посыльный из пасторской усадьбы. Значит, и это дело рук Дагни, ей удалось
осуществить свой план, она все точно рассчитала и нанесла свой удар так
внезапно, что захватила его врасплох. Нет, она, видно, никогда его не
простит!
свою комнату, то шатался по лесу, но он нигде не находил себе места, не
знал ни минуты покоя. Он шагал с низко опущенной головой и с широко
открытыми, но ничего не видящими глазами.
хуторов понаехала масса народу, чтобы побывать на базаре и посмотреть
живые картины, которые показывали в последний раз. Нагель снова получил
приглашение выступить в концерте, сыграть хотя бы один номер; на этот раз
просить его пришел другой член распорядительного комитета, консул
Андерсен, отец Фредерики. Но Нагель снова ответил отказом.
странном состоянии, он словно отсутствовал, весь во власти одной мысли,
одного чувства. Каждый день он наведывался к домику Марты, чтобы
посмотреть, не вернулась ли она. Куда она уехала? Но даже если бы ему и
удалось ее найти, что изменилось бы? Для него ничто уже не могло
измениться!
лавки и оказалась так близко от него, что едва не задела его локтем. Ее
губы дрогнули, словно она хотела заговорить с ним, но вдруг она вся
залилась краской и так ничего и не сказала. Он почему-то не сразу узнал
ее, от растерянности даже остановился на мгновенье и посмотрел на нее, но
потом резко отвернулся и пошел прочь. Она шла за ним, он слышал, что она
все ускоряет и ускоряет шаг; ему казалось, что она старается его догнать,
и он тоже прибавил ходу, чтобы уйти, чтобы спрятаться от нее. Он боялся
ее, она наверняка принесет ему еще какое-нибудь несчастье! Наконец он
добрался до гостиницы, вбежал в холл и, охваченный настоящей паникой,
стремглав кинулся вверх по лестнице к себе в комнату. Слава богу, он
спасен!
он внешне сильно изменился, лицо его стало землисто-бледным и как бы
застыло в неподвижности, а глаза остекленели, утратили выражение. И все
чаще случалось ему долго бродить по улицам, прежде чем он замечал, что
кепку свою он опять оставил в гостинице. В этих случаях он всякий раз
говорил себе, что так продолжаться не может, что надо этому положить
конец; и, говоря это, он до боли сжимал кулаки.
пузырек с ядом и принялся его изучать; взболтнул его, понюхал и снова
спрятал. Пока он одевался, он по старой привычке отдался нескончаемому и
бессвязному потоку мыслей, которые постоянно его терзали и не давали
отдыха его усталой голове. Его мозг работал с невероятной, с безумной
быстротой. Он был так возбужден и в таком отчаянии, что с трудом сдерживал
слезы, бесчисленные тревоги одолевали его.
и пахнет миндалем. Скоро ей найдется применение, очень скоро, раз нет
другого выхода. Значит, пришел конец. Ну что ж, можно и так. А он-то
мечтал, прекраснодушно мечтал совершить нечто значительное на земле. Нечто
такое, от чего нынешние людоеды содрогнулись бы и осенили себя крестным
знамением, - но ничего не вышло, не удалось... Почему же ему не
использовать эту жидкость по назначению? Остается лишь одно - выпить ее со
спокойным лицом. Да, да, и он это сделает, когда придет срок, когда
пробьет его час.
обыкновенной, с длинной косой и таким спокойным сердцем! Теперь он
понимает этого несчастного, который не захотел жить без нее, того, что
писал про сталь и про последнее "нет"; его поступок уже не вызывает у него
удивления, Карлсен нашел выход, а что, собственно, ему оставалось
делать?.. Как вспыхнут ее темно-синие глаза, когда она узнает, что и он
отправился по тому же пути. Но я люблю тебя, люблю тебя за твою злость,
люблю не только за хорошее, но и за дурное. Ты измучила меня своей
снисходительностью - и как ты только миришься с тем, что у меня не один, а
два глаза? Тебе следовало бы отнять у меня второй глаз, а лучше - оба. Как
ты только терпишь, что я свободно хожу по улицам и что у меня есть крыша
над головой? Ты оторвала от меня Марту, но я все равно люблю тебя, и ты
знаешь, что я все равно тебя люблю. И смеешься над этим. А я люблю тебя и
за то, что ты смеешься над этим. Можешь ли ты требовать большего? Неужто
этого мало? Твои тонкие белые руки, твой голос, твои светлые волосы, твой
ум, душу твою я люблю больше всего на свете, не могу перестать любить, и
нет мне спасенья. Господи, помоги мне! Как тебе хотелось бы еще больше
унизить меня, выставить на посмешище, но что с того, Дагни, раз я все
равно тебя люблю. Мне это безразлично, по мне - поступай, как тебе
заблагорассудится, для меня ты всегда будешь такой же прекрасной и
достойной любви, я с радостью признаюсь в этом. Я тебя чем-то разочаровал,
ты считаешь меня жалким и плохим, думаешь, что я способен на любую
низость. Ты заподозрила меня в том, что я готов пойти на хитрость, лишь бы
казаться повыше ростом. Ну и что ж? Раз ты так говоришь, значит, так оно и
есть, и я откроюсь тебе: во мне все дрожит и ликует, когда ты это
говоришь. Даже когда ты смотришь на меня с презрением или, повернувшись ко
мне спиной, не удостаиваешь меня ответом, или пытаешься догнать меня на
улице, чтобы унизить меня, - даже тогда мое сердце переполнено любовью к
тебе. Пойми меня, я сейчас не обманываю ни тебя, ни себя, но даже если ты
опять будешь смеяться, мне все равно, мое чувство от этого не изменится.
