в данном случае щепетильность и брезгливость, в этом городе всегда можно
как-то прокормиться. Почти ежедневно под вечер я наведываюсь на базар на
Фредериксброгаде. Правда, от одной мысли, что я питаюсь гнилыми фруктами
или брынзой, которую уронили и раздавили при перегрузке, меня порой
бросает в дрожь, зато я теперь уверен, что голодная смерть мне не грозит.
Копенгагене, конечно, не из приятных, однако у меня теперь такой вид, что,
если бы мы даже столкнулись с ним лицом к лицу, он не смог бы меня узнать.
Когда мне приходится случайно видеть в зеркале витрины свое собственное
отражение, я сам себя не узнаю. Передо мной маячит одетый в лохмотья
бородатый субъект с испитым лицом и потухшим взором.
ловлю себя на том, что участвую в этих бессмысленных разговорах, и не
только с Сеймуром, но с самыми разными людьми, живыми и мертвыми, далекими
и близкими. Я разговариваю с Любо и Маргаритой, с генералом и Бориславом,
с Грейс и Дороти и даже с Тодоровым. "Перестань, - твержу я себе. -
Перестань, так и рехнуться недолго". И я перестаю, но лишь на короткое
время, чтобы сменить собеседника. А потом снова принимаюсь болтать с
кем-нибудь.
Сеймуром. Естественно, я не испытываю никакого желания говорить с ним, и
обычно наш диалог начинается с того, что я советую ему убраться с глаз
моих, однако он не слушается и, не обращая внимания на мою ругань,
спрашивает:
отвергнут?"
есть родина, и этого мне вполне достаточно".
друг от друга".
тоже не совсем мертв".
пытаетесь заполнить свою пустоту. Пустоту внутреннюю. Пустоту вокруг себя.
Вы в полном одиночестве, Майкл, вы всеми покинутый и всеми забытый. Будь
вы немного чувствительней, вы давно бы бросились в канал".
невысоком ивняке и наблюдаю за тем, как бегут его грязные воды. Мысль
довольно заманчивая, потому что этим нехитрым способом можно покончить со
всем сразу - и с голодом, и с усталостью, а главное, с гложущим меня
сомнением, что наши поверили заведомой лжи. Только мне не утопиться. Я
умею плавать. И потом, я вынослив. И вообще, та самая чувствительность, о
которой говорит Сеймур, мне не свойственна. А если подобные мысли все же
порой меня осаждают, то, скорее всего, оттого, что нервы немножко сдают.
Так, самую малость, конечно.
Маргариту. Она появляется совершенно неожиданно из глухой улочки. Я тщетно
пытаюсь прикрыть свой жалкий кулек, делая вид, что просто вышел
прогуляться перед сном.
очевидно, тоже смущена неожиданной встречей.
что однажды уже об этом спрашивал.
отводит взгляд в сторону. - Мы развелись... Вернее было бы сказать...
разошлись... Прожили вместе только два месяца и, не успев
зарегистрироваться, разошлись. Так что и разводиться не понадобилось..."
какой-то надеждой смотрит на меня. Взгляд ее говорит, что она ждет от меня
других слов, чтобы они касались только нас обоих. Но я таких слов не
говорю. Зачем возвращаться к старому - капризам, претензиям, намекам. Мы
стоим молча, она смотрит на меня, а я гляжу в сторону. А когда я все же
хочу взглянуть на нее, то обнаруживаю, что я совсем один на темной улице.
для этого нет, потому что голод уже позади, и если тем не менее не все в
порядке, то только потому, что в твоей голове полнейший сумбур".
состоялась на самом деле, но только очень давно - как-то утром, когда я
шел в министерство. Именно тогда она сказала мне, что Тодоров ее бросил.
