политотдева. -- И как ни в чем не бывало продолжал свою работу -- качал
ребенка, снова впившись в книжку, на обложке которой виднелись слова "Былое
и думы".
там с Хохлаковым квартируем, изба теплая, старики мировые. А тут, как мой
отчим говорит, альянц. -- Лешка развел руками, усмехаясь.
Анька, видя такое состояние бойца, готовое перейти в раскаяние, прикрикнула:
могу" Коли Рындина, твердея смуглыми северными скулами, отстраненно молвил:
Выкорчевали благодетели еще одно русское гнездо. Под корень.
кроватке, поник с зажмуренными глазами над ребенком. Коля Рындин,
отвернувшись, истово перекрестился на мерзлое окно, прошептал какое-то
молебство, разобралось лишь "и милосердия двери отверзи", но и этого
достало, чтобы Аньке оробеть.
она запричитать.
кгови... -- не открывая глаз, раскачиваясь в лад люльке, непривычно зло и
громко произнес Васконян и внезапно в пустоту, во мрак изрек страшное: --
Смоют ли когда-нибудь дочиста слезы всего чевовечества кговь со всего
чевовечества? Вот что узнать мне хочется.
встряхнулась первая:
ночи. Бежите, бежите, я самогонку спрячу...
его Лешка Шестаков.
Коля Рындин, видя, как непривычно напряглась хозяйка.
Говорил?
Завтра напомню че да ковды. -- И, круто повернув Колю Рындина, Лешка поддал
ему коленкой в зад, провожая по направлению Анькиной комнаты, да так ловко
поддал, что Коля свалился на руки хозяйки, и та подморгнула Лешке
благодарно.
ты, рожь высокая, та-айну свя-то сохра-ани-ы-ы-ы", -- пел теперь на всю
деревню Осипово народ, потому как Анька-повариха убыстрила ход, нарядная,
бегала к ребенку из кухни и от ребенка в кухню, громко на все село хохотала,
но главное достижение было в том, что качество блюд улучшилось, кормежка
доведена была до такой калории, что даже самые застенчивые парни на девок
начали поглядывать тенденциозно.
накрытых чистыми клеенками, кланялись Коле Рындину сыто порыгивающие
работники.
намек, самодовольно реготал: -- У-у, фулюганы!
выковыривали копешки из-под снега, свозили их к комбайну, машина,
захлебываясь всем железом, почти замолкая от смерзшихся хлебных пластов иль
бодро попукивая, пускала синие кольца дыма, пожирала навильники сухого, из
середины копны валимого, мало осыпавшегося хлеба, неутомимо бросала и
бросала мятую, на морозе крошащуюся солому за спину себе, под ноги
отгребалыциков с вилами. Шустрые служивые волокли солому на вилах и в
беремени к огню и почти всю сжигали, грея себя и девчонок, сплошь почти уже
распределившихся на работе по зову сердца.
железа, отжег его и на том противне жарил пшеницу, щедро угощал
"товаришшэв". Закинувшись назад, пригоршней сыпал он в рот горячее зерно,
хрустел так, что иногда молотильщики-комбайнеры озирались на машину -- уж не
искрошились ли железные шестеренки. Подкормившись на совхозном и Анькином
харче, жуя горячую пшеницу, Коля Рындин, притопывая, орал частушки:
дамой сердца, так и маялся с двумя волами, которые, волоча кучу копен, вдруг
останавливались, глубоко о чем-то задумавшись. Васконян дергал повод,
требовал движения. Стронувшись наконец с места по своей воле и охоте, быки
роняли своего поводыря в снег низко опущенными головами, протаскивали по
нему охвостье березовой волокуши.
Тебеньков. -- Нарядите человека на другую работу.
Шестакова, в березовый лесок, щеточкой выступающий за желтым полем в ясную
погоду, по дрова. Всю солому труженики полей сжигают, на совхоз же, кроме
всех бед, надвигается бескормица, весною солома понадобится как
спасительница скота, да и с топливом в деревне, особенно в семьях
эвакуированных, плохо, в бараках люди мерзли и бедствовали, везде нужда,
везде нужна помощь, а рабочих рук на селе все меньше и меньше.
воз березника к конторе, где его пилили на дрова распоясанные вояки,
Васконян и Лешка определились в совхозный амбар, там на веялке работал
редкостного усердия труженик Петька Мусиков да четыре женщины -- две
молодые, но уже смертельно усталые детные вдовы и две егозистые, недавно
окончившие школу сибирские девки. Эти, не глядя на военную беду, по зову
природы и возраста все норовили потолкаться, поиграть, в уголках
пошушукаться, не было игры у них заманчивей, как, сваливши служивого на
ворох хлеба, насыпать ему в штаны холодного зерна.
околевший, мерзлые сопли на рукавицу размазавший, выгребая через ширинку
пшеницу из штанов.
доставалось. Он едва справлялся с двумя матереющими халдами, как их называли
бабенки-вдовы, наставляя Лешку им самим насыпать пшеницы под резинку трусов,
что он в конце концов и сделал. Визг поднялся, беготня по риге. Бабы,
поддавая жару, кричали поощрительное. Весело сделалось, даже Васконян
сморщил рот в улыбке.
девки-предательницы.
сделаете норму, хоть до обеда, хоть до ночи прокопаетесь, -- так и домой, в
тепло.
навалятся дружно, пошел, пошел молотить, чтоб побыстрее домой, под крышу,
затем в клуб. Девки тоже ударно трудятся, пластаются, сгребая снег с копен,
тоже в клуб поскорее охота.
копны (три не выдерживали навильники), взвалит на загривок и, двигаясь под
этим возом к комбайну, орет что-то героическое, ведет себя, словно отчаянный
таежный ушкуйник, весь осыпанный крошевом грязной соломы, землею, снегом.
Отряхнется у костра труженик, всыплет горстищей в рот поджаренной пшеницы,
наденет рукавицы -- и снова за дело.
Иванович Тебеньков, наблюдая, как играючи управляется с тяжелой ношей
могучий чалдон, да и все труженики из красного войска сплошь управлялись с
нормой до обеда, еще и в свежей, холодной соломе успевали с девчатами
поваляться, потискать их, повеселить. Всем на все хватало сил. Шагая по селу
Осипово с вилами через плечо, молодые, хваткие работники и песню совместно
деранут, да не строевую обрыдлую песню, а свою, деревенскую, но не по
понуждению старшины, по доброй воле и охоте споют.
Анька-повариха. Волохая на кухне с темна до темна да неугомонно ночью с
Колей Рындиным трудясь, она до того уставала, что ноги у нее дрожали и
подсекались. И накаркала, накаркала ведь, нечистая сила, усек полководец
свою промашку и, вспомнив еще в Тобольске слышанную пословицу: "Это не
служба, а службишка. Служба будет впереди", молвил войску: "Э-э, орлы!
Пользуетесь моей хозяйственной безграмотностью. Шаляй-валяй норму
делаете!.." -- да и добавил сперва по две, потом по пять копен на брата.
Норму осиливали уже тяжелее. Вечером возвращались домой без песен, длинно
растянувшись по сумеречной пустынной дороге.
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Белов Вольф
Херберт Фрэнк
Акунин Борис
Курылев Олег