Если мне случилось бы найти когда-нибудь брильянт, я назвал бы его Дагни,
потому что одно твое имя обжигает меня радостью. Я дошел до того, что
хотел бы все время слышать твое имя, хотел бы, чтобы его называли все
люди, и все звери, и все горы, и все звезды, чтобы я был глух ко всему
остальному и только твое имя звучало бы в моих ушах, как непрекращающаяся
музыка, денно и нощно, всю мою жизнь. Я хотел бы в твою честь ввести новую
клятву, клятву для всех народов земного шара - только чтобы прославить
тебя. И если бы я согрешил этим против господа и господь предостерег бы
меня, я ответил бы: считай мне этот грех, я заплачу за него своей душой,
когда придет время, когда пробьет мой час...
я все тот же, исполнен силы, живой. Мне открыты все те же возможности, я
могу свершать те же поступки, что и раньше; так почему же я вдруг
остановился на своем пути, почему все возможности стали вдруг
невозможными? Неужели я сам в этом виноват? Я не знаю, в чем моя вина; я
владею всеми своими чувствами, у меня нет дурных привычек, я не подвержен
ни одному пороку, и я не кидаюсь слепо навстречу опасности. Я думаю, как
прежде, чувствую, как прежде, владею собой, как прежде, да и людей
оцениваю, как прежде. Я иду к Марте, я знаю, что в ней - мое спасение, она
- мой добрый гений, мой ангел-хранитель. Она боится, она исполнена страха,
но в конце концов она уже хочет того же, что и я, она дает свое согласие.
Хорошо. Я мечтаю о мирной, счастливой жизни. Мы удаляемся в глушь, живем в
полном уединении, в хижине на берегу ручья, мы гуляем по лесу, она - в
коротком платье, я в башмаках с пряжками - все точь-в-точь так, как того
требует ее доброе чувствительное сердце. Почему же нет? Магомет пришел к
горе! И Марта со мной, она наполняет мои дни чистотой, а ночи - покоем, и
господь бог на небе благословляет наш союз. Но вот свет вмешивается в нашу
жизнь, свет возмущен, свет считает, что это сущее безумие. Свет
утверждает, что ни один благоразумный мужчина и ни одна благоразумная
женщина не поступили бы так, а значит, поступать так - безумие. И я стою
один, один против всех, и топаю ногой, и кричу, что нет, это благоразумно!
Что знает свет? Ничего. Люди привыкают к чему-то новому, принимают и
признают его только после того, как это новое признал какой-нибудь
учитель; все на свете лишь предположение, даже такие понятия, как время,
пространство, движение, материя тоже лишь предположение. Люди нечего не
знают точно, они лишь предполагают...
головой, словно перед ним все ходуном пошло. Он стоял посреди комнаты.
договорились. И я сердцем чувствую, что всегда делал бы ей только добро. Я
хочу порвать со светом, я отсылаю ему кольцо обратно; я блуждал, как
глупец, среди других глупцов, делал глупости, даже играл на скрипке, и
толпа кричала мне "хорошо рычишь, лев!". Меня тошнит при воспоминании о
моем бесконечно пошлом триумфе, когда людоеды мне аплодировали. Я не желаю
больше конкурировать с телеграфистом из Кабелвога, я ухожу в мирную
долину, превращаюсь в мирного обитателя леса, я молюсь своему богу,
распеваю веселые песни, становлюсь суеверным. Бреюсь только в часы прилива
и засеваю свое поле в зависимости от крика тех или иных птиц. А когда я
устаю от работы, жена выходит из хижины и, стоя в дверях, ласково мне
улыбается и кивком подзывает меня, и я благословляю ее и благодарю за эту
ласковую улыбку... Марта, ты ведь согласилась, правда? Ты так твердо
сказала мне "да" под конец, когда я тебе все объяснил, ты и сама уже этого
хотела. И все же ничего, ничего не вышло. Тебя просто увезли, застигли
врасплох и увезли, не на твою, но на мою погибель.
твоего имени, оно меня раздражает, я искажаю его, я говорю "Дагни" и
высовываю при этом язык. Христом-богом молю, выслушай меня. Я хочу прийти
к тебе, когда пробьет мой час, и я умру, я явлюсь тебе на фоне стены с
лицом трефового валета, я приму облик скелета и буду преследовать тебя,
плясать вокруг тебя на одной ноге, и руки отнимутся у тебя от моего
прикосновения. Я сделаю это, я сделаю это! Да сохранит меня господь от
тебя ныне и присно и во веки веков, а это значит, пусть ты достанешься
Аникина Наталья
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Сертаков Виталий
Перумов Ник
Шилова Юлия