Чтение 52–й страницы книги ~Бедный Авросимов~

На пороге стоял незнакомый господин неопределенного возраста. В одной
руке держал [409] он узелок, будто освященный кулич, а другою старательно
прикрывал дверь.

- Филимонов, - представился он негромко.

Авросимов поклонился.

- Ежели вам нужна моя помощь в известном вам деле, - шепотом сказал
человек, - не побрезгуйте.

- В каком таком деле? - спросил наш герой.

- Вы же намерены спасти узника, - очень просто шепнул Филимонов. - Так я
могу взять на себя заботы...

- Что за вздор? - крикнул Авросимов.

- Денег я не возьму, - сказал Филимонов, - так, от души. Вы только
прикажите...

Сердце нашего героя было готово выскочить наружу. Филимонов стоял уже
рядом. Он оказался ростом с Авросимова, только невероятно тощ и черен, и под
черными свисающими усами нельзя было разглядеть - улыбка это у него там или
гримаса. Однако грустные черные глаза глядели прямо, доверительно, без
лукавства.

- Значит, в четверг, к полночи, - спокойно сказал он. - Вы не
беспокойтесь. Возок где поставим: у ворот али за стеной, на Неве?

- Сударь, - взмолился наш герой. - Об чем вы толкуете? Какой узник? Как
вы можете врываться к честному человеку с таковыми предложениями? [410]

- Да вы не беспокойтесь, - сказал Филимонов. - Я свое дело знаю. Вы,
господин Авросимов, можете даже из дому не выходить - мы все сделаем
преотлично. Не впервой, сударь.

- Кто это мы?! - крикнул наш герой, отталкивая в грудь наседающего на
него Филимонова.

- Граждане, - пояснил тот. - Стародубцев, к примеру, Мешков, поручик
Гордон... Вы можете не беспокоиться, мы все сделаем и доставим, куда
прикажете...

- Какой еще Гордон? Кого доставите?

- Узника-с.

- Да я ничего не хочу! - крикнул Авросимов. - Я никого ни об чем не
просил!

- Да мы сами об этом узнали, - сказал Филимонов спокойно. - Все об ваших
муках-с знают. Вам и просить не нужно... - И он зашептал в самое ухо нашего
героя: - Только уж вы, сударь, Брыкину не доверяйте. Это ни к чему, сударь.
У него все не как у людей. Ежели прикажете, так я скажу Семену, чтобы он
Брыкина и близко не подпускал, уж он справится. - Вдруг он улыбнулся: - Вы
ни об чем не беспокойтесь. Я пойду, а то ведь дело делать - не зерно
клевать-с. До свиданьица...

- Погодите! - крикнул Авросимов.

Но Филимонов уже исчез, словно и не было его.

- Вздор какой, - пробормотал наш герой, измученный фантазией. - К черту
Филимонова... [411]

- Ты что это бездельников всяких пускаешь? - спросил он у Ерофеича со
строгостью.

- Вы лучше покушайте, а я никого не пускаю, - смело ответствовал старик.
- Узнает матушка - будет вам на орехи.

- Пошел прочь, - приказал наш герой.

Он попытался вновь сосредоточиться на своих многочисленных заботах, но
мысли заработали в другом направлении, и тут же дверь в комнату
приоткрылась, и молодой бравый офицер, крепко сбитый, с чарующей улыбкой,
танцуя, подскочил к нему.

- Филимонов был? - спросил он. - Я лишь на одну минутку, господин
Авросимов. Моя фамилия Гордон.

- Вы-то еще откуда? - теряя силы, выдавил Авросимов. - Что вам надо?..

Поручик не обиделся на столь холодный прием.

- Господин Авросимов, - шепнул он, - Получается неувязка. Данные не
сходятся. Видите ли, сударь, к меня по списку числятся десять караульных, а
у вас в списке - их двенадцать... Позвольте-ка ваш списочек...

Не удивляйтесь, милостивый государь, и не смейтесь. Наверное, все так и
было. Во всяком случае - в голове Авросимова. Может, это февральские погоды
тому виною или знамение какое, однако нашему герою приходилось туго и он
даже гнева не испытывал, а только ужас да бессилие. [412]

- Значит, так, - сказал поручик, познакомившись с планом, - вот здесь у
вас ошибка, сударь. Я так и знал. Этого вот солдата вообще нет, а этот вот
не здесь располагается... Этот и вовсе офицер, сударь, а не солдат, как у
вас обозначено, так? Стало быть, ему тут не место, не место... Пусть вистом
займется, так?.. Теперь я побегу, а Филимонов все вам будет докладывать, что
да как. Честь имею...

И он исчез, ровно привидение, лишь пламя недавно зажженной свечи
заколебалось, зазмеилось, заколобродило...

"К черту, - решил Авросимов, борясь с лихорадкою. - Надо поскорее к
Бутурлину. А эти, кто они такие? Откуда они? Почему им все известно? Да эдак
и до самого графа дойдет... Да кто им позволил?!"

