Чтение 51–й страницы книги ~Прощай, оружие!~

- Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а где я. Я не хочу,
чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай. Но только
возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда я не с тобой.
[259]

- Я никогда не уеду, - сказал я. - я ни на что не гожусь, когда тебя нет.
У меня нет никакой жизни.

- Я хочу, чтобы у тебя была жизнь. Я хочу, чтобы у тебя была очень
хорошая жизнь. Но это будет наша общая жизнь, правда?

- Ну как, перестать мне отпускать бороду или пусть растет?

- Пусть растет. Отпускай. Это так интересно. Может быть, она вырастет к
Новому году.

- Хочешь, сыграем в шахматы?

- Лучше в другую игру.

- Нет. Давай в шахматы.

- А потом в другую?

- Да.

- Ну, хорошо.

Я достал шахматную доску и расставил фигуры. За окном по-прежнему валил
снег.

Как-то раз я среди ночи проснулся и почувствовал, что Кэтрин тоже не спит. Луна светила в окно, и на постель падали тени от оконного переплета.

- Ты не спишь, дорогой?

- Нет. А ты не можешь заснуть?

- Я только что проснулась и думаю о том, какая я была сумасшедшая, когда
мы встретились. Помнишь?

- Ты была чуть-чуть сумасшедшая.

- Теперь со мной никогда такого не бывает. Теперь у меня все
замечательно. Ты так чудно говоришь это слово. Скажи "замечательно".

- Замечательно.

- Ты милый. И я теперь уже не сумасшедшая.

Я только очень, очень, очень счастлива.

- Ну спи, - сказал я.

- Ладно. Давай заснем оба сразу.

- Ладно.

Но мы не заснули сразу. Я еще довольно долго лежал, думая о разных вещах
и глядя на спящую Кэтрин и на лунные блики у нее на лице. Потом я тоже
заснул.

[260]

Глава тридцать девятая

К середине января я уже отрастил бороду, и установились наконец по-зимнему холодные, яркие дни и холодные, суровые ночи. Снова можно было ходить по дорогам. Снег стал твердый и гладкий, укатанный полозьями саней и бревнами, которые волокли с горы вниз. Снег лежал повсюду кругом, почти до самого Монтре. Горы по ту сторону озера были совсем белые, и долина Роны скрылась под снегом. Мы совершали длинные прогулки по другому склону горы до Бэн-де-л'Альяз. Кэтрин надевала подбитые гвоздями башмаки и плащ и брала с собой палку с острым стальным наконечником. Под плащом ее полнота не была заметна, и мы шли не слишком быстро, и останавливались, и садились отдыхать на бревнах у дороги, когда она уставала.

В Бэн-де-л'Альяз был кабачок под деревьями, куда заходили выпить
лесорубы, и мы сидели там, греясь у печки, и пили горячее красное вино с
пряностями и лимоном. Его называют Gluhwein, и это прекрасная вещь, когда
нужно согреться или выпить за чье-нибудь здоровье. В кабачке было темно и
дымно, и потом, когда мы выходили, холодный воздух обжигал легкие и кончик
носа при дыхании немел. Мы оглядывались на кабачок, где во всех окнах горел
свет, и у входа лошади лесорубов били копытами, чтоб согреться, и мотали
головой. Волоски на их мордах были покрыты инеем, и пар от их дыхания
застывал в воздухе. На обратном пути дорога была гладкая и скользкая, и лед
был оранжевый от лошадиной мочи до самого поворота, где тропа, по которой
волокли бревна, уходила в сторону. Дальше дорога была покрыта плотно
укатанным снегом и вела через лес, и два раза, возвращаясь вечером домой, мы
видели лисицу.

Это был славный край, и когда мы выходили гулять, нам всегда было очень
весело.

- У тебя замечательная борода, - сказала Кэтрин. - Совсем как у
лесорубов. Ты видел того, в золотых сережках?

- Это охотник на горных козлов, - сказал я. - Они носят серьги, потому
что это будто бы обостряет слух. [261]

- Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб всякий знал, что
они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?

- Да, за Дан-де-Жаман.

- Как забавно, что мы видели лисицу.

- А лисица, когда спит, обертывает свой хвост вокруг тела, и ей тепло.

- Вот, должно быть, приятно.

- Мне всегда хотелось иметь такой хвост. Что, если б у нас были хвосты,
как у лисиц?

- А как же тогда одеваться?

- Можно заказывать специальные костюмы или уехать в такую страну, где это
не имеет значения.

- Мы и сейчас в такой стране, где ничто не имеет значения. Разве не
замечательно, что мы живем тут и никого не видим? Ты ведь не хочешь никого
видеть, правда, милый?

