Чтение 52–й страницы книги ~Жизнь Кости Жмуркина, или гений злонравной любви~

блондинка.

Проклятый телефон затрезвонил снова.

- Ответь, дорогой, - попросила она. - Звонки не дают мне сосредоточиться.

- Не обращай внимания, - ответил адвокат Ливер. - Надеюсь, тому, кто
звонит, это надоест раньше, чем нам.

- Тогда я отвечу сама!

Блондинка ловко выбралась из-под адвоката, встала одним коленом ему на
живот, а другим - на горло и сняла трубку. Внимательно выслушав того, кто
находился на другом конце провода, она скатилась на свободную сторону кровати и
сказала:

- Это тебя, дорогой.

- Меня нет! - прохрипел адвокат. - Здесь только мое бренное тело! Душа уже
воспарила к облакам!"

И так далее и в том же духе на протяжении трехсот страниц.

Роман, хоть и с незначительными оговорками, Рабинович принял, а гонорар
заплатил безо всякой бухгалтерской волокиты, прямо из собственного кармана.
Даже расписаться нигде не заставил. Очевидно, настало время какой-то совсем
другой экономики, пока еще недоступной пониманию Кости.

Следующий заказ он выполнил в два раза быстрее. Изначально роман назывался
"Любящая женщина". Костя переделал его в "Коварную красотку".

Впрочем, довольно скоро выяснилось, что Рабинович, как всегда, лукавил.
Перелопачивание бездарных текстов Руби Роида было, конечно, делом выгодным,
однако не настолько, чтобы решить все финансовые проблемы Кости, тем более что
его сынок, кое-как закончив школу и попутно сломав не только свои часы, но и
отцовскую пишущую машинку, задумал вдруг жениться.

Никакие уговоры на него не действовали. Всуе остались даже доводы Кильки о
том, что лучше бы сначала отслужить срочную, а потом уже строгать детей. Свою
будущую сноху Костя видел только однажды, когда та, на пару с суженым,
вываливалась из широко распахнутых дверей ресторана. Кто из них двоих был более
трезвым, Костя определить так и не сумел.

Поскольку карманных денег, которые получал сынок, могло хватить максимум
на кружку пива, у папаши зародились смутные подозрения, полностью
подтвердившиеся в ходе тайной инвентаризации, проведенной в доме. Наряду с
некоторыми ценными вещами пропала и основная заначка Жмуркина, хранившаяся в
тайнике, оборудованном под обложкой первого тома собрания сочинений
предпоследнего генсека. (В свое время весь комплект достался Косте даром после
очередной чистки библиотеки управления.)

Да, сынок взрослел, и с этим приходилось считаться!

Все доходы от Руби Роида ухнули на свадьбу, а деньги, подаренные
молодоженам гостями и предназначенные на обзаведение, сгорели на костре новой
беды - внезапно вспыхнувшей инфляции. (Раньше о подобном чуде Костя знал только
из романа Ремарка "Черный обелиск". Помнится, он до слез смеялся над
злоключениями героев, постоянно попадавших впросак из-за стремительно
менявшегося курса марки.)

Оставалась еще надежда на ТОРФ, но на сей раз надо было сделать что-то
более масштабное, чем пятистраничные рассказики о приключениях отчаянных
допризывников, благодаря усилиям Костиного воображения добравшихся уже до
соседней галактики.

Кстати говоря, нынешняя расстановка сил в ТОРФе свободе творчества весьма
благоприятствовала. Самозванцев большую литературу забросил и занялся
сочинением басен, эпиграмм и пасквилей, обличающих застрельщиков перестройки.
Топтыгин и Чирьяков канули в неизвестность. В их отсутствие семинары сразу
утратили былую остроту и прелесть. Савлов, правда, продолжал втихаря кропать
какие-то опусы, сильно уступающие даже пресловутым "Утопленникам", но на фоне
океана зарубежных и отечественных новинок, внезапно затопивших книжный рынок,
они выглядели если не пеной, то уж мусором - точно.

Вершков порвал с ТОРФом и смело пустился в одиночное плавание по бурным
водам российской словесности. Теперь он уже не ограничивался фантастикой, а
выдавал на-гора все, что угодно, - детективы, мистику, ужасы, женское чтиво и
даже псевдоисторические сочинения в духе известного гашековского персонажа,
отрицавшего существование антиподов.

Вершиной творчества Вершкова было обширное исследование, в котором он, как
дважды два четыре, доказывал, что от сотворения мира действительно прошло всего
лишь чуть больше шести тысяч лет, что никакой античной истории не существовало
и всех этих Гомеров, Аристотелей и Македонских шутки ради придумали пьяные
монахи-переписчики Чудова монастыря, что так называемый феодализм длился от
силы полтора-два века, что Иван Грозный и Петр Великий - одно и то же лицо, что
Чингисхан - это всего лишь прозвище Малюты Скуратова, а следы деятельности
антихриста, впоследствии принявшего имя Ульянов-Ленин, прослеживаются с
допотопных времен.

Самое интересное, что в эту откровенную мистификацию поверили множество
людей, в том числе и достаточно образованных. Причем поверили не под страхом
усечения головы или под угрозой лишения пайка, что было бы еще простительно, а
вполне искренне. Ох, неизмеримы бездны, таящиеся в загадочной славянской душе!

