Чтение 52–й страницы книги ~Восставшая из пепла~

- Ты лично позаботишься о том, чтобы я поняла, - сказала я.

Он подошел к столу из черного дерева, взял тонкий серебряный кубок за
полированную ножку и повертел его.

- Я еще не видел твоего лица, - сказал он.

- Да, - согласилась я, - и тебе нет надобности его видеть.

- Есть, - сказал он.

Он снял волчью маску, положил ее на стол и стоял, глядя на меня,
ожидая.

Я вспомнила Дарака, который дважды стягивал с меня шайрин и оставлял
меня опаленной и нагой. Однако теперь я не испытывала страха. Да, пусть
увидит, что сделал со мной Карраказ, и убоится этого. Я сняла с себя маску
и свободно держала ее в руке. Глядя на него не отводя глаз, я не
расстроилась, а порадовалась, когда глаза у него расширились, а лицо
побелело.

- Теперь ты видел, - сказала я. - Запомни его.

Он отвернулся, я тихо рассмеялась и снова прикрылась, смеясь.

Я пробыла в Эзланне семнадцать дней, а видела только сады да башенный
дворец, и больше ничего. Окна, каждое само по себе, были зрелищем,
самоцветом, произведением искусства; какая же тогда ему нужда показывать
что либо, помимо собственной красоты? И вот теперь мне предстояло увидеть
Город, войти в него и, наконец, овладеть им.

Праздник Золотого Глаза выпадал каждый год на одно и то же время - на
длинный месяц, называемый ими Белая Госпожа, потому что скоро выпадет снег
и покроет бесплодные пустыни новым и чистым саваном. Праздник будет
длиться три дня, дни развлечений, музыки, наслаждений, поклонения
Сгинувшим и их представительнице - Уастис.

В этот день в Эзланне произошло множество событий - так он сказал. Но
теперь, когда солнце заходило, все двинулись к Великому храму, и мы должны
идти вместе с ними. Вазкор объяснил мне все, что требовалось сделать, и я
не ощущала никакого опасения, а только легкое веселье и слабость, которые,
чего я еще не поняла, были ложными. Военачальник, каковым являлся он,
поедет, сопровождаемый десятком собственных солдат в авангарде, пятью по
бокам и двадцатью девами позади и замыкающей кавалькадой из тридцати
капитанов. В портике храма он будет ждать прибытия Джавховора и его личной
охраны. Солдаты останутся с ним, а девы удалятся в здание. Я, следуя за
девами, ускользну от них в коридор, о котором он мне рассказал, и там меня
встретит жрец, преданный Вазкору. Все очень просто, мне не помешают.

Одевшись, как другие девы, в черные одежды, оставлявшие голыми груди
и руки, и закрыв лицо, подобно им, серебряной маской в виде цветка - овал
в центре и жесткие лепестки, обрамляющие лицо, и густой парик висящих за
маской серебряных волос, - я последовала за Вазкором среди звуков
позвякивающей сбруи, марширующих ног, ритмичного песнопения женщин по
темным коридорам, в Город.

У каждого Города был свой цвет, а так как Эзланн построен целиком из
черного камня, жители взяли обычай использовать черную мебель и носить
черную одежду. Мир, называемый Эзланном, казался странным и очень
красивым. Солнце почти зашло, и небо залили темно-серые и светло-розовые
сумерки, на фоне которых поднимались устремленные ввысь силуэты Города,
четкие и острые, как шипы. Впереди горбился, словно спина спящего зверя,
высокий холм, а на холме - храм, ряды округлых террас, установленных одна
над другой и уменьшающихся по мере подъема до тех пор, пока они не
достигали высшей точки в виде открытого купола, где сверкал, словно
холодный зеленый глаз, сигнальный огонь.

К храму тянулись бесконечные отдельные процессии, сплошь черные,
усеянные мягкими звездами светильников, тонких восковых свечей и факелов.
По всем верхним улицам Эзланна темные медлительные толпы, подобно черной
искрящейся светильниками воде, текущей в гору, изгибались и рассасывались
тонкими струйками к своему источнику.

Пока мы шли, небо пронзили звезды. Я пела вместе с окружавшими меня
девами песнопение Уастис, которой "храбрые и прекрасные приходят воздать
дань".

Мы достигли храмового холма, и выстроившиеся вдоль улицы толпы
поредели и исчезли. Мраморные плиты, а затем громадное здание: когда мы
приблизились к нему, портик над его сорока пологими ступеньками походил на
здоровенную разинутую пасть какого-то чудовища.

Девы повернули в сторону. Арочный вход поменьше, тусклый свет, шорох
одежд. Слева открылся коридор с нарисованными на стенах лотосами и лозами.
Я быстро свернула в него. Мимо меня прошли женщины, не замечая меня,
одурманенные растительным вином юга, своим песнопением и верой.

