лошадь вместе с тильбюри стоила не больше ста экю.
мог ехать господин мэр? Они начали обсуждать этот вопрос.
Фламандец взял его и начал внимательно исследовать.
между почтовыми станциями! Он обернулся к жене.
половиной от Сен-Поля до Арраса. Он едет в Аррас.
дорогой, словно дверь церковного дома представляла для него искушение и он
хотел избежать его. Он поднялся в свою комнату и заперся там, что было в
порядке вещей: он любил рано ложиться. Тем не менее фабричная привратница,
являвшаяся одновременно и единственной служанкой Мадлена, заметила, что свет
у него погас в половине девятого, и сказала об этом возвращавшемуся домой
кассиру, добавив:
обратил на слова привратницы никакого внимания, лег и заснул. Около полуночи
он внезапно проснулся: сквозь сон он услыхал над головой какой-то шум. Он
прислушался. Это были шаги: казалось, кто-то ходил взад и вперед в верхнем
этаже. Он прислушался более внимательно и узнал шаги Мадлена. Это удивило
его: обычно в спальне Мадлена было совершенно тихо до самого утра, то есть
до тех пор, пока он не вставал. Через минуту до кассира снова донесся
какой-то звук, похожий на стук открывшейся и снова захлопнувшейся дверцы
шкафа. Затем передвинули что-то из мебели, наступила тишина - и снова
раздались шаги. Кассир приподнялся на постели, совсем проснулся, огляделся
по сторонам и увидел через стекло красноватый отблеск освещенного окна на
противоположной стене. Судя по направлению лучей, это могло быть только окно
спальни Мадлена Отблеск дрожал; казалось, его отбрасывала не лампа, а скорее
топящийся камин. Тень оконной рамы не вырисовывалась на стене, и это
указывало на то, что окно было широко открыто. При таком холоде открытое
окно вызывало недоумение. Кассир снова заснул, но спустя час или два опять
проснулся. Те же медленные, размеренные шаги раздавались над его головой.
ровный, как от лампы или свечи. Окно было по-прежнему открыто.
Глава третья. БУРЯ В ДУШЕ
Вальжан.
в нее еще раз. Приступаем к этому не без волнения и не без трепета. Ничто в
мире не может быть ужаснее такого рода созерцания. Духовное око никогда не
найдет света ярче и мрака глубже, чем в самом человеке; на что бы ни
обратилось оно, нет ничего страшнее, сложнее, таинственнее и беспредельнее.
Есть зрелище более величественное, чем море, - это небо; есть зрелище более
величественное, чем небо, - это глубь человеческой души.
хотя бы и ничтожнейшего из людей - это значит слить все эпопеи в одну высшую
и законченную героическую эпопею. Совесть - это хаос химер, вожделений и
дерзаний, горнило грез, логовище мыслей, которых он сам стыдится, это
пандемониум софизмов, это поле битвы страстей Попробуйте в иные минуты
проникнуть в то, что кроется за бледным лицом человеческого существа,
погруженного в раздумье, и загляните вглубь, загляните в эту ушу, загляните
в этот мрак. Там, под видимостью спокойствия, происходят поединки гигантов,
как у Гомера, схватки драконов с гидрами, там сонмища призраков, как у
Мильтона, и фантасмагорические круги, как у Данте. Как темна бесконечность,
которую каждый человек носит в себе и с которою в отчаянье он соразмеряет
причуды своего ума и свои поступки.
он заколебался. Перед нами сейчас такая же дверь, и мы стоим в нерешимости
на пороге. Войдем однако ж.
Жана Вальжана после его встречи с Малышом Жерве. Как мы видели, с этой
минуты он стал другим человеком. Он стал таким, каким его хотел сделать
епископ. Произошло нечто большее, чем превращение, - произошло преображение.
подсвечники - как память; незаметно перебираясь из города в город, он
исколесил всю Францию, попал в Монрейль - Приморский, и здесь ему пришла в
голову счастливая мысль, о которой мы уже говорили, он совершил то, о чем мы
уже рассказали, ухитрился стать неуловимым и недоступным, и, обосновавшись в
Монрейле - Приморском, счастливый сознанием, что совесть его печалится лишь
о прошлом и что первая половина его существования уничтожается второю, зажил
мирно и покойно, полный надежд, затаив в душе лишь два стремления: скрыть
свое имя и освятить свою жизнь; уйти от людей и возвратиться к богу.