Ему вдруг захотелось бросить все, нанять кибитку и укатить в деревню, и
чтобы вьюга замела следы, и чтобы лица всех стерлись в памяти, исчезли с
первым тающим снегом. Весны! Весны! Весны не хватало, зеленой травы, голубой
воды, покоя... Ну их всех к черту, пусть передавят друг друга, злодеи,
упыри, все, все: и Филимонов этот со своей шайкой, и Слепцов, и Боровков, и
граф, и государь, черт их всех раздери! А полковник-то, злодей, злодей!
Из-за него, злодея, такая чертова кутерьма, грех, раздор, плач... Да и сам
ведь - в железах, в каземате, дурень чертов! Зачем? Зачем?.. Матушка,
протяни белую [413] свою рученьку, помоги великодушно своему дитяти...

Стемнело. Вошел Ерофеич, с жалостью поглядел на молодого барина.

- К вам человек господский, батюшка, с письмом.

- Какой еще человек! - заорал наш герой, бросаясь в кухню.

Мужик самого подлого вида топтался возле дверей.

- Ааа, филимоновское отродье! - крикнул Авросимов, поднимая кулаки. -
Филимонов прислал?!

- Никак нет-с, - прохрипел мужик с ужасом. - Мы заикинские.

- Какие такие заикинские? Ты тоже небось про все прознал, да? Тоже
помогать пришел?!

- Никак нет-с. Барышня передать велели, - и протянул розовый конверт.

Тут все оборвалось. Схлынуло. Шум затих. Вдалеке словно песня раздалася.
От розового конверта пахнуло духами, умиротворяя, пригибая к полу, к земле,
к траве... Лицо Настеньки, окруженное сиянием, возникло перед нашим героем.

- Велели ответ принесть, - сказал мужик.

Настенька, ангел, вся выточенная из стекла, из хрусталя, богиня, так что
сквозь нее проглянуло пламя свечи... Что-то булькнуло в горле у Авросимова,
и он, прижимая к серд[414] цу конверт, громадными прыжками устремился в
комнату.

"Любезный господин Авросимов, Несчастный Николай Федорович много лестного
написал про вас, как вы его опекали и спасали и какой вы благородный
человек, почему мы вас с маменькой ждем в пятницу вечером непременно, и не
подумайте, сударь, обмануть наших ожиданий. Напишите ответ и успокойте два
бедных сердца.

Настасья Заикина".

Он рухнул на стул, приготовил бумагу, очинил перо (да скорее же, черт!),
привычно изогнулся над столом, подвинул свечу поближе и, глядя Настеньке
прямо в глаза, спасительнице - в глаза, повел перо по бумаге.

"Милостивая государыня Настасья Федоровна, кабы не жалость к Вашему
горемычному братцу да не мое перед Вами восхищение, да разве я посмел бы с
Вами заговаривать, там, на плацу, да возле моста, когда Вы изволили ночью
одна со своей печалью возвращаться домой?

Вы такая великодушная простили мою дерзость и желаете вместе с Вашей
матушкой меня видеть, на что я очень радуюсь и спешу Вам сообщить, что буду
у Вас в пятницу вечером всенепременно.

За сим кланяюсь Вашей матушке [415]

Высочайше учрежденного Комитета писарь и кавалер

Иван Авросимов".

Почему кавалер - сие осталось тайной даже для него самого, ибо кавалер -
носитель ордена, а ордена наш герой не имел, но рука бодро и так вдохновенно
вывела высокопарное словцо, что ему захотелось тотчас же броситься перед
Настенькой на колени и губами приложиться к самому краешку ее подола.

В пятницу!

Но, передав письмо мужику, он ощутил, как ликование в нем задрожало и
начало гаснуть, ибо в сознании вновь всплыло страшное, замышляемое им дело,
которое тоже ведь имело быть в пятницу. Ах, Настенька, судьбе не угодно было
свести их, и желанное свидание должно было уже разрушиться, но в последнюю
минуту Авросимов, превозмогая отчаяние, решил перенести освобождение узника
на субботу!

Не успел он все это решить и взвесить, как снова какой-то господин в
добротной шубе, распространяя аромат спиртного, шагнул к нему с порога.

- Стародубцев, - представился он. - Филимонов в отчаянии.

- Знать не хочу никакого Филимонова, - заявил наш герой, опираясь о
Настенькино плечо. [416]

- Дело в том, - как ни в чем не бывало продолжал Стародубцев, - что,
отказавшись в разговоре с вами от вознаграждения, он понял, что допустил
ошибку... Дело в том, господин Авросимов, что за два дня сие приготовить
невозможно, согласитесь. А уж ежели готовить, так надо дать туда-сюда ради
скорости... За скорость, сударь.

- Ну и что? - спросил наш герой, чувствуя, что сейчас рассмеется, ибо
лицо Стародубцева выражало такую гамму переживаний, словно это он томился в
каземате и все предпринимаемые лихорадочные действия направлены на его