Штаб-квартира ТОРФа к тому времени уже окончательно переместилась на юг,
поближе к морю и виноградникам, так любимым Верещалкиным. Сам он прежней
идеологической прыти уже не проявлял, хотя при каждом удобном случае продолжал
доказывать, что до тысяча девятьсот восемьдесят пятого года наша страна по
уровню жизни стояла на четвертом месте в мире, сразу после Швейцарии, Швеции и
Багамских островов. Все практические вопросы Катька решала теперь единолично. А
той было абсолютно все равно, что печатать - лишь бы доход имелся.

Вот как раз с доходами у ТОРФа не все обстояло благополучно, особенно в
последнее время. Издательства, подобные "Эпсилону", множились, как грибы в
дождливую погоду, и оттягивали на себя все большую и большую часть читающей
публики (а соответственно - и их денежки).

Прогуливаясь по книжным базарам и поражаясь количеством новых изданий, за
многие из которых он раньше продал бы душу дьяволу. Костя нередко думал, что
добром все это не кончится. Изголодавшегося за долгие годы человека нельзя
сразу закармливать сомнительными деликатесами. От этого он может и заворот
кишок получить, и несварение желудка, а уж аппетит и вкус потеряет обязательно.
Хорошо, если лишь на время, а не на всю жизнь...

Впоследствии так оно и случилось, но сейчас пир шел горой - люди
расхватывали все подряд, в том числе и пресловутого Руби Роида, на отдельных
сочинениях которого скромно значилось: "Перевод с английского К. Бессмертного".

Таков был еще один псевдоним, появившийся у Кости Жмуркина.

Сам же он, уже в личине Б. Кронштейна, строчил для ТОРФа оригинальное
сочинение, условно называвшееся "Инспектор и ночь". У кого именно он его спер
(не сочинение, а только название), Костя уже и сам не помнил...

ГЛАВА 3. ИНСПЕКТОР И НОЧЬ

Инспектор, как всегда, нагрянул без предупреждения. Сбылись мои кошмарные
сновидения! Во всех деталях сбылись! Не знаю почему, но эту сцену я всегда
представлял именно так: в промозглом ноябрьском мраке мотаются за окном голые
ветки, тусклая электролампочка бросает по всей комнате неясные тревожные тени,
что-то таинственное шуршит в углу... И вдруг - протяжный пугающий скрип двери,
той самой двери, которую я (точно помню) совсем недавно запер на два поворота
ключа. Затем раздаются шаги, странные, шаркающие и неуверенные шаги существа,
привыкшего перемещаться в пространстве совсем другим, неизвестным еще на этой
планете способом. Могу поспорить, что во всей вселенной, реальной и ирреальной,
такие шаги могут принадлежать только двум созданиям - весьма мрачной и
костлявой даме, никогда не расстающейся с простенькими, но впечатляющими
атрибутами своего ремесла: песочными часами, косой и саваном, да еще инспектору
по особым поручениям Отдела поощрений и экзекуций Управления по делам
слаборазвитых цивилизаций Департамента распространения Великой Мечты, в штате
которого до последнего времени имел честь состоять и я.

Мы не поздоровались и не подали друг другу руки - у нас это не принято.
Как я и предполагал, одет инспектор был несколько экстравагантно, особенно для
этой поры года, для этого века и для этого города: розовый, расшитый
серебряными позументами камзол, белые, измазанные зеленью панталоны, мокрые
чулки до колен, широкополая шляпа с плюмажем, густо усыпанным сосновыми
иголками. Левое плечо инспектора заметно отягощал внушительных размеров мешок,
набитый, судя по запаху, смесью дуста, махорки и сухих птичьих экскрементов.

В этот самый момент, как на беду, в раскрытую дверь заглянула моя соседка
по этажу, особа, чье гипертрофированное любопытство из разряда увлечений уже
давно перешло в серьезный профессионализм. Бормоча что-то невразумительное про
дядю из провинции, большого шутника и оригинала, я поспешил ей наперерез. При
этом то ли от волнения, то ли от спешки на секунду утратил контроль над своими
действиями (а для нас каждый шаг здесь - глубоко продуманный, тщательно
выверенный и весьма непростой акт) и врезался головой в дверной косяк, отчего у
меня едва не отклеилась вся левая скула вместе с частью щеки и мочкой уха.
Соседка, к счастью, ничего этого заметить не успела. Один-единственный раз
глянув на моего гостя, она переменилась лицом, тонко пискнула и исчезла столь
стремительно, как будто была вовсе и не человеком, а игральной картой в руках
фокусника. Прекрасно понимая всю незавидность своего собственного положения, я
тем не менее не мог не посочувствовать ей. Любой инспектор, особенно в первые
дни пребывания на незнакомой планете, да еще вблизи - зрелище не для
слабонервных. Давно замечено, что чиновники этой категории, в отличие от нас,
агентов, уделяют своей внешности весьма мало внимания, безо всякого на то
основания полагая, что она (точно так же, как их моральный облик) находится вне
всякой критики. Полюбовался бы лучше на себя в зеркало, болван спесивый! Руки,
ноги, гузно, бюст - еще куда ни шло. Бывают уроды и позаковыристей. Но вот что
касается хари (никакого другого слова тут просто не подберешь) - завал
полнейший!

Представьте себе огромный нос, больше всего похожий на пораженную
нематодой картофелину, мутные поросячьи глазки разного цвета и размера,
фиолетовые вурдалачьи губы, щеки, голые и розовые, как обезьяний зад, добавьте
сюда обрамление из неумело завитой в букли, невычесанной пакли, долженствующей
изображать волосы, посадите все это на кадыкастую кривоватую шею, и, возможно,
тогда вы поймете чувство простой неискушенной земной женщины. Тут не только
она, заматерелый мужик струхнул бы.