Чтение 52–й страницы книги ~Избранные ходы~

командира за то, что тот не обеспечил им такого же, как у смежников,
заработка. При этом они завышали сумму, полученную коллегами. После
благополучного отбытия "Пармы" травля в "Факториале" усилилась. Ростовчане
никак не могли уехать домой -- в кассе леспромхоза не было денег для
зарплаты. Командиру стали ставить в вину и эту неувязку. И он, произведя в
голове какой-то расчет, заявил, что честным путем таких денег заработать
нельзя! Поэтому он идет в соответствующие органы, чтобы поделиться своими
соображениями.

Там не стали особенно расспрашивать, на чем основаны доводы или
домыслы, и поступили очень оперативно -- выехали на место происшествия с
комиссией. Сигнал оказался своевременным -- директор не удосужился снести
деньги домой или припрятать подальше. Он был уверен в безукоризненности
прокрученного дела.

Колесо закрутилось. Были опрошены ростовчане, бухгалтерия, потом
очередь дошла и до "Пармы".

Институт гудел. Таких случаев в его практике не было. И не было даже в
теории. Всем хотелось быть в курсе событий. "Парму" замучили расспросами, но
толком никто не знал, что произошло на самом деле.

Особенно допекали Татьяну. А как раз ее можно было и не трогать. На
производственной практике, перед вылазкой в Коми, слесарь четвертого разряда
-- детина, каких мало где увидишь, -- уронил с помоста на нулевую отметку
огромную кувалду и едва не пришиб Татьяну. Татьяна чуть не умерла от страха
и, пока отчитывала слесаря за несоблюдение норм техники безопасности, успела
влюбиться в него. Нарушитель счел наиболее безопасным ответить на чувство. У
них завязалась переписка. Теперь он требовал, чтобы Татьяна бросила институт
и вышла за него замуж. Она сказала, если он любит, никуда не денется,
подождет.

Усов распекал ее за волокиту в создании семейного очага.

-- А если он меня бросит? -- в ответ рассуждала Татьяна. -- Кому я буду
нужна недипломированная?!

-- Нет, Таня, счастье нужно бить влет, королевским выстрелом, --
твердил Усов. -- И лучше дуплетом, для надежности. А то упустишь.

-- Как это дуплетом? -- не понимала Татьяна. -- Сразу с двумя, что ли?

-- Ну, это смотря кто как понимает, -- дурил голову Усов. Он был теперь
почти с Татьяну ростом. И так непредвиденно утвердился в своем новом
качестве, что никому уже и не верилось в его недавнее тарапуньство.

-- Тебе бы освоить пару болевых приемов, и с тобой можно было бы хоть в
кругосветное путешествие, -- говорила Татьяна несколько подобострастно и
чуть-чуть не по теме. -- В любой лодке.

-- Рановато, -- дружески отнекивался Усов. -- Я догнал тебя только в
росте, а вот весовые категории...

-- Ерунда, наберем для равновесия кирпичей. Но я не это имею в виду.
Теперь с тобой не стыдно появиться не только на Десне, но и на острове Пасхи
или на Бермудах! -- Татьяна вложила в текст столько энергии, что прозвучало
это почти в стиле вопля. За лето она тоже окрепла и грозилась вовсе выйти за
размеры, отведенные природой женщине.

Следователь уехал, и механизму вышеизложенной истории как бы перестало
хватать кинематики. Словно в комнату уже случившихся событий больше никого
не впускали и не выпускали.

Время с горем пополам без всякого развития добралось до ноября. Пришли
повестки в суд. Почему-то всего четыре -- Климцову, Фельдману, Матвеенкову и
Татьяне.

Почему Климцову и Фельдману -- понятно. Татьяна, скорее всего, просто
приглянулась следователю как личность. Но вот зачем прислали повестку
Матвеенкову -- темный лес. Свидетель из него всегда получался никудышный.

Были, конечно, шутки и насчет сухарей. Чтобы не мучиться, мешки с ними
рекомендовалось прихватить с собой сразу.

Климцов ерзал и тянул до последнего. Спасательное колесо, заведенное с
помощью родителей, крутилось. Обработка ректора прошла основные стадии, и в
Коми убыли соответствующие просительные бумаги.

Климцов не пожалел денег и прихватил в судебную командировку ящик
коньяку и прочей закуси. Как если бы для всего вагона.

Дорожной трапезы с ним никто не разделил.

По приезде поселились в гостинице по соседству с цирковой труппой
лилипутов из Нахичевани. Что они, эти южные карлики, делали в Княж-Погосте
при температуре минус пятьдесят семь? Какой тут цирк?

Чтобы не задубеть на постоялом дворе, свидетели по делу директора
леспромхоза АН-243/8 отправились в кабак. Там к Климцову сразу начал
приставать человек в узком приталенном пиджаке, на высоких каблуках и с
длинными волосами. Пару раз он настойчиво приглашал Климцова на белый танец.

-- Я не танцую, -- буркал Климцов. -- Сколько можно говорить?!
Отстаньте от меня!

-- Я заметила, при виде тебя эти экземпляры сразу начинают
активизироваться, -- сказала Татьяна. -- Ты что, профориентацию сменил?

