простой и содержавшийся в чрезвычайном порядке. Чернильница, лодочки с
карандашами, с очиненными гусиными перьями находились всегда на одних и тех
же местах. Камердинер знал, что, если он что-либо передвинет хотя бы на
дюйм, то император тотчас заметит и рассердится; гнев же у него выразится
только в глазах и в коротком замечании. Франц-Иосиф почти никогда голоса не
повышал и не выносил, чтобы при нем повышали голос другие. Придворным было
известно, что на больших обедах за столом по близости от него, да и не
только по близости, надо говорить очень тихо, -- избави Бог засмеяться или
рассказать анекдот. Придворные обеды в Вене весельем не отличались.
рассмотрение императора. Все знали, что Франц-Иосиф чрезвычайно
добросовестен в работе, что он один из наиболее трудолюбивых людей страны.
Говорили, будто он читает, от первого до последнего слова, все поступавшие к
нему документы. Это было бы совершенно невозможно. Бесчисленные бумаги,
подававшиеся ему просто для подписи, он только пробегал и подписывал. Но
доклады сановников 260 читал очень внимательно: требовал только, чтобы они
были не слишком длинны и по возможности просты.
такие обширные, глубокие, всеобъемлющие познания, каких не имел ни один
человек на свете. Но он в меру думал над каждым докладом и писал свои
замечания, всегда осторожные, обычно дельные. Иногда впрочем вставлял
отдельные слова, непонятные министрам, вроде "Опять Бомбелль", "Бейст 1869
год", "1854 год, No. 107". Император обладал необычайной памятью и неизменно
всех поражал тем, что не только знал документы, подписанные им в молодости,
но помнил даже их номера. Министры часто ломали себе голову над его
отрывочными словами и приписывали их старческой рассеянности. Разъяснений
обычно не просили, делали вид, будто понимают. Франц-Иосиф не любил устных
указаний, предпочитал всЈ писать и думал, что это не только самый надежный,
но и самый быстрый способ работы. По телефону никогда не говорил и не имел
даже аппарата в своих покоях: это было очень вредное и особенно беспокойное
новшество. Так он до конца дней не пользовался и автомобилями; еще
удивительно, что ездил по железным дорогам, которые, правда, появились в
пору его детства.
Император управлял огромным наследственным богатством Габсбургов, и его
управление вызывало у эрцгерцогов глухое недовольство. Имущество могло бы
приносить гораздо больше дохода, чем приносило. Так, земли были сданы
полтораста лет тому Марией-Терезией по 47 крон за акр; эта арендная плата
была недурной в восемнадцатом столетии, но теперь цены были совершенно
другие, и наследник престола довольно настойчиво поговаривал о необходимости
изменения контрактов. Он находил также, что в многочисленных владениях
короны слишком много служащих и что некоторые из них ведут дела очень плохо
или недобросовестно. Сахарное дело во всей Европе считалось чрезвычайно
выгодным, все австро-венгерские сахарные заводы приносили большой доход, и
только Гединский завод императора приносил 261 большой убыток. Франц-Иосиф
впрочем сам понимал, что он плохой сахарозаводчик, что действительно
служащих больше, чем нужно, и что контракты с арендаторами не соответствуют
новым экономическим условиям.
быть самым богатым из монархов, -- тут соперничество могло быть только с
русскими царями. При браках эрцгерцогов и эрцгерцогинь самым важным,
конечно, была Ebenbürtigkeit их невест и женихов; собственно вполне
ebenbürtig были только Бурбоны, -- правда, они никогда не имели
императорского титула; да еще, пожалуй, баварская и саксонская династии: они
королями стали не очень давно, но глубокая древность их владетельных родов
была смягчающим обстоятельством. ВсЈ же Франц-Иосиф, хотя сам женился по
любви на бедной баварской принцессе, бывал вполне удовлетворен лишь в тех
случаях, когда женихи и невесты были не только ebenbürtig, но и очень
богаты.
императора страшным ударом. Франц-Фердинанд смущенно ему говорил, что род
Хотеков очень старый. Франц-Иосиф только смотрел на него с недоумевающей и
презрительной улыбкой: Габсбурги на графинях не женятся! После долгих
увещаний, он, скрепя сердце, дал согласие при условии, что брак будет
морганатическим: женится, Бог знает, на ком, и только еще не хватало бы,
чтобы его сын взошел на австрийский престол. Теперь, читая бумагу, он
сердито думал о деловых планах наследника. Знал, что Франц-Фердинанд не
жаден к деньгам (при устройстве своих великолепных садов в Конопиште он
просто снес несколько доходных домов). Но, очевидно, он не понимал некоторых
вещей: не понимал, что нельзя отменять условия, подписанные Марией-Терезией,
нельзя увольнять хотя бы плохих служащих, предки которых служили Габсбургам.
"Верно, и это идеи его дорогой жены, -- думал он и с досадой отложил бумагу.
Несколько позднее Франц-Фердинанд прислал ему оффициальный меморандум о
необходимости перемен в управлении 262 наследственными богатствами.
Император ответил решительным отказом.
