Чтение 52–й страницы книги ~Сторож брату моему~

Подняв голову, он прислушался.

Стучало не под землей; стучало вдалеке. Словно собрались дятлы во
множестве, птахи рыжие, и колотят, колотят носами наперебой - кто скорее.

Иеромонах подумал, склонив голову. Встал, взнуздал коня. Сел и поехал -
туда, где стучало.

Дятлы долбили так, что кора летела в стороны клочьями. Долбили
короткими очередями. Три-пять патронов. Чуть прижал спуск - уже отпускай.
Но прицельно.

- Прицельно! - кричал Уве-Йорген, сжимая кулаки. - Вы куда стреляете!
Птицы вам мешают? Не по вершинам надо стрелять! Была команда - в пояс!
Метр от земли. Поняли?

Парни стреляли с удовольствием, в общем, терпимо. Но как-то совсем не
желали понимать, что оружие-то предназначается для стрельбы не по
деревьям. По людям! И не для того, чтобы их пугать. Для того, чтобы
уничтожать силу противника. Живую силу.

Иногда у Уве-Йоргена прямо-таки опускались руки. Ну как втолковать
такие простые вещи, которые даже не знаешь, как объяснить, потому что тут,
собственно говоря, и объяснять нечего!

- Да вы поймите, - негромко, убедительно говорил он ребятам. - Что
значит - по людям? Против вас будут не люди - солдаты. И если не вы их, то
они - вас...

А ребята, зеленая молодежь, слушали вежливо, но как будто со скрытой
улыбкой, улыбкой недоверия и внутреннего превосходства.

- Ну почему вы не хотите понять...

Те переглядывались. И кто-нибудь один отвечал:

- Да нет, мы все понимаем. Только откуда возьмутся те, кто захочет нас
убивать?

- Разве тут не напали на вас?

- Они же не хотели нас убить!

- А откуда вы знаете?

- У нас никого не убивают...

В чем был корень зла: не было у них ни войн, ни армии, даже внутренних
войск не было - за ненадобностью. А если - крайне редко - требовалось
нести какую-то службу, ее несли все по очереди. Это, между прочим,
свидетельствовало об одном: других государств на планете нет. Если бы
существовала еще хотя бы одна страна, возникла бы и регулярная армия.
Непременно. Но ее не было, и невозможно оказалось втолковать здоровым и
ловким парням, что в противника, хочешь - не хочешь, надо будет стрелять.
Они просто не верили, что противник будет.

Они во многое не верили.

Вечерами Уве-Йорген рассказывал им не только о битвах, в которых в свое
время приходилось ему драться. Рассказывал он и об экспедиции, и о Земле,
и о не заслуживающей доверия звезде Даль.

О Земле слушали с интересом.

- Ну, хотели бы вы там побывать?

Побывать хотели все.

- А остаться насовсем?

Тут они умолкали, переглядывались. Потом снова кто-нибудь уверенно
качал головой:

- Нет... Разве у нас плохо?

- Подумайте! Вот вы увидите ту цивилизацию! Технику! И потом там все -
люди от людей! Никаких Сосудов! А?

- Да, и мы хотим так...

- Ну, так значит...

- Мы хотим здесь. У нас.

- Да ведь здесь ничего Не останется! - кричал Уве-Йорген, выйдя из
себя.

Самое смешное было в том, что они все равно не верили.

- Нет, Уве... - говорили они. - Нет, Рыцарь. О битвах ты рассказываешь
хорошо, интересно. А о солнце не надо.

И объяснили:

- Понимаешь, о битвах мы слушаем и верим. Ты сам говоришь, что это было
давно и очень далеко отсюда - и мы верим. А когда ты говоришь о солнце, ты
говоришь о том, что здесь и сейчас, понимаешь? Но все, что есть здесь и
сейчас, мы видим и знаем сами. И такие сказки у тебя не получаются.
Расскажи лучше, еще что-нибудь о том, что было встарь - у вас, там...

Свинячьи собаки, а? Гром и молния! Сказки!..

Ну и черт с ними - пусть горят или замерзают.

Но они нравились Рыцарю, и он жалел их, как жалеют командиры своих
солдат.

Может быть, он просто не умел как следует объяснить? Он ведь не ученый,
не профессор, его дело - не читать лекции, а летать, прежде всего -
летать. Надо, чтобы объясняли ученые; может быть, хоть они заставят
понять...

Уве-Йорген вздыхал и умолкал.