Сообщив об этом, она долго молчала, надеясь, что я приму в ее судьбе
горячее участие. Ей даже в голову не пришло попросить у меня прощенья и
заверить меня, что она никогда не повторит своей ошибки. Нет, она просто
стояла и ждала, уверенная, что я снова буду вытаскивать ее из беды, и я,
вероятно, попытался бы это сделать, если бы не смутное предчувствие, что
при всем желании мне ее не вытащить, а сам я неизбежно увязну, потому что
на некоторые очень существенные вопросы мы с этой женщиной смотрели
по-разному. Она стояла передо мной и ждала, пока я заговорю, а я стоял и
ждал, что она наконец поймет. И когда мы достаточно намолчались о том, что
нас занимало, и стали испытывать неловкость от этого молчания, мы почти
одновременно протянули друг другу руки; задержав на время мою руку в
своей, она посмотрела мне в глаза и, может быть, только тогда
почувствовала, что к былому возврата быть не может. Она выпустила мою руку
и пошла своей дорогой. Вспоминая все это, я тоже иду своей дорогой по
узеньким улочкам городских окраин. Прохожих тут очень мало, а если кто
изредка и попадается мне навстречу, то не проявляет никакого интереса к
какому-то оборванцу.
это идиотское "Марги", придуманное ее приятельницами, меня порядком
раздражало. Мы просто разминулись в то утро, и она, вероятно, снова
свалила всю вину на меня, точнее, на мою холодность, даже не подозревая,
чего мне стоила эта холодность. Как всегда случается, я в полной мере
осознал, что Маргарита мне очень нужна, лишь после того, как потерял ее.
"Ранено не столько сердце твое, сколько самолюбие", - говорил я себе,
пытаясь обратить это в успокаивающее средство. Только успокаивающее не
действовало.
после того, как потерял Маргариту. До этого я даже не спрашивал себя,
любовь это, нет ли, а если бы даже возник такой вопрос, я, наверно,
ответил бы на него отрицательно, потому что не было у меня ни одного из
тех симптомов, о которых пишут в книгах.
и за собой никакой вины не знал. Просто пришел к убеждению, что я не
способен влюбиться, как иной человек не способен загореть на солнце. Что
меня нисколько не печалило.
стало ясно, что, сам того не подозревая, я все же любил эту женщину. В
голове то и дело всплывали какие-то пустяковые, совершенно ничтожные
подробности нашей совместной жизни, почему-то сохранившиеся в моей памяти,
- отдельные слова, улыбки, жесты. Даже то, что в ту пору меня раздражало,
теперь казалось милым и трогательным. Помню, как злило меня, когда она
спотыкалась на ходу, и я всякий раз твердил, что надо смотреть под ноги, а
не следить за тем, какое впечатление она производит на окружающих. Или ее
любимая фраза: "Если я тебя о чем-то попрошу, ты сделаешь?" А я упорно
внушал ей, что не могу давать обещания, пока не знаю, о чем она попросит.
Или это ее: "О чем ты думаешь?", "Еще долго ты будешь молчать?" Быть
может, я в самом деле был не очень разговорчив. Вместо того чтобы по душам
поговорить с нею, я просто отмалчивался. Речь идет, конечно, не о
служебных делах - ими она вообще не интересовалась, - а о всяких мелочах,
несущественных для меня, но очень важных для нее. Что правда, то правда,
если женщина о чем-то говорит с тобой, а тебя этот разговор не трогает, то
не удивительно, что в конце концов ты станешь для нее чужим человеком, и
не удивительно, если вашей совместной жизни придет конец.
девушка добрая, пожалуй, неглупая. Но росла она в доме тетки, очень
ограниченной мещанки. И это сказалось на воззрениях Маргариты: вершиной
человеческого счастья она считала уютное семейное гнездышко. Я же меньше
всего заботился о гнездышках, хотя в теории не отвергал их. Жизнь
представлялась мне не как гнездышко, а как путь, и, может быть, поэтому я
хотел видеть в жене скорее спутницу, нежели наседку. Словом, мы не
понимали друг друга. Однако после того, как мы расстались, меня особенно
бесило именно то, что я до боли ощущал, как необходима мне эта женщина.
возвратился из довольно трудной поездки за границу. Маргарита катила перед
собой коляску, а в коляске лежал младенец. Видно, все утряслось.
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Посняков Андрей