Чтение 52–й страницы книги ~Ангелы на кончике иглы~

Маркович прохрипел:

-- Что буду делать лично я? Это вы серьезно? Знаете, тогда ведь границу
откроют. Я, пожалуй, тогда эмигрирую, если, конечно, доживу.

-- Вы? Побежите от свободы? Но куда?!

-- А что? На Западе принято считать, что данная идеология привлекает
нищие народы. В действительности она привлекает только честолюбивых
насильников, своих и чужих. Эти ребята понимают, что отсталых легко
обмануть. Кроме того, на свете еще немало наивных людей, которые просто
устали от благоденствия.

-- Разве их ничему не научил наш зоосад?

-- Клетку можно почувствовать только изнутри. А у них руки чешутся по
цепям. У них сладостное предчувствие зуда от кнута. Погаси свет -- и
тараканы лезут изо всех щелей. Уж они уговаривать себя не заставят, схавают
все, что плохо лежит. А схватив, первым делом отгородятся от мира колючей
проволокой и начнут выпускать -- что? Конечно, "Правду".

-- "Трудовую правду"?

-- Не возражаю! В любом случае, сразу понадобятся профессиональные
лжецы.

-- Но вы же не знаете других языков!

-- И не нужно. Я понадоблюсь тогда, когда их уже заставят кукарекать
по-русски. Моя функция -- оболванивать массу, развивать стадные инстинкты,
науськивать одних людей на других, ибо человек человеку друг, товарищ и
волк. На мой век работы хватит. Без лжи, Вячеслав Сергеич, люди почему-то
забывают, что есть на свете истина. Выходит, хотя у меня самого совести нет,
именно я временно исполняю обязанности совести прогрессивного человечества.
Вот такие дела, старина. Вы уж извините за откровенность. И вообще, поменьше
меня слушайте, я ведь не врать не умею. Надеюсь, все останется между нами?..
Тем более, что есть причина, чтобы помалкивать...

-- Причина? Она всегда была!

Яков Маркович погладил вращательным движением занывший опять желудок.

-- Следователь Чалый, век его не забуду, был милейший человек. Говорил
ласково, с пониманием. Про детей своих рассказывал -- очень их любил. И
чтобы лучше меня в доверительной беседе видеть, направлял мне в лицо
настольную лампу -- вплотную к глазам. И держал эту лампу часов по шесть.
Это было как десять солнц, которые вы бы видели сейчас. Если я закрывал
глаза, он колол меня пером в шею, отрываясь от протокола. Вот они, синие
пятна!.. Не того мне жаль, что зрения осталось в одном глазу пятьдесят
процентов, а в другом -- двадцать пять. И не того, что очки для меня
заказать -- никто не хочет шлифовать линзы. Жаль, что глаза теперь болят
заранее. Кто-нибудь только еще идет к выключателю свет зажечь, а у меня --
как удар током. Ничего не могу поделать! Свет стараюсь зажигать сам и
отвлекаю внимание разными способами.

-- Вы это к чему?

-- К тому, что на шмон у меня такое же предчувствие. Руки тянутся назад
и вкладываются пальцы в пальцы: сейчас поведут... По редакции рукопись
ходит, не слышал?

-- Пока нет. Надеюсь, меня не минует?

-- Поосторожней, Славик, не нравится мне это...

-- Что вы! Сейчас не пятьдесят второй.

-- Но и не пятьдесят седьмой! По-моему, они копошатся... Кстати, почему
бы вам не мотнуть в командировку?

-- Хотите меня спрятать? Но мне бояться нечего!

-- Таких людей нет... Что вы все время оглядываетесь на женщин, будто
никогда их не видели? Да, хотел вам сказать: совокупляться лучше дома,
Вячеслав Сергеич.

Ивлев почесал нос, пробормотал:

-- У кого дома?

-- У меня. Понадобится, не стесняйтесь, берите ключи.

29. ШАБАШ

По вечерам каждый, кто по графику под стеклом у Анны Семеновны был
"свежей головой", вместо того, чтобы выискивать в полосах блох, читал серую
папку. И каждый, сделав для себя открытие, приходил к выводу, что лучше об
этом не распространяться: почти наверняка рукопись в конверте в стол
главного редактора положена специально, чтобы ловить на этот примитивный
крючок. Если бы Макарцев сам оказался леваком, он не держал бы Самиздат в
кабинете. Впрочем, и другие мысли приходили в голову. Что, если Игорь
Иванович придумал новый способ воспитания сотрудников и рассчитывает поднять
свой престиж? А может, наверху что-нибудь слышно и есть надежда на
послабления? Никаких иллюзий не было только у Якова Марковича. Он колебался
между доверием редактора и необходимостью предупредить друзей.

