моргнул, узнал, принял осмысленное выражение, и донеслись насильно
ободряющие самого себя выкрики Чибисова:
за-ради Бога! Встать мне? Встать? Стрелять я могу...
бою - движения его рук, рвущих назад рукоятку затвора, оторопелое, как в
последнем жизненном свершении, лицо в обводе подшлемника, который он не
снимал с марша, и вместе с тем спину его, съеженную, по виду обреченную,
приготовленную к страшному. Он был, пожалуй, не хуже и не лучше других
заряжающих, но эта спина его, попадая на глаза Кузнецову, высекала в душе
вспышку ядовитой жалости, и подмывало закричать: "Что ежитесь, зачем?" - но
память не выпускала того, что Чибисов в два раза старше, что у него пятеро
детей...
мучительно замер в глухой пустоте...
снарядов, и их четверо, в том числе и он, были награждены улыбнувшейся
судьбой случайным счастьем пережить день и вечер нескончаемого боя, прожить
дольше других. Но радости жизни не было. Так очевидно стало, что немцы
прорвали оборону, что бой идет в тылу, за спиной; впереди - тоже немецкие
танки, прекратившие к вечеру атаки, а у них ни одного снаряда. После всего,
что надо было пережить за эти сутки, он, как в болезни, перешагнул через
что-то - и это новое, почти подсознательное, толкало его к тому
разрушительному, опьяненному состоянию ненависти, наслаждения своей силой,
какое испытывал он, когда стрелял по танкам.
вроде жалею, что кончился бой. Если я уже не думаю, что меня могут убить,
вероятно, меня действительно убьют! Сегодня или завтра...".
цуцики? Жрать хочется, - как из пушки! Умираю от голода. Что затихли,
заснули все? Ты чего умолк, лейтенант?
бинокль, кинул его на бруствер и, запахивая ватник, поднялся, косолапо
переваливаясь, постучал валенком о валенок. Потом бесцеремонно пнул ногой в
валенок Нечаева, который по-прежнему заходился с судорогах зевоты, сидя у
прицела, уткнув лоб в согнутую на казеннике руку.
пребывал в глубоком забытьи, в ушах его настойчиво гудели двигатели танков,
кровавознойные вылеты пламени, опаляя зрачок, достигали из темноты
перекрестия прицела, плохо видимого сквозь пот на веках, и при каждом
выстреле, вызывая на себя смерть, руки его торопились, охватывая, лаская,
ненавидя маховики наводки. За много часов, проведенных возле прицела, он
наглотался пороховых газов - и теперь ему не хватало воздуха.
сразу бы во все стороны усики растараканил, - беззлобно выговорил Уханов и
сильнее пнул его в валенок. - Чуешь меня, Нечаев, нет? Подъем. Бабы вокруг
табунами ходят!
тронь. Побудь здесь. - И он машинально передвинул на боку кобуру с
пистолетом. - Я сейчас. Пройду по батарее. Если там немцы не ползают. Хочу
посмотреть.
вокруг бублик. Из немецких танков. Мы здесь, а они вон где? Справа и слева
прорвались. Дела, лейтенант: немцы под Сталинградом в окружении, нас тут в
колечко зажали. Веселый денек был, как? Говорят, что ада нет. Брешут! А в
общем, лейтенант, нам крупно повезло! - сказал Уханов, вроде бы веселея от
этого везения. - Молиться надо.
станин фигуры Нечаева и Чибисова, добавил: - Если танки двинут ночью,
передавят нас тут без снарядов за пять минут. А отходить куда? Молись
судьбе, чтобы не двинули...
лейтенант?
связь с энпэ?
смотришь? Не ясно?
Побачимо. Хоть и ясно: смотри не смотри - колечко. Только вот это туманно.
Впереди метров на семьсот до станицы, похоже, немцев нет.
метров! Наверно, думают, никого тут не осталось. Тем более на тот берег
вышли.
терпимо.
заметил?
полновесная до глухоты тишина плотно стиснула их в узком проходе, тяжелая,
давящая на голову, грозовая тишина. Кузнецов первый остановился, показалось,
как в воде, заложило барабанные перепонки, потряс головой - противный звон
плыл в ушах. Мгновенно сзади остановился и Уханов. Шорох одежды, звук шагов
окончательно стихли. Потом, подчеркивая это тяжкое, неправдоподобное
безмолвие, одиноко простучала, осеклась за спиной пулеметная очередь. И все
онемело, омертвело в ночи. Только в зудящем звоне ошаривающий тишину голос
Уханова:
подумав, что оглох совсем. - Что-нибудь слышишь?
прорвали фронт, а мы одни тут... Глянь на северо-восток, лейтенант. Это над
Сталинградом горит. Километров тридцать отсюда.
вытянулся. - Вроде впереди кто-то кричит... Или это в ушах?
холмах, слабо замолкший в тишине краснеющих снегов. С затаенным дыханием, не
надевая шапки, Кузнецов вслушивался сквозь тонкий звон в ушах, глядел на
зарево, вспухавшее в непонятном безмолвии над тем берегом, на слабое
свечение неба на северо-востоке, где был Сталинград, на разбросанные по
степи смрадные костры из железа на протяжении всего этого берега и перед
батареей - огонь, ветер, снежная крошка, смутно-зловещие силуэты сгоревших
бронетранспортеров и танков на холмах.
Кузнецов.
ни выстрела. Ни движения. Ни звука. Как будто вся земля умерщвлена была до
последнего живого дыхания - и, холодея на диких ветрах, лежала в неживом,
пустынном зареве, а они двое и там те, оставшиеся у орудия за их спиной,
измученные, обессиленные - всего четверо, остались в мире посреди смерти и
пустоты. Стало не по себе от этой стылой неподвижности мертвенной
декабрьской ночи, и Кузнецов с кривой улыбкой проговорил:
- это были признаки жизни.
неважнецкие. Впрочем, может, раненый фриц кричал. Или кто-нибудь из нашей
пехоты...
Сходить бы надо туда...
какая-нибудь связь с начальством.
придвинувшись на несколько шагов по ходу сообщения, произнес чужим голосом:
- Орудие Чубарикова... Чего не пойму: как они этот танк не заметили?
бруствером, - вслух подумал Уханов. - Ранило, похоже, тут всех - до тарана.
сержанта Чубарикова, на которой Кузнецов, застигнутый первой танковой
атакой, начал бой утром. Но сейчас ее невозможно было назвать позицией.
Черно-угольная, сгоревшая широкая громада танка, подмяв, сдвинув с площадки
покореженное, косо сплюснутое стальными гусеницами орудие, чуждо и страшно
возвышалось здесь, среди развороченных брустверов, торчащих из земли
валенок, клочков шинелей, ватников, разломанных в щепки снарядных ящиков.
Никто не успел отбежать от орудия...
запахом окалины, въевшегося в землю и снег пороха, обгоревшей краски. Ветер
одиноко свистел, играя, копошился в пробоинах давно выстуженного морозом,
Березин Федор
Посняков Андрей
Перумов Ник
Андреев Николай
Березин Федор
Роллинс Джеймс