-- Откуда я знаю, что ему надо! -- нервничал экс-командир отряда
"Парма".

-- Но Матвеенкова или, на худой конец, Фельдмана он ведь не пытался
снять. Или, скажем, меня. Он почему-то положил глаз именно на тебя. Что-то
тут нечисто.

-- Идите вы все к черту!

-- Мы-то пойдем, а вот что он тут с тобой сделает, когда ты останешься
один? Идемте, парни!

Климцов вышел следом.

-- Такое впечатление, так сказать, что зимуют в Коми, некоторым
образом, одни недоделанные. Может, как говорится, и тебе здесь остаться
помыкаться, а, Климцов? -- зевнул Матвеенков, когда вернулись в гостиницу,
которая называлась Домом колхозника.

В комнатах и коридоре этого муниципального жилища погас свет.
Поговаривали, что от мороза.

Матвеенков, как обычно перед сном, решил облегчиться и отправился на
поиски туалета, продвигаясь по стене и подоконникам. Грамотно балансируя, он
добрался до кабин и стал на ощупь искать унитаз. Вместо долгожданного
санитарного фаянса Матвеенков нащупал голову уснувшего на корточках
лилипута, как оказалось -- глухого. Лилипут притих от холода на общественном
горшке и подремывал в позе какого-то невероятного циркового номера. Оба
чудика едва не сошли с ума от неожиданности. У лилипута с испугу пробило
дно, и наутро ранние посетители туалета обнаружили на месте происшествия
несмываемый каменный цветок неправдоподобных размеров.

Эта дикая встреча в низах чуть не развалила планы районного прокурора и
всю сетку цирковых гастрольных представлений.

С утра свидетели побрели в здание Княж-Погостского народного суда.
Вскоре началось первое слушание. Ввели подсудимого. Директор оброс щетиной и
уже не походил на того летнего делового руководителя. Как только его
препроводили в зал, он сразу стал искать глазами Климцова и Фельдмана, как
бы желая прочесть на их лицах, что они там нагородили в своих показаниях.
Ведь только от них будет зависеть его мера. Климцов опустил взгляд. Фельдман
вообще смотрел в окно. Директор понял, что надеяться не на что.

В ходе суда выяснилось все до капельки.

Самым трогательным был момент, когда адвокат сказал:

-- Здесь велась речь о взятке. Но она, как известно, осуществляется
двумя сторонами. Почему же на скамье подсудимых я вижу только одну?

У Климцова екнуло сердце. "Неужели не сработало? Неужели бумаги не
успели дойти?!" -- в ужасе подумал он. Его пульс начал пробиваться через
кожу в самых неожиданных местах. Можно было не щупать запястье, было видно и
так, с какой частотой затикали его внутренности.

Но прокурор сказал:

-- По ходатайству ректора дело Климцова передано в товарищеский суд
института, и уголовно он не преследуется.

Сразу после суда Татьяна с Матвеенковым отправились на вокзал. Фельдман
вприпрыжку побежал за ними. Климцов, чтобы не испытывать судьбу, на всякий
случай остался в гостинице и выехал следующим поездом, спустя двое суток.

Фельдмана, Матвеенкова и Татьяну пути сообщения, тоже, что называется,
развели -- Татьяне достался билет в головной вагон, а парням чуть ли не в
хвостовой. Среди ночи после кропотливого возлияния Матвеенков утратил
интерес к нудному Фельдману и решил отправиться к Татьяне, с которой
надеялся почувствовать себя комфортнее, нежели с профоргом. Прихватив с
собой резиновую грелку с питьем, Матвеенков легко преодолевал вагон за
вагоном, пока не уперся в закрытые наглухо двери ресторана. Дождавшись
полустанка, Матвеенков вздумал обежать ресторан по улице и, как был в
тапках, ринулся в обход. Тамбуры ближайших за рестораном вагонов один за
другим оказывались закрытыми. Леша в спортивном трико убегал все дальше и
дальше вперед и не заметил, как тронулся поезд. Догадавшись, что попал
впросак, Матвеенков дернулся назад. Двери, из которых он вышел, проводник
заботливо прикрыл на ключ. Леша побежал вдоль поезда в поисках открытого
тамбура. За бортом были те же, что и вчера, минус пятьдесят по Цельсию.
Поезд набирал скорость. На счастье тамбур предпоследнего вагона оказался
незапертым. Матвеенков вскарабкался и, не выпуская из рук грелку, без чувств
упал на запорошенный угольной пылью пол. Всего черного Алексей Михалыча
нашел почуявший беду Фельдман.

За остатками питья друзья нехотя и без всякого удовольствия вспоминали
Бирюка, изумляясь странному совпадению, что на дубняк, пусть и в разное
время, но все же влетели оба институтских моржа -- худосочный Бирюк и
жирный-прежирный Матвеенков.

-- Видно, судьба, -- пытался высказываться в жилу Фельдман.

-- Какого черта, так сказать, этот дурацкий поезд остановился на том
полустанке! Ведь там не было ни платформы, ни единого огонька на сто верст