый! Все,
что ни услышит, так и застревает там. А бедняга Иса всегда подвирает...
признаться, что он вообще никакого Ису не знает, и ушастость Кязыма ему
совершенно ни к чему, и непонятно, зачем он здесь сидит в ожидании каких-то
геологов, когда уже давно мог пообедать в доме у своих родственников.
уютная, она стояла посреди зеленого двора в своем сером домотканом платье, и
со всех сторон к ней бежали куры, петухи, поспешали, как бы стесняясь своей
тяжеловатой неловкости, индюки.
квохчущих птиц. В птичьем хозяйстве Большого Дома было два карликовых петуха
и две карликовые курицы. Карликовые петухи, ростом не больше цыпленка, были
такие злые и отчаянные, что большие петухи всегда отступали перед ними.
отогнал его в сторону. Каме было смешно видеть, как большой петух
улепетывает от карликового петушка.
подумала Кама. Она попыталась сопоставить жизнь петухов с жизнью взрослых
людей, но не смогла, потому что в их роду не было людей маленького роста.
Правда, отец был маленьким, но он не был злым, он только не любил лентяев. И
потом отец был сильным. Так что его можно было считать и не маленьким.
сейчас, услышав гомон кур и поняв, что хозяйка их кормит, привстала, как бы
с трудом вспоминая свое прошлое обычной курицы и не вполне понимая, почему
ее сейчас держат привязанной к колышку. Цыплята стали с писком выбегать
из-под нее, рассеянно поклевывая муку и внезапно сиротливо задумываясь,
словно так и не могли решить, где им было лучше, внутри яйца или здесь, на
земле.
голову в сторону гомонящих птиц, возможно наконец поняв, почему она здесь
привязана, и как бы осознавая, что и в этом ее положении есть свои
преимущества, стала спокойно клевать муку.
под своими крыльями целых пятнадцать цыплят. Это же надо! Сначала некоторые
цыплята взгромождались на курицу, другие прямо лезли под крылья, неловко
толклись там, попискивая, но потом постепенно все успокаивались.
крылья. И сперва казалось невозможным, чтобы все цыплята уместились под
наседкой, но она, пошевеливая растопыренными крыльями, находила для них все
новые и новые места и наконец полностью укрывала всех, словно и не было
никого, и только временами доносилось из-под нее сонное попискивание.
крылья матери. Каждый раз видя, как цыплята один за другим исчезают под
теплыми крыльями наседки, Кама чувствовала, что на ее глазах произошло
необъяснимое чудо.
Но и не понимая, она и сейчас при виде наседки, на ее глазах укрывшей под
крыльями всех цыплят, ощутила восторг, как бы предчувствие праздника жизни.
целовать сочную темень его больших глаз, припухлые веки, крепкие щеки,
очаровательные ушки. Кемальчик, ничуть не разделяя ее восторга, пыхтел,
сердился, отбивался ручонками.
встретился с насмешливым взглядом Сандро, и сердце у нее екнуло. Сейчас
дразнить будет, испуганно подумала Кама. Да еще при чужом человеке!
каждый раз он говорил одно и то же. И каждый раз это кончалось слезами. И
она никак не могла понять, откуда берутся слезы, откуда горечь обиды -- ведь
она знала, что все, что он говорит, -- глупая выдумка!
якобы для того, чтобы Кама его не понимала, а на самом деле прекрасно зная,
что она уже понимает по-турецки, начал:
сказала себе Кама. -- Я же знаю, что все это он нарочно говорит! Нет, на
этот раз я не заплачу!"
которому она понравится, когда вырастет, вдруг узнает, что она всю жизнь
нянчилась с каким-то ребенком. "Что это за ребенок?" -- спросит парень у
кого-нибудь из чегемцев...
этого парня, которого так подло обманут. Она ведь знала, что дальше будет.
И, помимо ее воли, что-то горестное и неприятное из груди подымалось к
горлу.
дальше то, что из груди подымалось к горлу. Она знала: если то, что
подымается из груди, сцепится с чем-то, расположенным возле глаз, тогда
обязательно польются слезы.
чегемцы. "Кто его знает, -- ответит этому хорошему парню какой-нибудь
нехороший чегемец, -- говорят, племянник, а там поди разбери... Может, ее
собственный сын..." -- "Ах, как жалко! -- скажет на это парень, которому
полюбилась моя сестричка. -- А я так мечтал на ней жениться. Ну, теперь,
конечно, не женюсь, хоть и полюбил ее навсегда... Стыдно... Люди надо мной
будут смеяться..."
сцепилось с тем, что ведало слезами, и она навзрыд разрыдалась. Кемальчик
удивленно взглянул на Каму, потом на Сандро, каким-то образом, несмотря на
турецкий язык, догадавшись, что он виновник ее слез, сморщился и тоже
заревел.
Шутка!
Камы уже через несколько бросков, словно от встречного воздуха, выветрились
слезы и улетучилась обида. А он продолжал высоко подбрасывать ее в воздух, и
каждый раз от сладостного страха захватывало дух -- и она, хохоча, кричала:
голыми руками его шею и горячо зашептала ему на ухо:
ее на землю.
продолжал сердито следить за Сандро. Не без тактической хитрости дождавшись,
когда Сандро поставит Каму на землю, убедившись, что теперь она вне
опасности, Кемальчик выпалил дяде:
глазищами.
усаживаясь рядом со своим гостем, который все больше и больше сомневался в
правильности своего решения свернуть с дороги.
сторону.
серьезностью, -- сейчас же отправлю тебя в твою деревню!
Русанов Владислав
Березин Федор
Акунин Борис
Лукин Евгений
Куликов Роман
Смит Кордвейнер