в зависимости от числа бумаг. Он ничего не откладывал на следующий день.
Подписав последнюю бумагу, он позвонил в колокольчик. Вошел дежурный
адъютант. Император учтиво-холодно наклонил голову. Руки не подал. Подавал
руку только генерал-адъютантам, высшим государственным сановникам,
иностранным дипломатам и людям, носившим очень древние, исторические имена,
-- знал генеалогию всех австрийских и многих иностранных фамилий. Никогда не
подавал руки духовным лицам, даже кардиналам, и не целовал перстня. Люди
удивлялись и приписывали это историческому атавизму, восходившему ко
временам соперничества Габсбургов с папами. Это нисколько не мешало ему быть
чрезвычайно благочестивым человеком. О смерти он почти не думал: по
недостатку воображения не мог себе представить свою смерть, а в загробной
жизни никогда не сомневался. Твердо знал: всЈ будет хорошо. Только будет в
Капуцинской церкви 138-ой Габсбург. Потерял очень много близких людей и
никогда не испытывал чувства, будто у него похитили самое дорогое. Знал, что
всех увидит снова. Но не спешил увидеть.
аудиенции с указанием числа минут каждой. Шестой в списке значилась дама:
старая принцесса. Он велел впустить ее первой и перешел в другую, очень
роскошно убранную комнату. Дамам, независимо от их происхождения, он всегда
целовал руку: не садился за стол на парадных обедах, пока не садились дамы,
-- выходило так, что они усаживались в ту же секунду, что он; на балах, если
недалеко от его кресла стояла у стены дама, он жестом предлагал ей занять
его кресло, от чего она отказывалась с ужасом.
сам. Ей было отведено десять минут. Франц-Иосиф спросил об ее здоровьи, о
погоде в том городе, из которого она приехала, об общих знакомых, глубоких
стариках и старухах, -- помнил всех. 263 Принцесса рассказывала. Он с
юношеских лет выработал привычку слушать как будто с интересом и
воздерживаться от зевоты. На девятой минуте принцесса, забывшая его правила,
о чем-то пошутила и даже засмеялась. Это было совершенное безобразие. Глаза
у него сразу стали ледяными. Она смутилась. Аудиенция продолжалась только
девять минут. Он проводил принцессу до дверей.
вверенных им частей, расспрашивал очень внимательно: военным делом еще
интересовался больше, чем всем другим. Подал руку только одному генералу:
это был барон с древним именем. До него был принят граф, ему император руки
не подал: титул этого графа имел всего столетнюю древность. Барона же
спросил даже об его охоте и вспомнил, что в молодости охотился с его дедом.
Аудиенция была без свидетелей. Император знал, какой честью считается его
рукопожатие, знал, что не все верили рассказам осчастливленного лица, и
после окончания приема вскользь сказал обер-гофмаршалу, что подал руку
барону; таким образом это тотчас стало известно всем при дворе.
Франц-Иосиф ел очень мало. Завтрак продолжался двадцать минут, а перерыв в
аудиенциях был в полчаса. Кофе император никогда не пил; позволял себе две
сигары в день. С наслаждением закурил, но бросил сигару в двенадцать
двадцать семь. Лакеи унесли столик. Аудиенции возобновились. Оставалось
восемь человек, и только последняя аудиенция, назначенная графу Бертхольду
для важного разговора, не была ограничена числом минут. Таким образом
рабочий день был на этот раз не очень длинный. Вечером не было ни спектакля,
ни бала. Никаких владетельных особ в Вене теперь не было и в ближайшее время
не ожидалось. Это было очень приятно. Его утомляли посещения монархов,
особенно Вильгельма II, которого он вдобавок не считал настоящим
императором, как не считал настоящими императорами Романовых или прежде
Бонапартов. Франц-Иосиф родился уже после 264 того, как Габсбурги из
императоров священной Римской Империи стали просто австрийскими
императорами, и в душе не прощал Францу II этого понижения в ранге династии.
России. Этот родовитый, богатый и потому независимый человек, очень
красивый, всегда превосходно одевавшийся, ему нравился. Император даже
подумывал о том, чтобы предложить Берхтольду самую высокую придворную
должность, для которой он очень подходил. Считал умным, способным человеком
и министра иностранных дел Эренталя; тот был еврейского происхождения, но
это для Франца-Иосифа в государственных делах не имело значения, он не
выносил только людей, объявлявших себя свободомыслящими.
себе целью присоединение к империи Боснии и Герцеговины. Франц-Иосиф и сам
хотел бы закончить свое царствование таким делом. Тут сказывались чувства
137 предков. Но дело казалось ему рискованным: могло привести к войне с
Россией. Никаких войн он больше не хотел и всячески им сопротивлялся.
Изменить его мнение ни Берхтольд, ни Эренталь не могли. Никто на него
влияния не имел. Хорошо знавший его человек сказал о нем: "Если б в Империи
был какой-нибудь князь тысячелетнего рода, и если б он был верующий католик,
Прозоров Александр
Самойлова Елена
Браун Дэн
Херберт Фрэнк
Шидловский Дмитрий
Афанасьев Роман