дорогу. Она проложена в мягком грунте глубокой бороздой. Видно, много-много
лет, веками, ею пользуются снежные бараны. Тропа вся усыпана пометом,
кажется, будто только что по ней прогнали отару овец.
более доступными местами? Ведь совсем рядом с тропою пологий отрог, без
скал, но рогатые "дорожные мастера" почему-то предпочли другой, более
(рискованный, обрывистый проход. Объясняется это, видимо, не только любовью
баранов к скалам, а чем-то другим, еще нами не разгаданным.
вливаются новые и новые тропки, и она еще больше зарывается в землю.
какого мы еще не видели на Становом.
бровке его скал, не любовался им. Здесь только камни, следы разрушения и
ощущение полного отсутствия жизни. Но как ни странно, эта суровая и скупая
картина поднимает наше настроение. Человека обвораживают не только щедрые,
одетые богатой растительностью, горы, но и дикий хаос безжизненных
нагромождений.
получил свободу, вести его на привязи у нас нет сил. Видим, он огибает
озерко, отмеряет дно цирка саженными прыжками. Вдруг впереди него
взметывается стадо баранов-самок с малышами.
ой, хитер! Он отрезает им путь, вот-вот ворвется в стадо -- и тут уж не жди
пощады! Мы видим, как от стада откалывается одна самка, отстает. Кучум
налетает на нее, но та делает отчаянный прыжок вниз. Собака мажет, падает,
но быстро справляется и бросается за самкой. А бараны тем временем успевают
взобраться на уступы и оттуда, так же как и мы, наблюдают за поединком.
обрывам. Там она. среди родных скал вне опасности и теперь не торопится уйти
от -Врага. Обезумевший пес все еще надеется догнать ее, бежит следом, в
спешке срывается с выступов, снова карабкается и отстает. А самка не
торопясь прыгает с карниза на карниз, задерживается, наблюдает, как собака
неумело лазит по карнизам. Наконец, взбирается на остроконечный выступ и
замирает, сжавшись в комочек. Кучум уже рядом. Он неудачно осаждает шпиль
снизу, но самка не покидает убежище. А тем временем стадо с малышами уходит
далеко...
величайшей осторожностью. Вся нагрузка и у меня, и у Трофима ложится на одну
ногу, вторая, обутая в поршень, служит больше для равновесия. Мы уже дважды
меняли сапоги. У Трофима лицо злое.
чувство какого-то смущения, когда сравниваем усилия, неудачи, порою
невероятные мучения наших предшественников-землепроходцев с тем, что
испытываем мы. Беринг, Лаптевы, Дежнев, Пржевальский... Ими всегда будет
гордиться человечество.
объединен их опыт.
заходим под ее свод, все наши недоумения рассеиваются. Это солонцы. К ним и
ведут тропы из восточного района Станового, именно сюда из-за Ивакского
перевала и спешило стадо старых самцов, следом которых мы шли. Они проделали
этот путь только для того, чтобы полизать или погрызть черный туф,
насыщенный солью. Сюда направлялось и стадо самок с ягнятами.
гору, чтобы вылизать в ней целую пещеру?!
она вывела нас, видно широкое ущелье -- несомненно Утук. До него километров
восемь, не больше. Надо непременно сегодня добраться до него.
и снова подводят нас к солонцам. Издали видны глубокие норы, выеденные
баранами в туфе. Всюду кучи помета, клочья шерсти; на пыльной подстилке
множество следов. Все вокруг вытоптано, съедено.
интересного можно здесь увидеть, затаившись на сутки в камнях. Но нам сейчас
не до наблюдений, не до снежных баранов. Давно сброшены с ног поршни, у
Трофима загрязнились раны, появилась подозрительная чернота. Не заражение
ли?
вместе с грозовыми тучами. Надо успеть до темноты поставить полог, натаскать
дров.
полощется дождь. Ветер мечется, рыщет по лощине, шумит по ерникам, треплет
маленькие лиственницы, окружившие толпой нашу стоянку. Уже горит костер.
раны прилипший лоскут.
действует на нервы. И вдруг над нами лопается грозный свод неба. Молния на
миг освещает гребень, горбатые лиственницы и дотлевающий костер. На зеленый
ковер мелкорослого леса, на горячие от дневного солнца камни, на полог
сыплется крупный дождь.
затем к россыпи и, не найдя убежища, поспешно забирается к нам в полог.
Ничего, что тесно, зато все вместе.
уснуть. Не знаю, не могу решить, с чего начинать завтрашний день.
Оба мокрые.
держим борта. Кажется, вот-вот нас сдует в пропасть. Мы совершенно отупели
от крайней усталости, сознание затуманено.
все еще не спим. Возвращаются думы.
-- начинаю я снова разговор.
бушует в темноте.
что-нибудь придумаем. Может, самолет нас заметит.
лицо горячим дыханием.
отвечает он твердо, и его слова звучат, как приговор.
тебя здесь одного, обезноженного!
и он натягивает на голову полу телогрейки.
придумать? Как убедить его идти, хотя бы ценою мучений?
началась жизнь, а у меня -- своя. Ему действительно идти нельзя. А что
делать мне? Бросить больного здесь, самому выходить к устью Ивака, искать
своих? Найду ли? Запутаюсь в щелях, ослабну -- и конец. Может, остаться с
больным, ждать, пока нас найдут?
связи? Мы отрезаны от всех людей. Мы расплачиваемся за то, что в этих горах
переступили границу запрета. Но мы не можем поддаться панике. Не так уж
безнадежно наше положение! И когда я прислушиваюсь к голосу разума, он
подсказывает мне идти, оставив Трофима здесь, найти как можно скорее своих.
Другого выхода действительно нет.
Трофиму. -- Тут не пропадешь, на солонцах мяса добудешь, проживешь, а тем
временем я разыщу своих по Утуку, вернемся за тобою.
воду всех рек здесь собирает Утук. Но предположим -- мы ошибаемся, тогда
пойду этим ущельем, и оно непременно приведет меня к Утуку. Другое дело --
как пройти по ущелью. Вдвоем мы бы пролезли где угодно, а одному трудно.
самолета все необходимое, а затем и мы придем на оленях, -- утешаю я
спутника, хотя знаю, что в действительности спасение Трофима будет гораздо
сложнее.
отлучаться от стоянки, в ясные дни держи дымокур, пока не найдут тебя
летчики. Но... если в течение двух недель к тебе никто не придет и не