- Да.

- Давай посидим минутку. Я немножко устала. Мы сидели на бревне совсем
рядом. Впереди дорога уходила в лес.

- Она не будет мешать нам, малышка? Как ты думаешь?

- Нет. Мы ей не позволим.

- Как у нас с деньгами?

- Денег куча. Я уже получил по последнему чеку.

- А твои родственники не станут искать тебя? Ведь они теперь знают, что
ты в Швейцарии.

- Возможно. Я им напишу как-нибудь.

- Разве ты еще не написал?

- Нет. Только послал чек на подпись.

- Слава богу, что я тебе не родственница.

- Я дам им телеграмму.

- Разве ты их совсем не любишь?

- Раньше любил, но мы столько ссорились, что ничего не осталось.

- Мне кажется, что они бы мне понравились. Наверно, они бы мне очень
понравились.

- Давай не будем о них говорить, а то я начну о них тревожиться. -
Немного погодя я сказал: - Пойдем, если ты отдохнула.

- Я отдохнула. [262]

Мы пошли по дороге дальше. Было уже темно, и снег скрипел под ногами.
Ночь была сухая, и холодная, и очень ясная.

- Мне очень нравится твоя борода, - сказала Кэтрин. - Просто прелесть. На
вид жесткая и колючая, а на самом деле мягкая и такая приятная.

- По-твоему, так лучше, чем без бороды?

- Пожалуй, лучше. Знаешь, милый, я не стану стричься до рождения
маленькой Кэтрин. Я теперь слишком толстая и похожа на матрону. Но когда она
родится и я опять похудею, непременно остригусь, и тогда у тебя будет совсем
другая, новая девушка. Мы пойдем с тобой вместе, и я остригусь, или я пойду
одна и сделаю тебе сюрприз.

Я молчал.

- Ты ведь не запретишь мне, правда?

- Нет. Может быть, мне даже понравится.

- Ну, какой же ты милый! А вдруг, когда я похудею, я стану очень
хорошенькая и так тебе понравлюсь, что ты опять в меня влюбишься.

- О, черт! - сказал я. - Я и так в тебя достаточно влюблен. Чего ты еще
хочешь? Чтоб я совсем потерял голову?

- Да. Я хочу, чтоб ты потерял голову.

- Ну и пусть, - сказал я. - Я сам этого хочу.

Глава сороковая

Нам чудесно жилось. Мы прожили январь и февраль, и зима была чудесная, и мы были очень счастливы. Были недолгие оттепели, когда дул теплый ветер, и снег делался рыхлым, и в воздухе чувствовалась весна, но каждый раз становилось опять ясно и холодно, и возвращалась зима. В марте зима первый раз отступила по-настоящему. Ночью пошел дождь. Дождь шел все утро, и снег превратился в грязь, и на горном склоне стало тоскливо. Над озером и над долиной нависли тучи. Высоко в горах шел дождь. Кэтрин надела глубокие калоши, а я резиновые сапоги monsieur Гуттингена, и мы под зонтиком, по грязи и воде, размывавшей лед на дороге, пошли в кабачок у стан-
[263]
ции выпить вермуту перед завтраком. Было слышно, как за окном идет дождь.

- Как ты думаешь, не перебраться ли нам в город?

- А ты как думаешь? - спросила Кэтрин.

- Если зима кончилась и пойдут дожди, здесь станет нехорошо. Сколько еще
до маленькой Кэтрин?

- Около месяца. Может быть, немножко больше.

- Можно спуститься вниз и поселиться в Монтре.

- А почему не в Лозанне? Ведь больница там.

- Можно и в Лозанне. Я просто думал, не слишком ли это большой город.

- Мы и в большом городе можем быть одни, а в Лозанне, наверно, славно.

- Когда же мы переедем?

- Мне все равно. Когда хочешь, милый. Можно и совсем не уезжать, если ты
не захочешь.

- Посмотрим, как погода.

Дождь шел три дня. На склоне горы ниже станции совсем не осталось снега.
Дорога была сплошным потоком жидкой грязи. Была такая сырость и слякоть, что
нельзя было выйти из дому. Утром на третий день дождя мы решили переехать в
город.

- Пожалуйста, не беспокойтесь, monsieur Генри, - сказал Гуттинген. -
Никакого предупреждения не нужно. Я и не думал, что вы останетесь здесь, раз
уж погода испортилась.

- Нам нужно быть поближе к больнице из-за madame, - сказал я.

- Ну конечно, - сказал он. - Может быть, еще приедете как-нибудь вместе с