Чтение 51–й страницы книги ~По тонкому льду~

могу взять свои документы и идти к бургомистру. Обер-лейтенант ему позвонит.

Нет, удача еще не покинула меня. Но у выхода меня неожиданно задержал
часовой и предложил вновь вернуться к обер-лейтенанту. Сердце дрогнуло. Рано
я обрадовался.

Обер-лейтенант уже не сидел за столом, а стоял посреди комнаты.

- Пусть вас не смущает этот арест, - проговорил он.

Я пожал плечами. Ничего не попишешь: война! Но обер-лейтенант продолжил
свою мысль: комендант посылал его за пределы города на целую неделю.

- А без меня никто не мог решить ваш вопрос, - закончил он и теперь уже
окончательно отпустил меня.

"Бабушкины сказки, - подумал я, шагая по улице и глубоко вдыхая
прохладный утренний воздух. - Никуда ты не ездил, а проверял меня".

Управа разместилась в здании бывшего лесного техникума. У входа в нее
стоял старый-престарый, с облупившейся краской, "вандерер".

Управа всасывала в себя разношерстный людской поток.

По заслеженным ступенькам я поднялся на второй этаж.

Щелкали костяшки счетов, потрескивали арифмометры, дробно стрекотали
пишущие машинки.

Дверь а кабинет бургомистра то открывалась, то закрывалась, впуская и
выпуская посетителей. По выражению лиц можно было заключить, что привело
сюда этих людей не личное желание представиться бургомистру - господину
Купейкину, фамилия которого красовалась на жестяной дощечке с еще не
подсохшей краской. Все они были вызваны. Настал и мой черед.

Бургомистром оказался замшелый, невзрачный, с постным лицом человечишка
лет за пятьдесят. Нездоровый цвет лица, ввалившиеся щеки и безволосая голова
свидетельствовали, что он страдает каким-то скрытым недугом. На нем был
потертый, но хорошо отглаженный пиджак допотопного покроя, черный галстук и
пенсне с толстыми стеклами.

Держался он просто, без гонора и позы. Возможно, еще не вошел в роль, а
быть может, на него подействовал звонок обер-лейтенанта из комендатуры. В
том, что звонок был, я не сомневался.

Я смотрел на господина бургомистра и пытался по его виду, речи и
манерам определить, кто же он таков. С чем его едят? Кем был до прихода
немцев? Архивариусом, делопроизводителем, кассиром?

Господин Купейкин даже не поинтересовался, что бросило меня,
сравнительно молодого человека, в объятия оккупантов. Впрочем, меня это не
удивило. С подобным вопросом мог обратиться к нему и я: он не обер-лейтенант
и не немец!

Он сразу приступил к делу. Хотя нет, не совсем. Вначале счел
необходимым сказать мне, что считает немцев нацией культурной и самой
передовой в Европе. У них есть чему поучиться. К нам они пришли не на
прогулку, а всерьез и надолго. Перед ними стоит огромная задача: все надо
переделывать заново. Работы непочатый край. На первых порах будут, конечно,
неполадки, шероховатости, недоверие со стороны отдельных слоев населения,
возможно - даже саботаж, но это лишь на первых порах. У фюрера и его гвардии
накопился значительный опыт государственной работы. Ну, а мы, русские,
привыкли ко всякому. Нас эксперименты не пугают. Мы не скучали при Советской
власти, не будем скучать и сейчас. Главная задача управы и его, бургомистра,
- в короткое время привлечь к сотрудничеству с немецкой оккупационной
администрацией тех горожан, которые симпатизируют немцам. Найдутся такие?
Безусловно. Часть их уже нашлась.

Господин бургомистр был настроен оптимистически и, невзирая на жалкую
форму, в которую он был облачен, полон энергии и решимости.

Мне он предложил должность заведующего одной из школ, которая должна
вот-вот открыться.

Я сказал, что очень польщен доверием, но принять предложение не могу.

Почему? Да потому, что педагогическая работа мне, откровенно говоря,
осточертела. Давно хотел бросить, да все как-то не удавалось.

Господин Купейкин укоризненно, явно неодобрительно покачал головой. И
это неодобрение было весьма красноречивым. Все стало понятным. Я гадал, кто
по профессии Купейкин: архивариус, делопроизводитель, кассир... Ни то, ни
другое, ни третье. Он оказался моим "коллегой" - педагогом... Прожил всю
жизнь в Энске, последние двенадцать лет преподавал историю в пединституте.
Подумать только! И конечно, слово "осточертела" его шокировало. Надо было
выкручиваться, и я поспешно сделал новый шаг:

- Если вы отважились избрать себе иное поприще для приложения знаний и
опыта, то должны понять и меня.

Возможно, мои слова, как и отказ от заведования школой, прозвучали
довольно смело. Но я отлично понимал, что рассчитывать на второй звонок
обер-лейтенанта из комендатуры не приходится. Маловероятно также, что
господин бургомистр еще раз удостоит меня такой теплой беседы. Надо
пользоваться моментом. Конечно, если он заартачится и скажет, что иного
выбора нет, я и не подумаю ломаться. А если улыбнется счастье?

