Сабула, которую тщательно расправила. - Они знают, когда начать! Ты ведь,
наверно, теперь выедешь из этой комнаты, да? Тебе не позволят остаться в
двойной. Таквер говорила, что скоро вернется, но было видно, что она
просто себя подбадривает, и только. Свобода, считается, что мы свободные,
прямо анекдот! Перебрасывают туда-сюда...
назначение, она бы отказалась. Ты же знаешь, что нам грозит голод.
того, как родится ребенок. Я уж давно думала, что вам надо было ее в ясли
отдать. Это ж надо, сколько она плакала. Дети мешают партнерам. Стесняют
их. И вполне естественно, что ей, как ты говоришь, захотелось переменить
обстановку, и, когда появилась такая возможность, она за нее ухватилась.
чувствуя, как у него все дрожит в пяти-шести чувствительных точках, в
которые точно попали шпильки Бунуб. Эта женщина была страшна тем, что
высказала вслух все его самые гнусные страхи. Сейчас она все еще
оставалась в комнате, небось, планировала, как в нее въедет.
голодный, как волк, после своей поездки, он взял двойную порцию и каши и
хлеба. Парнишка-раздатчик взглянул на него и нахмурился. Нынче никто не
брал двойных порций. Шевек ответил таким же хмурым взглядом и ничего не
сказал. За последние восемьдесят с лишним часов он съел две миски супа и
одно кило хлеба и имел право наверстать упущенное; но черт его побери,
если он будет оправдываться. Существование само служит оправданием,
потребность - это и есть право. Он - одонианин, чувствовать себя
виноватыми он предоставляет спекулянтам.
своими непонятными косящими глазами на него или куда-то рядом с ним.
потому что в этот момент он ел, и каша была необыкновенно вкусная. -
"Беда, тревога, голод!" - говорил его передний мозг, вместилище
интеллекта, но задний мозг, нераскаянным дикарем скорчившийся сзади, в
темной глубине его черепа, твердил: "Сейчас - еда! Сейчас - еда! Хорошо,
хорошо!"
сказал, пытаясь изобразить безразличие:
разглядывать их. Он всегда был косноязычен и изъяснялся телеграфным
стилем, собственно говоря, заикался; но словесное это заикание или
психическое, Шевек так и не разобрался. Десар ему всегда нравился, почему
- он сам не знал, но бывали моменты, когда Десар был ему крайне неприятен,
опять-таки неизвестно почему. Сейчас был один из таких моментов. В
выражении губ Десара, в его опущенных глазах было что-то хитрое, как в
потупленных глазах Бунуб.
подлизывался к студентам, что ухитрялся в каждой четверти обеспечить себе
один курс по требованию студентов.
Шевек. Сейчас, когда он наелся, ему стало казаться, что засуха может в
конечном счете пойти на пользу социальному организму. Приоритеты опять
становятся отчетливо видны. Слабость, слабые места, больные места будут
выжжены, вяло работающие органы снова начнут функционировать в полную
силу, с политического тела будет срезан жир.
подняв взгляд, но не глядя в глаза Шевеку, потому что не мог этого
сделать. Шевек еще не знал, что он имеет в виду, но еще пока Десар
говорил, Шевек уже понял, что он врет. Он точно знал: Десар замолвил слово
не за него, а против него.
минуты он различал (до сих пор не признаваясь себе в этом) в характере
Десара элементы чистой злобы. Столь же ясно и столь же отвратительно
Шевеку стало и то, что Десар любит его и пытается обрести власть над ним.
Кривые дорожки собственнического инстинкта, лабиринты любви/ненависти для
Шевека были лишены смысла; дерзкий, нетерпимый, он проходил через их стены
насквозь. Он больше не разговаривал с математиком, а доел завтрак и пошел
через квадрат институтского двора, сквозь яркое утро ранней осени, в
кабинет физики.
в комнату, в которой они первый раз встретились, в которой Сабул дал ему
грамматику и словарь иотийского языка. Теперь Сабул с опаской взглянул на
него через стол, снова опустил взгляд в бумаги - занятой, погруженный в
свои мысли ученый; потом позволил своему перегруженному мозгу осознать
присутствие Шевека; потом стал необычайно (для него) любезен. Он выглядел
похудевшим и постаревшим, и, встав, ссутулился больше, чем обычно, как-то
примирительно ссутулился.
для чистой науки, для интеллектуалов.
Шевек, расчищая себе место на скамье. Он сел и положил ногу на ногу. За
время работы на полях Южного Взгорья его светлая кожа загорела, а
покрывавший лицо тонкий пушок выгорел так, что казался серебряным. По
сравнению с Сабулом он выглядел поджарым, и здоровым, и молодым. Они оба
ощущали этот контраст.
похоже.
Университете? Премии Сео Оэна?
сказал это в тот момент, когда Сабул говорил:
правоте еще ничего не доказывает. Я знаю, ты много потрудился над этой
книгой. Я тоже много потрудился, редактируя ее, стараясь ясно показать,
что это - не просто безответственные нападки на теорию Последовательности,
что в этой книге есть положительные аспекты. Но если другие физики не
видят в твоей работе ничего ценного, значит, надо тебе пересмотреть свою
систему ценностей и найти, в чем заключается расхождение. Если другие не
видят в ней смысла, что от нее толку? Какова ее функция?
сказал Шевек.
тридцать лет, не так ли? В этом возрасте человек должен знать уже не
только свою клеточную функцию, но и органическую - в чем состоит его
оптимальная роль в социальном организме. Тебе, может быть, приходилось
думать об этом меньше, чем большинству людей...
что от него нужно его обществу.
среде. Сначала - Региональный Институт Северного Склона...
и работа добровольцем с самого начала засухи; обычное количество
необходимого клеггича. Да мне, собственно говоря, нравится это делать. Но
и физику я люблю. К чему ты клонишь?
блестевших бровей, поэтому Шевек добавил:
до этого не добраться.
под центральностью здесь подразумевается область истинной функции". Томар,
"Определения". Поскольку темпоральная физика пытается организовать все,
доступное человеческому пониманию, она по определению является
центрально-функциональной деятельностью.
позовут, я опять пойду. А пока буду держаться своего ремесла. Если
заниматься физикой нужно, я настаиваю на своем праве делать это.
Семенова Мария
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Херберт Фрэнк
Ильин Андрей