забыла его. Ведь если бы она забыла его, это было бы куда хуже. Зачем
тогда ему голая замерзшая степь, как бы и ни любил он северную природу?
Ох-хо-хо, сильно изменился Евгений. Выходит, не для того он бежал на полюс
скуки, чтобы скучать вместе со всеми. Евгений покраснел, ему стало стыдно
за эту догадку. Выходит, он все-таки на что-то надеялся, на что-то
похожее, только прятал надежду поглубже, как бы и не думал о ней, но знал,
лелеял мечту найти брильянт в болотной топи.
вспомнил, как Соня пришла к нему на Хлебную улицу и тетя Саша смущала их
своими откровениями, а потом брала Сонину руку и, кажется, гадала или о
чем-то рассказывала. Ну да, рассказывала про то, какие бывают деньги,
помятые и хрустящие, как люди, и что он, Евгений, золото. Как смешно
переломился мир в ее торговом сознании. И так у всех. Илья Ильич
представляет всех людей учениками, которых обязательно надо, и главное,
можно увлечь образованием. Соня видит всех читателями. А что у него?
Человек без профессии, без оконченного образования. Какие-то полгода в
сберкассе не в счет, да и что можно понять через стеклянное окошко
старшего кассира? Все люди - вкладчики? Жадные, добрые, глупые, вкладывают
свои силы, ждут и копят, копят и ждут, и все для решительного момента -
свадьбы, машины, именин, похорон? Нет, он так не может смотреть на людей,
упрощать - это не его свойство. Любить не значит упрощать, упрощать значит
ненавидеть. Действительно, если хочешь кого-нибудь унизить, обзови его
одним словом, пусть как бы и нейтральным, но одним. Евгений удивился своей
мысли. И следующей. Так поступают и ученые, они разные явления сводят к
одному закону. И если получается, говорят: здорово, вот она, мол,
божественная простота природы. И теперь, если кто-то упадет в трамвае от
резкой остановки, говорят - инерция, а не хамство, или пуля в редкое
животное летит - по инерции летит, а не по жестокости, и конечно, по
инерции, а не по равнодушию мы проходим мимо калеки, не бросив пятачок в
серый засаленный картуз. А ведь действительно, у природы есть простые
законы, раз ученые их открывают и все стремятся объединить одной всеобщей
идеей. И получается, по крайней мере, до сих пор. Неужели природа так
просто устроена? Но если да, то нет к ней уважения и любви. Ох, нет, не
прав я, нельзя в одну кучу валить. Прав Горыныч, все дело в том, как
упрощать. Положим, назову кого-то негодяем из-за его нехорошего поступка,
а он возьмет и начнет от себя кровное отрывать и людям раздавать - что же
он теперь, добряк? А как же быть с его негодяйством? Видно, не так просто
добраться до того простейшего человеческого закона! А может быть, и нет
единого закона? Может, прав Пригожин? Может быть, не закон, но
неуправляемая извне самоорганизация, может быть, механика твердого тела -
это сумма анархических случайных движений мельчайших свободных
элементарных объемов? Пожалуй, демократичнее выглядит, чем закон инерции.
Эка меня занесло, подытожил Евгений умственные наблюдения собственного
мозга.
порцию из рук неразговорчивого человека, поблагодарил и тут же, не
дожидаясь, пока уйдет охранник, загремел алюминиевой ложкой. Тот,
удивленный неожиданным аппетитом подопечного, постоял немного и, прежде
чем уйти, сказал:
ответил Шнитке.
тщательно вылизал алюминиевое дно, лег окончательно на кушетку и крепко
заснул животным сном.
одетый в розовый фирменный халат, лежал землянин. Рядом сидел человек,
крупный, толстый, красивый, и держал в руках свернутый из газеты кулечек,
то и дело подставляя его под падающий с сигареты больного пепел.
- Вот здесь написано: "ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБЛИ". Ты думаешь, это для читателей
написано? Черта с два. Это написано с задней мыслью для потомков, вдруг
таковые будут иметь место. Ах, паскудники! - Феофан залез свободной рукой
за спину и ожесточенно начал чесаться. - Я, честно говоря, не верил.
