глазах, в стиснутых губах и в медленных движениях рук, когда он клал
скрипку, заметно было напряжение.
Видела все это Гертруда Макух глазами, где еще оставались клочки сна, в
который ее ввела игра Иоахима. Она отряхнула их и быстро расставила "а
большом столе тарелки с карпом, сделанным в сладком желе, по секретному
рецепту, который еще перед войной мать Гертруды получила от старой еврейки
из Барт. Для этого блюда надо было взять карпа не очень большого, самое
большее - до двух килограммов, осторожно выпотрошить, чтобы не разлить
желчи. Кастрюля для приготовления этого блюда должна быть широкой и плоской,
наполненной водой с тремя морковками, порезанными кружками, и двумя большими
луковицами, нарезанными пластиками. Воду надо было закипятить, положить в
нее рыбу, разделанную на порции, и потом варить на очень малом огне, через
полчаса прибавив две ложки сахару, ложечку соли и много перца. Секрет
удивительного сладкого вкуса заключался в медленном и необычайно долгом
кипении, не меньшем, чем два часа, а под конец приготовления надо было
прибавить горсть молотого изюма и порезанного перышками миндаля. Рыбу
Макухова выкладывала на блюдо, но это уже тогда, когда она полностью
остывала украшала пластиками моркови, выбросив перед этим лук. Потом
заливала ее отваром из кастрюли - собственно, его остатками, получившимися
после долгого и медленного кипения. Приготовленный так карп был на вкус
сладкий и в то же время пикантный, ели его, ясное дело, холодным, заедая
булочкой или хлебом. Пробуя рыбу, Любиньски развлекал разговором Турлея:
- Музыка Иоахима была, как огромный лес. На минутку я почувствовал себя
лучшим, чем я есть. Если бы Иоахим бывал тут чаще и играл нам так, как
сегодня, может быть, мы со временем открыли бы в себе лучшие стороны нашей
натуры.
- Я когда-то игрывал на охотничьем рожке, - поддержал тему Турлей. - И
чувствовал себя лучшим. Но сразу после свадьбы жена запрятала мой рожок
куда-то очень далеко.
Халинка Турлей задумчиво вглядывалась в пустеющее блюдо с рыбой,
удивленная обвинением в припрятывании рожка. Ведь этот рожок лежал на полке
в канцелярии. Турлей играл на нем, когда они были женихом и невестой, а
после свадьбы перестал, потому что купил себе легавого пса, который
пронзительно выл, подпевая рожку. Легавый сдох, но Турлей и так не брал уже
рожка в руки. Впрочем, сколько же вещей он не делает сейчас, а делал их
перед свадьбой?
Что же касается пани Басеньки, Иоахимова игра как бы ее обезволила, и
она все не могла отряхнуть с себя наваждение. Она даже не нашла в себе
достаточно силы для того, чтобы подойти к Йоахиму и погладить его по лицу,
чего ей очень хотелось. А потом Иоахим вышел из комнаты, доктор же начал
разливать вино в рюмки, и не годилось идти за Йоахимом.
Сделала это только Гертруда Макух. Она наложила на тарелку порцию рыбы
и пошла с ней наверх. Юноша, все еще одетый во фрак, стоял возле окна и
смотрел в сторону уже невидимых в темноте трясин.
- Ихь хабе эссен, нихьт гегессен, - пошутила она, ставя на стол
тарелку. Мальчик не отозвался, не пошевелился, и, заинтересованная тем, что
же он видит там, за окном, она подошла к нему, прикоснувшись к нему локтем.
- Смотришь на трясины, Иоахим? Там живет Клобук, который принадлежит
твоему отцу. Целый день он спит в логове старой свиньи. А ночью приходит в
наш сад. Всю зиму я видела на снегу следы его лап. Доктор ничего у него не
просит, и он просто так сюда приходит. У тебя тоже должен быть свой Клобук.
- Ну да, - улыбнулся Иоахим. - Только ты сама знаешь, что я не смог бы
его с собой забрать.
- Иа, йа, натюрлихь, - согласилась с ним Макухова.
- Когда-нибудь у меня будет свой Клобук, как у отца, - произнес Иоахим
задумчиво. - Когда начну чаще и дольше здесь бывать. - Ты так думаешь?
- Отец тоже когда-то думал, что уезжает отсюда навсегда. - Тогда ты бы
мог иметь своего Клобука. Ему он не нужен, потому что он никогда его ни о
чем не просит.
- Отец ничего не хочет менять в своей жизни, - заявил Иоахим. - Но,
может, и я, когда сюда вернусь, тоже не захочу ничего менять? _ - Это очень
плохо, - вздохнула Гертруда. - Такой молодой человек, как ты, Иоахим, должен
иметь много стремлений и много желаний.
- Ну да. Однако когда тут немного побудешь, все видишь совершенно
иначе. И даже то, что я играл, я слышал совсем иначе, чем до сих пор. Ты
знаешь, как хорошо получилось у меня сегодня стаккато? Но отец ни слова не
сказал, понравилась ли ему моя музыка.
- Этого ты не можешь от него ждать. Он необычный человек. Тебе должно
хватать того, что он тебя сильно любит. - Это правда, что в пятнадцать лет
он убил человека? - Я была при этом. Он выстрелил ему прямо в лицо. Но потом
сильно плакал. В твоем возрасте он был таким же мальчиком, как ты. Только
потом изменился. Когда-нибудь ты станешь похожим на него, но для этого нужно
немного времени.
- Я бы не смог убить человека...
- Тебе это только кажется. Он должен был это сделать. Не хотел, но
должен был. А сейчас переоденься и поешь моей рыбы.
