Тут и доказательств не требуется.
посматривал на Дерябина: ведь он начал этот разговор. Поярков не спал
несколько ночей, возбужден, измотан.
Борис Захарович. - Все обошлось.
о несбыточном, что настанет время, когда нам, людям, что-то умеющим
создавать в технике, науке, искусстве, придется испытывать лишь муки
творения. Я хочу, чтобы с каждым годом нам было все труднее и труднее, но
труднее за чертежной доской, в лаборатории, за письменным столом. Нам
государство все дало, только работай. Мы же теряем силы на преодоление
всяких искусственных препятствий: на борьбу с завистниками, карьеристами,
спекулянтами. Я же знаю по себе. Просидишь весь день над чертежами -
чувствуешь себя прекрасно, а поговоришь с Толь Толичем, как это было перед
отправкой "Униона", - прямо хоть "Скорую помощь" вызывай.
следовало бы избежать и крупного разговора, и не давать воли аскольдикам,
если дело касается здоровья и творческой активности людей вроде того же
Серафима. Ведь это же не по-хозяйски. А самое главное, надо до конца
вскрывать, откуда тянутся нити всяких злостных "проработок" и кому это
выгодно?
опять-таки "по-хозяйски" надо разрядить атмосферу. Серафим натерпелся, это
его больная тема, - не лучше ли спустить ее пока на тормозах? Ничего не
поделаешь - бережное отношение к человеку.
медицины:
институте широкого профиля. Предлагаю актуальнейшую тему. За время воины,
да и за последние годы, мы немножко, как говорится, поизносились.
По-вашему, тут виновата сердечно-сосудистая система. Лечить ее трудно,
легче всего оберегать. Каким путем? Ну, допустим, в служебных кабинетах
поставим специальные аппараты-ограничители. Приглашаю я Серафима для
серьезного разговора. Усаживаю в кресло, в котором вделаны приборы для
измерения давления, пульса. Я тоже сижу в таком же "кресле чуткости". Идет
вежливый разговор. Серафим и я спокойны, давление, пульс - все в порядке,
и на аппарате горят две зеленые лампочки. В общем, как на светофоре: путь
открыт, можешь высказывать Серафиму мало приятные для него вещи. Проходят
минуты, он начинает нервничать, давление повышается, пульс частит. На
аппарате зажигается другой сигнал, желтый. Внимание, дескать,
поосторожней! А я еще не выговорился, угрожаю: поставим, мол, вопрос перед
вышестоящими органами, привлечем общественность... Вдруг вспыхивает
красная лампочка. Стоп-сигнал!
разъярился, начинает меня крестить бюрократом, консерватором. Говорит, что
я душитель изобретательской мысли...
похож на Литовцева?
Набатников. - Я ведь тоже человек, меня возмущает дикая несправедливость
изобретателя Пояркова... Он замечает это по вспыхнувшему желтому глазку,
извиняется... Я успокаиваюсь и предлагаю закурить...
курить противопоказано. Да и вообще пора бы отказаться от этой дикой
привычки.
"Выбрать день самый синий, и чтоб на улицах улыбающиеся милиционеры всем в
этот день раздавали апельсины"?
волнений. Только Медоварову сейчас не до шуток. Он звонил дежурному в
НИИАП, чтобы узнать, не пришел ли приказ о назначении нового директора. И
здесь Толь Толич мог надеяться на своего благодетеля. Литовцев обещал
похлопотать через друзей, чтобы директором НИИАП оказался "свой человек",
который никогда не обидит Толь Толича.
испытания. Я не в курсе, какой мы заказ посылали в Грузию? Но я выяснил,
что тот, кто звонил, не может являться представителем заказчика.
мистификация. Ругал нас бюрократами, говорит, что где-то человек замерзает.
станцию.
нашей экспедиции?.. Вот именно, золотко... должна быть бдительность.
Вообще это не телефонный разговор, по, сами понимаете... Никому. Товарищи
потом разберутся.
быть связан с людьми в "Унионе". Замерзает один человек, а куда же другой
делся?
чтобы не думать о последствиях, если вдруг придется спустить "Унион" на
землю.
то, что в "Унионе" никого нет. Прав дежурный. Конечно, мистификация.
Так-то оно спокойнее.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Здесь автор рассказывает о дальнейших неприятностях
Судя по всему, проверка действия ускорения на живые организмы закончилась
вполне благополучно. Даже такой высокоорганизованный и чувствительный
организм, как Яшка-гипертоник, когда были отпущены ремни, нащупал губами у
себя в прозрачном колпаке питательную трубку и с удовольствием зачмокал.
каким-нибудь апельсиновым соком или крепким бульоном, было выше его сил.
вероятно, потому, что правильно лег, по Яшкиному примеру.
все же теплее, можно хоть аккумулятор нагреть. Смекалка подсказала, что
если один аккумулятор подключить к нескольким, то от перезарядки он будет
нагреваться.
температуре, нагревалась как маленькая печка. Он жадно прильнул к ней,
скользя по стенкам окоченевшими руками. Кажется, что и в кабине потеплело.
Но это только кажется, будто сидишь в ванне и тело твое согревают
ласковые, теплые струи.
белое море облаков. По ним скользит радужная тень диска.
стеклянная трубка, из нее вытекает какая-то жидкость. Еще минута - и
прибор перестанет работать.
Тимофею.
растирает им руки и зажимает трещину в стекле.
руке! От нее зависит работа всех уловителей Набатникова. По тонким
металлическим шлангам в камеры, соединенные с уловителями, подавались пары
какой-то незамерзающей жидкости. В момент падения Багрецова от удара
каблуком был поврежден основной распределительный шланг. Он сплющился,
давление в нем повысилось, отчего контрольная стеклянная трубка внутри
кабины не выдержала и лопнула.
специалистов могут быть и возражения. Но дело в том, что Бабкину сейчас
объяснения не требовались. Новых аппаратов Набатникова он не видел. Да и
вообще, не все ли равно, какой прибор испортился? Тут лишних нет.