"Готовятся испытания", ля-ля, тра-ля-ля. Приготовились, собаки,
дооживлялись, сукины дети. Ах ты, ну-ты, - Феофан матерно выругался. - Но
каков народ, Петрович! Стадо баранов, дикий город, не Центрай, а райцентр
какой-то. Посмотри, эта паскуда приват-министр тридцать семь процентов на
выборах набрал. Скажи, как такое могло случиться? Вот ты, ты хочешь
умереть снова, а? То-то же, всякая живая тварь, - даже, я думаю, мертвая,
- жить желает, тем более вечно. Ты вспомни сам - когда помираешь, до чего
скучно становится, свет не мил, так, думаешь, взял бы и врезал кому-нибудь
по роже из ближайших, кто рядышком, до кого еще дотянуться рукой можно и
кто еще жить остается. Это же последнее состояние, потому как в самый
смертельный момент ни одна душа тебе не позавидует, понимаешь, Петрович,
ни одна на всем белом свете. Конечно, кроме самоубийц, - то народ
дошлый... - Феофан вдруг опомнился: - Ой, прости, Петрович, но скажи сам,
неужто в самый последний мельчайший моментик, у самой-самой черты, в
миллиметрике, когда уже под ногами нет опоры, но ты болтаешься еще живым
грузом, неужели не промелькнула мыслишка подленькая, а? Такая
маленькая-маленькая щелочка осталась, оттуда полосочка светлая, а с ней
еле живые звуки еще проступают, - скажи, в этот самый момент неужто не
захотелось ногу в щель просунуть, чтобы дверь окончательно не прикрылась,
а? Молчи, молчи, знаю. Нагляделся я уже на висельников, на самоубийц,
очень, говорят, обратно хочется, просто до слез. Но слезы уже не идут, вот
оттого у них всегда такие глаза выпученные. А не дай бог, в этот момент
придет толковая мыслишка, главная, спасительная как бы, в мозгу-то еще,
знаешь, - Феофан потрогал загорелый череп, - разные процессы биологические
идут. Да, так вот, многие говорят, что там в последний момент приходит
экстремальная мыслишка и тебе становится все ясно. Понимаешь, в каком
смысле все? В смысле выхода, в смысле открытия новых горизонтов жизни, но
поздно, и тут самая трагедия и наступает, хана! Нетерпимая это вещь -
необратимы процессы, Петрович. Так что не уговаривай меня, не поверю.
оживление, или, как это - эксгумация, - возразил землянин.
это тебе не гильотина, винтики-гаечки, тут голова нужна, а где же ее
найти, если все под нож пойдут? И потом, ты что думаешь, тут, на тебе,
всех оживляют, кого ни попадя?
спину землянина. - Мне бы выбраться отсюда, я бы показал этому
приват-министру...
стащил с себя розовый халат и остался в одних розовых трусах, впрочем, на
них тоже был фирменный знак - пять серпиков. - Вот, вот, смотри, - он
стучал себя ручищей по удивительно молодому телу. - Я больной? - Феофан
высунул язык, потом задрал вверх кровавое изнутри веко. - Глянь. - Он
подсунул под глаза Варфоломееву голубоватые от неба белки. - Сто двадцать
на восемьдесят, и никакой ипохондрии.
поди, и будешь. Подожди, подожди, - опомнился Феофан, - а где же ты две
недели пропадал? Вот дурья башка, как же я раньше не сообразил! Стой,
стой, стой, может, не случайно тебя на место Курдюка прописали? А я язык
распустил, - Феофан натянул снова халат и стал подозрительно осматривать
землянина.
фрукт, интересно, интересно, - удивлялся Феофан каким-то своим мыслям. -
Понимаешь, Петрович, его преосвященство из восьмой палаты в реанимационной
помогают, они там втроем через два дня дежурят по очереди. Так ты знаешь,
они уже недель пять как без работы скучают. Вот разве что вчера был
вызов... - Феофан проникновенно посмотрел на землянина. - Постой, постой.
- Он поднял с тумбочки баранью ногу, переложил ее в сторону и развернул
просаленную газету. Несколько раз взглянул на газету и на Варфоломеева и
наконец спросил:
"Центрайские ведомости", и еще раз спросил:
представлен фотоснимок, на нем Урса делает искусственное дыхание лежащему
поперек соборной площади человеку. Чуть правее, над Урсой стоит
приват-министр, слегка наклонившись, как бы с удивлением рассматривая
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Шилова Юлия