из дома бедных Азров, полюбив, мы умираем молча..."
материнского дома, чтобы, может быть, никогда в него не вернуться либо
вернуться уже другой, навек разлученной со временем своего недоброго и
милого детства.
его большую голову, на его губастое, хмурое мурло.
59
девушке-радистке стало невыносимо тоскливо.
сближения ее с жизнью, которая ей предстояла.
наблюдатели-артиллеристы, передающие данные в Заволжье, что старший на
втором этаже - лейтенант в грязной гимнастерке, с постоянно сползающими со
вздернутого носа очками.
гордится своим званием командира минометного расчета. Между высокой стеной
и холмом кирпичного лома располагались саперы, там царствовал полный
человек, который ходил, покрякивая и морщась, словно страдая от мозолей.
человек. Фамилия его была Коломейцев. Катя слышала, как Греков крикнул:
Лицо его в рамке бороды казалось особенно молодым, а лейтенант, вероятно,
считал, что борода ему придает вид тридцатилетнего, пожилого.
вспомнила, что в кармане гимнастерки у нее лежит конфета, и незаметно
сунула конфету в рот. После еды ей захотелось спать, хотя стреляли совсем
близко. Она заснула, во сне продолжала сосать конфету, продолжала
томиться, тосковать, ждать беды. Вдруг ушей ее достиг протяжный голос. Не
открывая глаз, она вслушивалась в слова:
взъерошенный, грязный малый и держал перед собой книжку. А на красных
кирпичах сидели пять-шесть человек, Греков лежал на шинели, подперев
подбородок кулаками. Парень, похожий на грузина, слушал недоверчиво, как
бы говоря: "Нет, меня не купишь такой ерундой, брось".
заклубился сказочный туман, люди на кровавых грудах кирпича и их оружие в
красном тумане стали, как в грозный день, о котором рассказано в "Слове о
полку Игореве". И неожиданно сердце девушки задрожало от нелепой
уверенности, что ее ожидает счастье.
привыкших жильцов дома.
находились вычислитель и наблюдатель. Катя по нескольку раз на день видела
их - унылого Лампасова, хитроумного и простодушного Бунчука, странного,
все время улыбающегося самому себе очкастого лейтенанта.
голоса.
уме и вероломных повадках кур. Бунчук, припав к стереотрубе, протяжно,
нараспев докладывал: "Ось бачу - с Калача идэ фрыцевська автомобыльна
колонна... идэ середня танка... идуть фрыци пишки, до батальону... У трех
мистах, як и вчора, кухни дымять, идуть фрыци с котелками..." Некоторые
его наблюдения не имели стратегического значения и представляли лишь
житейский интерес. Тогда он пел: "Ось бачу... фрыцевський командир гуляе з
собачкой, собачка нюхае стовбыка, бажае оправиться, так воно и е, мабуть,
сучка, охвицер стоить, чекае; ось дви дивки городськи, балакають с
фрыцевськими солдатами, рыгочуть, солдат выймае сигареты, идна дивка бере,
пускае дым, друга головой мотае, мабуть, каже: я не куряща..."
оркестра... На самой середыни якась трибуна, ни, це дрова зложены... -
потом он надолго замолчал, а затем голосом, полным отчаяния, но все же
протяжным, произнес: - Ой, бачу, товарищ лейтенант, ведуть жэнщину, в
сороци, вона щось крычыть... оркэстра гра... цю жэнщину прывязывають до
стовба, ой, бачу, товарищ лейтенант, коло неи хлопчык, и его привязують...
товарищ лейтенант, очи б мои не дывылись, два фрыца льють бензин с
бачков...
Бунчука, заголосил:
страшным голосом и повернулся в сторону Заволжья.
тяжелого артиллерийского полка. Плац закрыло облаками дыма и пыли.
немцы собирались сжечь цыганку и цыганенка, заподозренных в шпионаже.
Накануне Климов оставил старухе, жившей в погребе с внучкой и козой, пару
грязного белья, портянки и обещал назавтра зайти за постиранным бельем. Он
хотел разузнать у старухи про цыганку и цыганенка, убило их советскими
снарядами или они успели сгореть на немецком огне. Климов прополз среди
развалин по ему одному ведомым тропинкам, но на месте, где находилась
землянка, советский ночной бомбардировщик положил тяжелую бомбу - не стало
ни бабушки, ни внучки, ни козы, ни климовских рубахи и подштанников. Он
обнаружил лишь между расщепленными бревнами и ломтями штукатурки грязного
котенка. Котенок был никудышный, ни о чем не проси и и ни на что не
жаловался, считал, что этот грохот, голод, огонь и есть жизнь на земле.
Климов докладывал Грекову не по форме, стоя, а сел рядом с ним, говорили
они, словно товарищ с товарищем. Климов прикурил свою папироску от
папиросы Грекова.
кошачьи темы, но никто не говорил о случае с цыганкой, хотя случай этот
растревожил всех. Те, кто хотели завести с Катей чувствительные,
откровенные разговоры, говорили с ней насмешливо, грубо. Те, кто замышляли
с бесхитростной простотой переспать с ней, заговаривали церемонно, с
елейной деликатностью.
контужен.
выбрала.
Кате:
действительно интересовался кошкой и был безразличен к прелестям радистки.
подумал - снаряд на излете. А это заяц. До вечера со мной сидел, а затихло
- ушел.
стовосьмимиллиметрового, вот его "ванюша" сыграл, разведчик над Волгой
летает. А заяц, дурачок, ничего не разбирает. Он миномета от гаубицы не
отличит. Немец навесил ракет, а его трясет - разве ему объяснишь? Вот
поэтому их и жалко.
мы стояли в деревне, там был один Керзон, дворняга, идут наши "илы", он
лежит и даже головы не подымет. А чуть заноет "юнкере", и этот Керзон
бежит в щель. Без поллитры разбирался.
двенадцатиствольный немецкий "ванюша". Ударил железный барабан, черный дым
смешался с кровавой кирпичной пылью, посыпался грохочущий камень. А через
минуту, когда стала оседать пыль, радистка и Ляхов продолжали разговор,
точно не они падали наземь. Видимо, и Катю заразило самоуверенностью,
шедшей от людей в окруженном доме. Казалось, они были убеждены, что в
разваленном доме все хрупко, ломко, - и железо, и камень, только не они.
пулеметная очередь, за ней вторая.