"Комсомольской правде" однажды была затеяна на газетной полосе дискуссия:
если тонут одновременно физик и рабочий, а у читателя есть возможность
спасти только одного, кого надо спасать? Посыпались письма, мнения
разделились, нашлись доводы и за ученого, и за рабочего, а потом вдруг
кто-то сообразил, что сама постановка вопроса безнравственна. Так не будем
повторять той же ошибки. Пожарник должен тушить пожары, хирург - резать, а
журналист - писать, и если кто-то из вышеперечисленных не выполнит своих
обязанностей, нет смысла в его профессиональном существовании, поскольку все
"сгорит" к богу в рай. Но, с другой стороны, каждый из них не может не
совершать добрые поступки сверх всяких профессиональных "норм" и требований,
а потому пожарник выносит из горящего дома не только девочку, но и ее
любимую кошку, рискуя жизнью; врач оперирует в самолете или в подъезде дома,
хотя по "нормам" мог бы этого не делать; а журналист несется за тридевять
земель, чтобы помочь семнадцатилетнему юноше по имени Сережа, не размышляя о
том, что важнее - глобальное выступление в газете на тему о взаимоотношениях
родителей и детей по поводу ранней любви или душевный покой одного Сергея.
Короче говоря, не надо ставить в очередь заботы профессиональные и заботы
общечеловеческие. Одни вытекают из других, и что в нашем деле первично, а
что вторично, не подлежит обсуждению. Уж коли мы, как говорится, втянулись в
"дискуссию", для нас не дол-жно быть иного решения, как спасать одновременно
и физика, и рабочего, хоть душа вон.
граждане", потому что это и необходимо, и прекрасно.
журналистов "Комсомолки", погибших в Великую Отечественную войну с
удостоверениями газеты, но как рядовые солдаты. Их смерть, жизнь и работа
остаются для нас примером и в мирное время. Мы всегда обязаны помнить, что
для журналистов никто не пишет "особых" законов, не придумывает "особой"
морали. Мы должны и работать и жить, принимая решения, и как газетчики, и
как рядовые граждане. Такой подход к работе - основа основ журналистики;
впрочем, вряд ли кто из нас воспринимает наше дело иначе.
вооружены: у нас есть реальная возможность газетного вмешательства и
разоблачения зла, и эта угроза дамокловым мечом висит над
"заинтересованными" лицами и даже инстанциями. Зная это, а также зная, что
это знают все "заинтересованные", мы получаем преимущество для более
решительных и бескомпромиссных действий.
нормальная, с моей точки зрения, форма его активного вторжения в жизнь.
Только пользоваться этим оружием следует осторожно, то есть профессионально.
Категорически нельзя позволять "личному" перехлестывать через край и сводить
с помощью газеты личные счеты. Надо всегда помнить, что мы работаем в
редакции как представители и выразители общественного мнения, а потому нам
следует постоянно ощущать свою ответственность перед читательскими массами.
Сотрудники отдела писем, например, получив чью-то жалобу и проверив ее с
помощью собкора "на месте", пересылают в соответствующую инстанцию, составив
"сопроводиловку", в которой выражают свое отношение к факту, то есть, по
сути дела, отношение редакции. Нет ни статьи, ни публикации, и между тем
"меры приняты"! Что это, как не форменная провокация газетным выступлением?
Возможно, слово "провокация" лучше заменить каким-то другим, например
"угроза", но суть от этого не изменится. Очерки-сты, по-моему, тоже могут
писать "сопроводиловки", звонить по телефонам и лично ходить по инстанциям
независимо от того, намерены или нет писать материал, - разумеется, с
санкции руководителей газеты, от имени которой они действуют, или, по
крайней мере, поставив руководство в известность. Впрочем, граница между
провокацией написания статьи и ее реальным опубликованием столь подвижна,
что даже это мое громогласное рассуждение на тему о некоторых наших
профессиональных "секретах", окажись оно доступно потенциально
"заинтересованным" лицам, вряд ли способно их успокоить.
