любопытство, сами понимаете, одолело. Там слева и справа много разных залов.
Кое-где даже мебель сохранилась. Вот это я себе на память взял. - Змей
продемонстрировал алый вымпел с золотистой надписью "Передовику производства" и
соответствующей символикой.
- Змей кивнул на другого метростроевца, незамедлительно закивавшего в ответ. -
И больше никого. Вновь мы встретились только в туннеле, уже на обратном пути.
свое внимание на светляков.
молчаливый приятель в знак согласия опять мотнул головой. - Красота там везде
неописуемая, только не от Бога она. Хотя вот эту вещь я ради святого дела с
собой прихватил. В ризнице пригодится. - Он погладил шикарную никелированную
цепь, обвивавшую его могучую шею.
поднялись.
пожелаю... Каждому свое. Кому-то, возможно, и летать там захотелось, а я,
грешным делом, чуть в портки не наложил. Не по мне подобные забавы...
выходил. Да еще что-то волок на плече.
в тряпку завернутое.
сплюнул. - Наваждение бесовское...
покосился на Змея.
для наглядности растопырил пятерню, а потом прижал большой палец к ладони. -
Такую потерю трудно не заметить.
Да и с головой у меня что-то не все в порядке после той лестницы... Кружится
все. Как будто бы сразу после великого поста ковш браги хлобыстнул.
Змею.
У меня и в мыслях не было, что в столь спокойном месте можно потеряться. Сбежал
он, наверное!
диваны такие, что сами к себе манят.
пружины ржавые торчат.
метростроевец.
успели расхлебать, а они уже новую вот-вот накличут. Кузьма в сердцах даже
голос повысил, что на трезвую голову допускал чрезвычайно редко.
меня послушайте. В Шеоле разыскивать пропавших не принято. Себе дороже будет.
Но тут случай особый... Венедим, ты оставайся здесь, жги костер и присматривай
за вещами. Все прочие возвращаются к лестнице. И попрошу побольше света!
Зажгите все свои фонари и факелы...
поцарапаешь. Камень драгоценный, а не лестница. Да, кто-то умел раньше красиво
строить, а кто-то умел красиво жить.
которых, кроме праха, уже ничего не осталось. Но даже этот древний прах имел
волшебный, ни с чем не сравнимый аромат.
до сороковой ступеньки. Если память не изменяла ему, примерно столько же
оставалось до выхода на поверхность, то есть до Грани.
Для этого разбиться на пары. Один светляк, один метростроевец.
возражать никто не посмел. Слишком уж неоспорим стал за последние дни авторитет
проводника, да и вид Юрка, успевшего в кровь искусать губы, не настраивал на
препирательства.
считать еще одной сверкающей цепи, пополнившей добычу светляка-целебника.
него.
что, действуй решительно. - Кузьма похлопал себя по тому месту, где у Юрка был
спрятан пистолет. - Но голову не теряй.
подниматься по лестнице. Люди, побывавшие здесь прежде, должны были оставить
после себя немало следов, но разглядеть их мешал всякий сор, принесенный сверху
ливневыми водами.
Кузьмой никогда не случалось. Потом телом овладела странная расслабленность,
как будто бы мышцы и двигательные центры мозга вступили между собой в разлад.
удовольствий, которыми Грань приветствовала всех, кто имел смелость к ней
приблизиться, - и тошноту, и головокружение, и потерю ориентации. Легким уже не
хватало воздуха. Да и огонь факела выглядел сейчас совсем иначе, чем прежде
(впрочем, это могло быть лишь очередной зрительной иллюзией).
скорость передвижения и отдыхая на каждой ступеньке, однако Кузьма спешил.
Сверху тянуло удивительной свежестью, но даже она не могла прояснить сознание.
на четвереньках, стараясь не делать резких движений головой, словно бы та была
кастрюлей без крышки, доверху наполненной жидкой похлебкой.
соображал плохо, но не мог не подивиться наблюдательности светляка -
действительно, эта картина очень напоминала огонь свечи, оказавшейся за водяной
завесой.
лестницы уходили в какую-то слабо светящуюся субстанцию, желтовато-серую, как
гноище, и на глаз куда более плотную, чем дым или туман. Она была составной
частью Грани, и при желании к ее поверхности - изменчивой, слегка колеблющейся,
местами плавно прогибающейся, а местами, наоборот, вспучивающейся - можно было
притронуться рукой.
твердого грунта и воздуха (даже о снеге и льде он знал исключительно
понаслышке), но то, что подобно крыше нависало сейчас над ним, представляло
собой нечто совсем иное.
хлябь, ни на твердь, пропускающее свет, но убивающее все живое, был свиной
студень, которым его иногда потчевали катакомбники (есть у человеческой натуры
такое свойство - находить тривиальные аналогии для любого сверхъестественного
явления).
идентичные тем, что остались внизу. Здесь они венчали балюстраду. Рассмотреть
какие-либо иные детали не удавалось. Никто не отзывался и на оклики, сделанные
скорее для очистки совести, чем с надеждой на ответ.
поверхность студня упруго подалась чуть назад - и принялся шарить по верхним
ступенькам. Однако единственной его добычей стали какие-то бурые ошметки -
скорее всего остатки ковровой дорожки, некогда лежавшей здесь.
только можно было дотянуться. Он не надеялся на быстрый успех и весьма
Удивился, обнаружив у самой балюстрады нечто куда более мягкое, чем мрамор.
успехом не увенчались --ведь в руках у него был все же не багор, а обыкновенный
посох, чей закаленный наконечник можно было сломать, но отнюдь не загнуть
крючком.
капризный организм смог приспособиться к непривычным условиям. Заодно не мешало
бы и пораскинуть мозгами.
какая, извините за выражение, зараза смогла его туда загнать? Стремление
порисоваться? Обычное для темнушников молодечество? Ну уж нет! Ухарь - это еще
не самоубийца.
заранее предупреждают о своем приближении.