Он послушно позволил ей помочь снимать фрак, который Макухова
старательно повесила на плечики. А потом, когда он уже остался один и
медленно ел рыбу, он подумал, что когда-нибудь приедет сюда с женщиной,
которую полюбит, познакомит ее с отцом, покажет дом на полуострове, трясины,
где живет Клобук. И тогда та женщина поймет, что он, Иоахим, не может ни
поступать так, как другие люди, ни играть, как другие, потому что он родом
из этого края. По правде, он никогда не хотел уезжать отсюда, но его
заставляли. А в это время внизу третью бутылку вина должна была подать
гостям Гертруда Макух, прежде чем писатель Непомуцен Мария Любиньски вместе
с пани Басенькой решил покинуть дом на полуострове. Было темно, громко шумел
ветер в лесу возле лесничества Блесы, вино взвихривало мысли писателя. -
Говорю тебе, Басенька, что из-за музыки Иоахима я почувствовал себя намного
лучшим человеком, - повторял он своей жене. - Никогда я, как и доктор, не
покину Скиролавок, потому что с каждым шагом я тут чувствую себя лучшим
человеком.
- Никогда ты не напишешь разбойничьей повести, - с отчаянием сказала
пани Басенька, - никогда не напишешь такой повести, потому что, как сам
говоришь, становишься все лучшим человеком. А ведь я становлюсь все хуже. Ты
знаешь, о чем я думала, когда играл Иоахим? Смотрела на ту красотку на
портрете и думала, не от нее ли научился доктор этому унижению женщин. Как
можно написать разбойничью повесть, если даже не знаешь, каким способом
доктор унижает женщину, прежде чем в нее войдет? Спроси об этом доктора,
говорю тебе, спроси его об этом для, своей собственной пользы.
- Это не имеет значения, - заявил писатель Любиньски. - Вообще почти
все не имеет значения, а уж больше всего - то, каким способом кто-то унижает
женщину. Я могу выдумать сто тысяч способов унижения женщины, и даже, если
захочу, могу дать тебе сейчас по морде и таким способом тоже унизить. Однако
я этого не сделаю, потому что, как я тебе уже говорил, становлюсь все лучшим
человеком. Знаешь ли ты, отчего с таким трудом я пишу повесть о прекрасной
Луизе? Потому что я становлюсь все лучше и лучше, а мои герои - все хуже и
хуже.
- Я тоже становлюсь все хуже и хуже, - вздохнула пани Басенька. - Но ты
должен написать разбойничью повесть, потому что иначе нам будет не на что
жить.
- Хорошо, - согласился Любиньски. - Сотворю разбойничью повесть. Но
вовсе не потому, что боюсь голода, а потому, что жажду выразить правду.
Помнишь, какое произведение играл Иоахим? - Кажется, что это было что-то
Венявского...
- Я все время думал о "Крейцеровой сонате" Толстого. Он написал
настоящую разбойничью повесть. Мир без страстей, к этой цели должно
стремиться человечество. - Ты слишком много выпил.
- Для Позднышева даже музыка была чем-то отвратительным и проклятым.
Первое "престо" в Крейцеровой сонате казалось ему самой похотью. Потому что,
по его мнению, музыка - это страшная вещь, ведь она принуждает человека
забыть о себе, переносит в чужую ситуацию, человек чувствует не то, что в
самом деле чувствует, а то, что чувствовал тот, кто музыку сочинял. Человеку
кажется, что он понимает что-то, чего не понимает, и что он может достичь
того, чего он достичь не может. Да, Басенька. Ясно, что я сотворю
разбойничью повесть. Каждая сцена этой повести будет, как поднятый вверх
стилет Позднышева.
Говоря это, он оперся о столбик с треугольным дорожным знаком, который
предупреждал, что несколькими .десятками метров дальше - перекресток, и,
стиснув кулак, стал грозить лесной темноте.
А в это время - может быть, немного раньше, а может, немного позже - на
старую Ястшембску, которая возвращалась от Поровой, где они полакомились
четвертинкой денатурата, напал возле кладбища какой-то мужчина. Он ударил ее
чем-то по голове, опрокинул ее в придорожный ров, задрал юбку, разорвал
трусы в шагу и начал там копаться пальцем. Застонала громко Ястшембска, и
это услышал солтыс Вонтрух, потому что усадьба его лежала напротив кладбища,
а сам он как раз шел через подворье. Выбежал солтыс на дорогу, увидел
лежащую во рву и подумал, что она снова перепила водки или денатурату. Но на
этот раз она не храпела, а стонала, и поэтому он приблизился к ней и словами
из Священного Писания стал поучать ее, говоря о морали и о женском стыде. На
это ответила ему старая Ястшембска, что кто-то ударил ее по голове, а потом,
видимо, изнасиловал, потому что у нее трусы разорваны в шагу. Она даже
хотела показать их Вонтруху, но он смотреть отказался. Однако помог старой
подняться с земли и немного проводил. Дальше она пошла уже сама, громко
матеря того, кто ее, похоже, изнасиловал, когда она упала в ров.
Наутро новость об этом происшествии разошлась по всей деревне и вызвала
у людей смех. Никто не верил в рассказ старой Ястшембской, потому что она не
была особой, которая могла бы в ком-то пробудить эротический аппетит, разве
только тот таинственный человек перепутал ее в темноте с кем-нибудь другим.
Не была доказательством в этом деле разбитая голова старой, потому что .по
пьянке она могла налететь на дерево или удариться головой о камень. То же
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Максимов Альберт
Пехов Алексей
Соломатина Татьяна
Перумов Ник