материал об ударничестве на заводе "Красное Сормово", некая Валя М.,
технический работник заводоуправления: помогите с жильем! Супруг Вали,
Владимир, пошел работать монтажником на строительство Сормовской ТЭЦ по
объявлению, напечатанному в "Горьковской правде": всем семейным в течение
трех лет гарантировали получение квартир. Но миновали три года, и уже
четвертый на исходе - квартиры нет, как говорится в таких случаях, и
"неизвестно". В один из дней я за-ехал на ТЭЦ, и, потрясенный моим визитом,
начальник стройуправления выдал мне официальный документ: квартира М. будет
дана в очередном квартале. Потом я вернулся в Москву, занялся своими
обычными делами, но в рабочий кондуит записал: "Квартира М. обещана таким-то
в первом квартале". Миновало время, и я позвонил из редакции начальнику
стройуправления. Как понимаю, он там решил, что все забыто, и потому еще
более, нежели в первый раз, был потрясен, услышав мой голос. Затем я
подстраховал дело вторым звонком из редакции, но уже в горисполком, намекнув
в разговоре, что история может приобрести "фельетонный характер". Через
неделю мне официально сообщили из Горького, что квартиру М. дали. Ни слова
благодарности от М. я, естественно, не получил, - они, может, и не знали о
моих усилиях, - но, если учесть, что ни одно доброе дело не остается
безнаказанным, я был рад хотя бы тому, что история не принесла мне
неприятностей.
свидетельствует о том, что, если уж журналист берется за добрые дела, должен
к ним относиться не как к чему-то мимоходному и "междупрочному", а как к
занятию, требующему усилий, последовательности, настойчивости и ума. Это не
два пальца, небрежно поданные для рукопожатия, это вся рука, протянутая в
помощь.
поводу квартирных дел семьи Вали М., не воплотить угрозу публикации в
реальность? Разве мало в этой истории типичного, назидательного и полезного
для всех? Ответ мой таков: я бы, возможно, и выступил, будь у меня
концепция, вникни я основательно в дело и разберись в деталях. Писать же, не
ощутив в полной мере проблемы, неприлично. Как говорил Г. Фиш, "тут нельзя
обойтись анафемой, тут нужен анализ". Но я был занят ударничеством на
"Красном Сормове", а следом по графику шла работа над повестью "Остановите
Малахова!" - короче говоря, как ни велик соблазн, разорваться невозможно.
Значит ли это, что, не вмешиваясь по каким-то причинам в попутное дело
серьезно, журналист может вообще миновать его?
посещал его, "портя жизнь" сотрудникам и некоторым организациям, я
совершенно не надеялся на публикацию, во всяком случае на скорую. Но
понимал: увиденное мною и прочувствованное, так или иначе, осядет в памяти и
рано или поздно реализуется, увидит свет. Это осознание грело меня и давало
дополнительные силы. Гражданская война с "холодным домом" не теряла, таким
образом, профессионального оттенка. Удалось же мне спустя шесть лет после
опубликования в "Комсомольской правде" очерка "Семеро трудных" написать и
напечатать документальную повесть на том же материале без единой
дополнительной встречи с прежними героями! Но даже если бы ни строки т о г д
а, ни строки п о с л е, если бы все осталось только в моей памяти и умерло
бы вместе со мной, я не пожалел бы о силах, потраченных на борьбу с
"холодным домом". Эта эпопея закалила меня и сформировала мой образ
мышления, развивала самосознание, накапливала ту боль, которая, возможно,
прозвучала много позже в звуке сирены, описанной мною в "Малахове". И все же
не о настойчивости журналиста я веду сейчас разговор, не о его упорстве,
которые являются только с р е д с т в а м и для достижения цели, я говорю о
самой ц е л и: делать конкретное добро.
покажется, возможно, длинной, несколько сухой, но в ней квинтэссенция нашего
разговора. Итак, за пять месяцев одного только года (с января по май
включительно) в результате вмешательства журналистов "Комсомольской правды",
без написания и публикации материалов, были приняты соответствующими
инстанциями следующие меры:
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Русанов Владислав
Круз Андрей
Корнев Павел
Афанасьев Роман