Но сейчас был не вечер, а ясный день. И до вечера, с его сомнениями и
чувством неудовлетворенности, было далеко. Сейчас Уве-Йорген был в себе
уверен.

- Кончай отдых, ста-новись! Слушай команду! По атакующей пехоте!..

Вдруг поспешно:

- От-ставить!

Потому что из леса показался всадник. Он махал рукой и погонял лошадь.

Зоркие голубые глаза Уве-Йоргена сразу узнали массивную фигуру
Иеромонаха Никодима.

- Нет, Рыцарь. Крестьяне нипочем не пойдут. И ни во что не уверуют...
Ибо им хорошо. И своему солнцу они верят, как мы верим своему. А у меня
болит сердце, Рыцарь. Почему никто и никогда не хочет оставить в покое
пахаря? Почему все - на их спины? Ты никогда не шел за плугом, Уве-Йорген,
не знаешь, как ручки его вздрагивают в твоих пальцах, тебе не постичь
сего...

- Не хватало еще, чтобы я ходил за плугом, я - Риттер фон Экк! Но и у
меня болит сердце. Хотя я никогда, если говорить откровенно, не думал о
жалости к людям; всегда существовали какие-то слова погромче, чем жалость.
Честь, долг... Парни тоже не верят ни единому моему слову. Они не могут
поверить, понимаешь. Монах? Они не в силах. Мы с тобой ведь тоже не
понимали очень многого. Но мы приспособились, потому что нам больше, чем
кому бы то ни было, дано такое умение - приспосабливаться. А им - не дано.

- Они хорошие люди, Рыцарь. Добрые. Правдивые. Честные.

- Я не привык оценивать людей с этих позиций. Но говорю: мне тоже их
жаль. И если бы у меня под командой было хоть полсотни настоящих солдат, я
загнал бы всех этих людей в трюмы той эскадры, что, может быть, все-таки
прилетит сюда, и не стал бы спрашивать их согласия. Я потом привозил бы их
в эти края - не на планету, конечно, потому что она испарится, как капля
дождя на стволе раскаленного пулемета... Я показал бы им тот ад, что
наступит здесь, когда в звезде сработает взрыватель, и сказал бы: ну, кто
был прав, сучьи дети? И тогда они были бы мне благодарны. Но у меня нет
солдат, Монах... Это - не солдаты. Это дети. Здесь все - дети. Планета
детей. Они играют в игрушки. Стрелять для них - игра. Но я-то знаю, что
такое стрельба, что такое, когда идет цепь, выпуская - не целясь, от
живота - магазин за магазином... Первый раз в жизни, Монах, мой опыт
солдата не может помочь мне, и я не знаю, что делать...

- Наш игумен говорил: молись, и Господь вразумит.

- Это не для меня.

- Разумею, но и я не ведаю, что делать. Мы никому ничего не докажем.
Рыцарь...

Уве Йорген перевернулся на спину и стал глядеть в синее небо. Сначала
безразлично, потом осмысленно. Приподнялся на локтях:

- Катер, Монах.

Он покосился на Анну: девушка хлопотала у костра, но, услышав это
слово, бросила все и подбежала. Глаза ее яростно блестели.

- Катер, Анна.

- Да, я слышу. Ну, пусть только он здесь покажется. Пусть только
покажется! Ему будет плохо! Очень, очень плохо!

Уве-Йорген усмехнулся.

- Наверное, он не мог, Анна. Ты ведь не думаешь, что он - с
какой-нибудь другой...

- Какое мне дело, с кем он! Я сейчас скажу - не хочу его больше видеть!

Рыцарь вгляделся.

- Нет, это не он. Это большой катер, Анна. Георгий и Питек.

Девушка молча; опустила руки, повернулась и медленно отошла к костру.

- Да, - сказал Уве-Йорген. - Не хотел бы я в ближайшем будущем
оказаться на его месте.

Иеромонах помотал бородой.

- Нет, Рыцарь. Им надо полаяться и помириться, чтобы они более не
боялись дотронуться один до другого.

- Откуда это знаешь ты - монах...

- Монахи-то как раз лучше знают. Размышляют больше.

Они смотрели на снижающийся катер.

- Георгий за пультом, - сказал Уве-Йорген. - Его манера.

- Хоть бы все благополучно. Дай господи.

Катер завис и медленно опустился, легко коснувшись земли.

- Привет, Георгий. Мы уже беспокоились. А где Питек? Что нового?

- Питек остался следить, ждать Шувалова. Я задержался, чтобы сделать
хотя бы какую-то съемку местности. Теперь карта у нас есть. Нового немало.