А на "Трудовую правду" сыпались ошибки, и Ягубов не мог понять в чем
дело. У секретаря парткома и директора автозавода поменяли инициалы.
Народного артиста СССР оскорбили, назвав заслуженным. Перепутали счет в двух
хоккейных матчах, состоявшихся в разных городах, и к Анечкиному телефону
пришлось посадить сотрудника отдела спорта, который не отходил до
одиннадцати вечера. Некоторые читатели угрожали, что из-за ошибки в
хоккейном счете перестанут выписывать "Трудовую правду". Это было неопасно:
тираж газеты был установлен сверху и зависел от бумаги, покупаемой в
Финляндии. Уменьшение подписки увеличивало розничную продажу, и только.
Однако за ошибки по головке не гладили. В подписанной полосе Ягубов попросил
портрет обрубить так, чтобы Ленин смотрел вдаль, а не вниз. Верстальщик
обрубил цинк, но отсек часть ленинского затылка, и Ягубов ездил объясняться
в ЦК. Верстальщика уволили, дежурные получили выговора.

Приказы Ягубова о выговорах Кашин вывешивал на видном месте, однако что
ни день проскакивали новые ошибки. Очередная "свежая голова", зачитавшись
рукописью в кабинете Макарцева, небрежно просматривала полосы. Хорошо еще,
Бог миловал от крупных идеологических ляпов -- тут звонков читателей не было
бы, но от звонка сверху не поздоровилось бы всем.

Яков Маркович пыхтел над материалами по субботнику. Каждый день шли в
номер статьи, информация. Ягубов требовал широты охвата и, что раздражало
Таврова больше всего, творческого подхода. Поэтому, когда Анна Семеновна
вошла к Раппопорту, он сам спросил:

-- Опять к Ягубову? Вы думаете, он мне не надоел?

-- У вас внутренний телефон все время занят. Может, неисправен?

-- Исправен! -- пробурчал Раппопорт, вставая.

В действительности он вытаскивал один проводок от этого телефона из
розетки, предполагая, что Ягубов или кто-то другой слушает, что происходит в
отделах. Следом за Локотковой, бесцеремонно разглядывая ее ноги и то, что
находится выше, Тавров побрел к замредактора. На лестнице он не удержался и
слегка погладил Анну Семеновну по симпатично выступающей сзади части тела.

-- Что это вы, Яков Маркыч? -- строго спросила она.

-- Ox, Анечка... Воспоминания молодости...

Локоткова хихикнула, но для порядка назидательно произнесла:

Ягубов расхаживал по кабинету, преисполненный возбуждения. Увидев в
дверях Таврова, радостно улыбнулся.

-- Входите, входите, Раппопорт, -- потирая руки, сказал он. -- Для вас
у меня новость.

Ругать не будет, мгновенно сообразил Яков Маркович. А с чего же он так
радуется?

-- Звонили сверху по поводу субботника?

-- Уже знаете? И знаете, кто звонил?

Раппопорт мог бы, конечно, догадаться и об этом (велика мудрость!), но
Ягубов не дал ему времени подумать.

-- Только что звонил по ВЧ товарищ Хомутилов. Он просил передать, что
его шефу доложили о нашем почине, а он сообщил... вы сами понимаете кому, --
Ягубов сделал внушительную паузу. -- И оттуда приказано поздравить коллектив
редакции. Большая честь! Мы на правильном пути: Политбюро на днях решит
сделать субботник всесоюзным.

-- Я рад за вас, -- Яков Маркович с шумом выпустил воздух через нос.

Ягубов не обратил внимания на его последнее слово.

-- Все это большая честь, но и ко многому нас обязывает. Тираж газеты
-- девять миллионов, нас читает вся страна!

-- А конкретнее? -- перебил Тавров.

-- Конкретнее? Давайте трудиться так, чтобы оправдать доверие.

-- Мой субботник уже идет.

-- Вот именно! -- подхватил Ягубов. -- Это вы хорошо сказали. Член
Политбюро (пока не сказали кто) лично выступит у нас в газете со статьей по
поводу субботника, и статью подготовите вы.

-- Вот это уже конкретнее, -- похвалил Тавров.

Ягубов подождал, пока Раппопорт осмыслит свою ответственность, подошел
к столу и взял гранки.

-- Да, чтобы не забыть! Насчет юбилея Парижской коммуны... Подправьте
гранки, пожалуйста. Не надо никаких баррикад, поменьше о восстании и толпах
народа на улицах. Ведь все это имеет чисто исторический интерес. И добавьте
о новой сильной власти, которая была необходима. Ясно?

Раппопорт молча забрал из рук Степана Трофимовича статью и сразу, не
заходя к себе, отправился в справочную библиотеку. Там сидел Ивлев.

-- Клюнули?! -- воскликнул Ивлев и перешел на шепот. -- Им просто
нечего делать. Разобраться в политике или экономике образование не
позволяет. А субботник -- тут они при деле. Но потомки... Потомки будут вас
презирать, Тавров, за эту подлость.

-- Потомкам, поскольку вы моложе и у вас есть шанс с ними встретиться,
передайте, что в статьях членов Политбюро я использовал только нацистскую
терминологию: "борьба за наши идеалы", "великая победа" и прочая. Пустячок,
а приятно.

-- Вот они где! -- раздался крик на весь читальный зал.

В дверях красовалась борода Максима Петровича.