Чем дальше я углублялась в коридор, тем темнее там становилось, и
вдруг передо мной забрезжил слабый свет. Я подошла поближе, и свет
превратился в светильник, который твердо держала полная рука в черной
перчатке. Жрец носил черные одежды священнослужителя со стежками из
серебра. Каким-то образом по размеру и конфигурации его серебряной маски я
сумела определить, что лицо у него толстое, хотя и небольшое для его тела,
с узким лбом - голова отнюдь не умного человека.

Он поклонился.

- Богиня.

Гладкий маслянистый голос. Верил ли он в то, что говорил? Я
чувствовала, что нет, однако, он убедил себя, что верил, - любопытный
парадокс, думать над которым у меня не было времени.

- Отведи меня туда, - велела я.

Он тут же повернулся и двинулся вперед по лабиринту темных коридоров
под храмом Уастис.

Статуя в храме - больше, чем гигант, она колосс. Голова ее касается
потолочных балок, ногти ее мизинцев размером с человеческий череп. По
праздникам ее открывают, и она предстает во всей своей красоте, освещенная
свисающими с потолка на цепях горящими светильниками, которые обливают
спетом только ее, а не места внизу. До губ она - обнаженное золото, ее
лоно, бедра и ноги покрыты золотой тканью юбки, удерживаемой широким
золотым поясом, унизанным зелеными камнями нефрита. На шее - золотое
ожерелье с гроздьями из нефрита, опускающимися на грудь. Каждый из этих
нефритов больше женского тела. Волосы статуи сделаны из сплетенной золотой
проволоки и серебряной шерсти, а голова - кошачья.

В маленькой тускло освещенной комнате две жрицы с лицами -
серебряными цветками душистым желтым кремом покрыли мне шею, плечи, руки и
грудь, живот и спину, ступни и кисти. Крем высох и затвердел на моем теле,
как новая кожа из полированного золота. Бедра мне они завернули в
доходящую до голеней жесткую золотую юбку. На талии застегнули золотой
пояс, а на шее - золотое ожерелье, и нефриты холодно позванивали у меня на
груди. Они отвернулись, когда я сняла серебряную маску и надела кошачью
мордочку, присланную Вазкором. Я гадала, кто изготовил эту маску и не
пришлось ли и им тоже умереть как слишком много знавшим. Жрицы расчесали
мои длинные волосы и ничего к ним не добавили. Белое родственно
серебряному.

А затем они, сами убравшие меня, упали ниц и застонали в явном страхе
перед моей божественностью.

Вернулся жрец и провел меня по еще одному коридору к маленькой черной
каменной двери. Тайный замок привело в движение одно его прикосновение.
Дверь со скрежетом открылась. Я нагнулась, проходя под низкой перемычкой.
Дверь закрылась.

Ступенька. Много, много ступенек. Мои босые ноги вызывали слабое
шуршащее эхо. Помост и еще одна дверь. За ней - узкий выступ и обрыв в
сотни футов высотой до пола храма.

Кто, подняв взгляд, увидел бы крошечное пятнышко на животе богини,
как раз над узлом ее юбки? Крошечный овальный шрам у нее на теле был
дверью.

Снаружи звук глухого рева и дыхание поклонения. Мне требовалось лишь
дождаться единственного призыва, призыва верховного жреца:

- Явись!

Этот призыв раздавался на каждом празднике, он стал всего лишь частью
церемонии, но сегодня на ту мольбу ответят. Внезапно кожа у меня
заледенела, колени затряслись. Я представила себе, как шагаю с узкого
уступа, теряя сознание, падая и вновь приходя в чувство как раз вовремя,
чтобы испытать удар о каменные плиты. В животе статуи царила кромешная
темнота. Дрожа, я прижалась к металлической стене, боясь в любую секунду
услышать призыв. Страшиться незачем. Я не выйду. Да, а потом Вазкор меня
накажет - какой-нибудь медленной смертью - постоянной мукой, бесконечной
пыткой. И все же я была сильнее его. Карраказ трусливо удрал от меня. Я
немного выпрямилась, но мне очень хотелось, чтобы он явился сюда,
распахнул дверь и унес меня на руках обратно вниз по лестнице. Быть в
безопасности и быть его женщиной - женщиной моего любимого, которого я
никак не могла не любить, потому что любила его еще до нашей встречи.
Ослабев от этой тоски и от сопровождающего ее гнева на себя, я
прислонилась к двери. И раздался призыв.

- Явись!

Он звенел и гудел даже здесь, могучий голос в безмолвии верующих за
дверью.

Инстинктивно, потому что так было задумано, не размышляя, я нажала на
металл - сперва налево, затем направо - и древняя пружина откликнулась.
Дверь медленно поднялась, и передо мной, зияя, открылся храм, черный,
сверкающий миллионом маленьких огней, похожих на глаза алчущих животных.

Я вышла на уступ, не столь уж узкий, каким он казался среди
окружающего богиню пылания светильников. Один огромный порывистый вздох
потрясения поднялся, словно морская волна. Я не видела их лиц, только
знала, что все лица подняты. Дверь за мной снова опустилась; назад пути не