Счастье улыбнулось. Купейкин помолчал, подумал, пошевелил бровями и
сказал:

- Вы хорошо владеете немецким языком?

Я ответил, что удостоился комплимента со стороны обер-лейтенанта.

- Так... - пробурчал бургомистр. - Что ж, тогда решим иначе. - Он
объяснил, что управе нужны переводчики. Все делопроизводство: переписка,
документы, распоряжения, объявления и прочее - должно вестись на двух
языках. По штату предусмотрены три человека, но пока нет ни одного.

- Эта работа вас устроит? - спросил Купейкин.

- Вполне, - ответил я.

- Отлично! - Купейкин прихлопнул своей утлой рукой с пергаментной кожей
по столу.

Через минуту секретарь бургомистра показал мне комнату, предназначенную
для переводчиков. Она граничила с туалетной. Это имело свои удобства и
неудобства. Завтра я обязан был приступить к работе. Секретарь вскользь
намекнул, что рад видеть в моем лице нового сотрудника.

Я этому не особенно поверил. Никакой радости лицо его не выражало,
просто, видимо, продолжал действовать звонок из комендатуры.

5. Меня хочет видеть Перебежчик

Случилось это в середине ноября сорок первого года. Меня вызвал на
внеплановую встречу Аристократ - содержатель одной из наших нелегальных
квартир. Встреча должна была произойти в единственной действующей в городе
церквушке, где по случаю воскресного дня шла служба.

Стояло промозглое утро, и я шел к церкви, отягощенный невеселыми
думами. Причиной этому была, понятно, не плохая погода. Подполье Энска
переживало тяжелое время. Лишенные связи с Большой землей,
патриоты-подпольщики, как и горожане, не знали, что происходит на фронте. А
слухи доходили до нас в таком виде, что холодело сердце.

Гитлеровцы трезвонили на весь мир о несокрушимости своей мощи,
предсказывали неминуемый и самый недалекий крах Советского Союза и его
армии.

Из болтовни солдат, преимущественно раненых (а им приходилось больше
верить, чем немецким официальным сообщениям), картина складывалась
безотрадная: враг рвался вперед, и фронт проходил сейчас у блокированного
Ленинграда, Калинина, Звенигорода, Наро-Фоминска, Тулы, восточнее Орла,
Харькова, Ростова-на-Дону и под Севастополем. Под угрозой была Москва...

В Энске происходили события, косвенно подтверждавшие эти слухи и
сообщения. Оккупанты распоясались. Предатели и пособники активно помогали им
в бесчинствах и преступлениях.

Еще до войны мы знали, что люди, населяющие нашу огромную страну, не
одинаковы. Одни активно, не жалея сил, строили новую жизнь - таких было
подавляющее большинство. Другие предпочитали стоять в сторонке. Они не
мешали, но и не помогали нам, приглядывались, прислушивались, охали или
хихикали. Во всяком случае, реальной угрозы не представляли. Их было
немного. Третьи - оголтелые, ненавидящие звериной ненавистью все новое,
подчас открыто, подчас рядясь в овечьи шкуры, вредили нам. Эти последние
были представлены ничтожными единицами, если брать в расчет наш
многомиллионный Союз.

Все эти три категории существовали и в оккупированном Энске. Вот только
количественное соотношение изменилось. Большинство честных граждан
эвакуировалось, а оставшиеся по разным, подчас не зависящим от них причинам
люто ненавидели фашистов и готовы были биться с ними насмерть. Вторые -
колеблющиеся, сравнивающие и выбирающие. Третьи, как и прежде в меньшинстве,
ждали оккупантов и стали активно служить им. Из них комплектовалось так
называемое русское самоуправление, рекрутировались полицейские отряды,
вербовались провокаторы, предатели, платные агенты гестапо, осведомители
абвера, диверсанты.

И они, эти бывшие русские люди, знающие уклад нашей жизни, имеющие
обширные связи среди горожан, знакомые с подлинной гражданской биографией
многих людей, были страшнее и опаснее гитлеровцев. От них и получило первый
удар наше подполье.

Охваченный тревогой, шел я на внеочередную встречу. В чем дело? Что
стряслось? Не мог Аристократ, человек пожилой, выдержанный, осторожный, без
особой на то причины подать мне условный сигнал. Не мог. Да и не так уж
давно я был у него - в пятницу.

Но вот и старая церквушка о пяти главах, с пузатыми облупившимися
куполочками. Сейчас я получу ответ на свой вопрос. Почему ответ? Быть может,
мне и не придется задавать вопросы. Во всяком случае, что-то станет
известно. Что именно - гадать уже поздно.

Аристократа я увидел на паперти у самого входа. Заметив меня, он
торопливо вошел в церковь.

Внутри стоял радужный сумрак. Горело немного свечей. Пахло ладаном.
Маленький сухонький священник монотонно читал под аккомпанемент жиденького
хора на клиросе.