что не должно сомневаться больше в том, что земные грехи скоро утомят небо
и, по выражению пророка, неправда народов слишком преумножилась. Ибо
свершались без счету убийства за убийствами. И порок почитался всеми
сословиями. Спасительные меры неуклонной твердости были забыты, и к нашим
народам справедливо было бы отнести известные слова апостола: <Повсеместно
известно, что меж вами прелюбодейство, и такое прелюбодейство, коего и меж
погаными не знают>. Бесстыдное корыстолюбие завладело сердцами всех; вера
потрясена, отчего и возникли пороки наипостыднейшие: срамота, убийства,
ослепленная брань страстей, грабеж и блуд. О небо! Кто поверит тому?>
замечает вокруг никаких перемен к лучшему. Где уж там! <В год от рождения
господнего 1094 смуты и бранная тревога волновали почти всю вселенную:
смертные безжалостно причиняли друг другу величайшие бедствования чрез
убийства и грабежи. Злоба во всех проявленьях своих дошла до крайних
пределов...>
сожрет первым? Одну за другой слал погони за Конрадом, и все тогда
сосредоточилось на одном: поймают или не поймают? Потом не выдержал:
вооруженный, в грозном лязге доспехов, появился у Евпраксии, вокруг
императора - рыцари все в железе и сам император железнотвердый, будто не
против слабой женщины стоял, а против целого вражьего войска. Спросил у
Евпраксии, с вызовом:
лакомая пища для страшной сплетни. Евпраксия побледнела, голос ее
задрожал:
что за эти дни разрослась больше прежнего.
теперь все одинаково.
пошла за Генрихом. Окруженные полукругом железных рыцарей, - император и
его жена. Вместе, рядом, видимость согласия. Шли через дворцовые дворы,
поднимались в какую-то башню, очутились на замковой стене.
переход, окаймленный каменными зубцами. Он соединял две башни: поменьше и
пониже, изнутри которой поднялись сюда, и более высокую, темную, нависшую.
Внутрь нее Генрих повел императрицу без свидетелей.
злорадством, выглядывая сквозь зубцы парапета. - Там внизу ваш розовый
сад, из башни им можно вдоль налюбоваться! Пошли!
Верила и все же не верила в происходящее. Всего ждала от этого человека,
но он превзошел самое мрачное предположение. Вел в башню, которая
заслонила теперь для нее полмира, весь мир, и она шла покорно, то ли
сонно, то ли околдованная злыми чарами, ничего не видя, кроме темного
камня впереди себя и над собой.
невозвратимых утрат, страдания и унижения, чтобы... чтобы тебя заперли в
мрачной четырехугольной башне, сложенной из серого дикого камня неизвестно
кем и неизвестно зачем?
мертвых камней, какой-то добрый и смешливый человек некогда приладил над
низеньким входом в башню вырезанного в старой бронзе кентавра. То был не
совсем обычный кентавр, - задние копыта его вросли в прочный камень,
благодаря чему фигура этого полуконя-получеловека держалась под прямым
углом к плоскости башенной стены, параллельно вымощенному плитами
дворцовому гульбищу, а передние ноги кентавра были расставлены весело и
нескладно, вразброс, потому как пьян был давно и навечно, его короткая,
как у императора, бородка купалась в чаше с вином, а чашу сей кентавр
схватил приданными ему, в отличие от всех других кентавров, двумя руками.
Кентавр с руками, да еще и пьяный! Весьма веселое зрелище, в особенности,
видно, для тех, кто сам, развеселый после дворцовых пиршеств, выходил на
широкие плиты гульбища и вдруг обнаруживал у себя над головой эту
бронзовую фигуру!
потом показал Евпраксии низкую дверь, чуть отступил в сторону, давая
возможность войти внутрь башни. Голосом, рассчитанным, чтоб его слышно
было на расстоянии, прокаркал:
не только телом - душой, сердцем, не загрязнила ни единого своего помысла,
быть может, это и к лучшему, подумалось ей, укрыться в башне, вознесенной
высоко в небо, куда не занести снизу никакой грязи?
первом же, освещенном сквозь узкие прорези в стенах, помещении вместо
дикости и запустения ее ожидало достойное дворца убранство; вдобавок ко
всему незамутненно засверкали навстречу ей глаза верной Вильтруд.
императрице и склонилась в обычном своем поклоне, обычном - будто ничего
не произошло, будто все так и должно было быть!
все, все. И аббат Бодо ожидает вас там.
заботливо, старательно, с холодным сердцем. Никто не защитил ее, все
согласились, что так и должно было быть. Ну, Вильтруд, понятно. Но аббат?
За ним церковь, бог. Разве бог хочет того же, что Генрих?
ступеньки. Вильтруд не успевала за императрицей. Выше! К самым облакам! К
небу!
она умерла для всего.
укладывая в постель, Вильтруд. Не видела слез. Ни своих, ни той девушки,
которая добровольно давала себя заковать в камень вместе со своей
императрицей.
раскалывалось небо, обрушивались горы, клокотали дикие воды, и
продолжалось все это долго - неделю, месяц, год. Разве она могла знать,
сколько это продолжалось?.. Когда встала на ноги, удивилась: башня
привычна, заключение привычно, тесны границы ее мира, но душа не рвалась
на волю, воспринимала все как данное, должное. Когда же успела привыкнуть?
И как такое могло с ней случиться? Не во время ли забытья-лихорадки
нажужжал ей в уши аббат Бодо о необходимости покорности, и она
бессознательно приняла, восприняла в себя его поучения? Блаженны убогие
духом. Блажен, кто не жаждет, блажен, кто не бунтует. Блаженны покорные
духом. Неужто она так легко поддалась уговорам? Неужто настолько
состарилась душой, что уже не жаждет воли! Еще ведь совсем недавно жаждала
воли - для себя, себе, не задумываясь, есть ли вообще воля на свете. Аббат
Бодо бормотал все про одно - что человек если и должен жаждать, то лишь
бога душою своею, да и Куррадо говорил ей о боге, о боге, об одном только
боге, а она слушала их и не слышала, потому что для нее бог - это свобода,
раскованность, безбрежность желаний и жизни. Так было для нее. Не терпела
насилия, чужда покорности, далека от обязанностей - и вот теперь должно ей
приспособиться ко всему этому сразу, вместе, и кто-то помогает ей, уложил
в постель, убаюкал душу.
спуститься с высокой башни и прогуляться у парапета; там по вечерам пахло
цветами с грядок, что сохранились под голыми мрачно-понурыми стенами замка
и после того ночного надругательства, когда искали собаку; чьи-то
заботливые руки снова ухаживали за цветами, поливали, прибирали грядки. Но
не могла же она ходить между своей башней и той, где засели охранники!
Догадывалась, что Генрих не доверил ее охрану италийцам, в них слишком
много сердечности и доброты. Нет, он посадил там своих красномордых
кнехтов, тупых, упрямых, от рождения убежденных, что самое главное для
человека - здоровье, а не разум. Навидалась их вдоволь, больше не желала
их видеть, не хотела позориться, выказывать перед ними свое положение
пленницы. Нет! Будет сидеть тут, в башне, до скончания века и не подумает
никуда пойти!
свободой, когда вы лишены ее?
кто-то кого-то в чем-то превосходит. Воспринимай все, что есть, как то,
чему надлежит быть. Так ведь делает аббат Бодо. Он свободно ходит и туда и
Гуревич Георгий
Каргалов Вадим
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Громыко Ольга
Черепнин Владимир