одно; оба они в равной степени поглощали все его существо и властно
управляли малейшими его поступками. Обычно они дружно руководили его
поведением: оба побуждали его держаться в тени, оба учили быть
доброжелательным и простым, оба давали одни и те же советы. Бывало, однако
ж, что между ними возникал разлад. И в этих случаях, как мы помним, человек,
которого во всем Монрейле - Приморском и его окрестностях называли г-ном
Мадленом, не колеблясь жертвовал первым ради второго, жертвовал своей
безопасностью ради добродетели. Так, например, вопреки всякой осторожности и
всякому благоразумию, он хранил у себя подсвечники епископа, открыто носил
по нем траур, он расспрашивал всех появлявшихся в городе маленьких савояров,
наводил справки о семьях, проживающих в Фавероле, и спас жизнь старику
Фошлевану, несмотря на внушающие тревогу намеки Жавера. Очевидно, руководясь
примером мудрецов, святых и праведников, он считал, - мы уже об этом
упоминали, - что в первую очередь следует заботиться о благе ближнего, а
потом уже о своем собственном.
подобного тому, что произошло сейчас. Никогда еще два помысла, управлявшие
жизнью несчастного человека, о страданиях которого мы рассказываем, не
вступали в столь жестокую борьбу между собою. Он смутно, но глубоко ощутил
это после первых же слов, которые произнес Жавер, войдя в его кабинет. В то
мгновение, когда было названо имя, погребенное им в такой непроницаемой
тьме, он впал в оцепенение и словно опьянел от роковой своенравности своей
судьбы, но вскоре его пронизала дрожь, которая предшествует сильным
потрясениям; он склонился, как дуб под напором урагана, как солдат под
натиском врага. Он чувствовал, как нависают над его головой тучи, несущие в
себе громы и молнии. Когда он слушал Жавера, первой его мыслью было идти,
бежать, донести на себя, освободить Шанматье из тюрьмы и сесть самому; эта
мысль была такой мучительной и такой острой, словно его резнули по живому
телу; но потом она исчезла, и он сказал себе: "Нет! Нет! Что я!" Он подавил
в себе первый великодушный порыв и отступил перед подвигом.
после стольких лет раскаяния и самоотречения, так прекрасно начав
искупление, этот человек ни на миг не дрогнул даже пред лицом столь ужасного
стечения обстоятельств и продолжал все той же твердой поступью идти к
разверстой бездне, в глубине которой сияло небо; это было бы прекрасно, но
этого не случилось. Мы обязаны дать здесь полный отчет о том, что свершалось
в этой душе, и должны говорить лишь то, что имело место в действительности.
В первую минуту инстинкт самосохранения одержал в ней верх над всеми другими
чувствами: Мадлен собрался с мыслями, подавил волнение, подумал о Жавере и о
сопряженной с этим опасности; с решимостью отчаянья, отложив решение
вопроса, он постарался отвлечься от того, что предстояло сделать, и призвал
свое спокойствие, - так борец подбирает с земли щит, выбитый у него из его
рук.
бесстрастие; он только принял так называемые "предварительные меры". Все
было еще беспорядочно и неопределенно в его мозгу; смятение, царившее там,
было настолько сильно, что ни одна мысль не имела отчетливой формы, и он мог
бы сказать про себя одно - что ему нанесен жестокий удар.
инстинктом доброты, затянул свое посещение, решив, что должен поступить так
и попросить сестер хорошенько позаботиться о ней, если бы ему пришлось
отлучиться. Смутно предчувствия, что, может быть, ему придется поехать в
Аррас, но далеко еще не решившись на эту поездку, он сказал себе, что,
будучи вне всяких подозрений, беспрепятственно может присутствовать в суде
при разборе дела, и заказал у Скофлера тильбюри, чтобы на всякий случай быть
готовым.
чудовищным, что вдруг под влиянием почти необъяснимого чувства тревоги,
встал и запер дверь на задвижку. Он боялся, как бы еще что-нибудь не
Свержин Владимир
Белов Вольф
Грабб Джеф
Березин Федор
Афанасьев Роман
Шилова Юлия