нашему заявлению, установит смерть, старика зашьют в саван и похоронят. А
что же, по-твоему, с ним делать?
подражая гримасе старика.
нас им пичкать, - заявил репетитор. - Целый час преподносят его под всякими
соусами. Одним из преимуществ славного города Парижа является возможность в
нем родиться, жить и умереть так, что никто не обратит на вас внимания.
Будем пользоваться удобствами цивилизации. Сегодня в Париже шестьдесят
смертей, не собираетесь ли вы хныкать по поводу парижских гекатомб? Папаша
Горио протянул ноги, тем лучше для него! Если он вам так дорог, ступайте и
сидите около него, а нам предоставьте есть спокойно.
у бедняги было в жизни много неприятностей!
воплощалось само отцовство. Пятнадцать нахлебников принялись болтать так же,
как обычно. Пока Бьяншон и Растиньяк сидели за столом, звяканье ножей и
вилок, взрывы хохота среди шумной болтовни, выражение прожорливости и
равнодушия на лицах, их бесчувственность - все это вместе наполнило обоих
леденящим чувством омерзения. Два друга вышли из дому, чтобы позвать к
усопшему священника для ночного бдения и чтения молитв. Отдавая последний
долг умершему, им приходилось соразмерять свои расходы с той ничтожной
суммой денег, какой они располагали. Около девяти часов вечера тело уложили
на сколоченные доски, между двумя свечами, все в той же жалкой комнате, и
возле покойника сел священник. Прежде чем лечь спать, Растиньяк, спросив
священника о стоимости похорон и заупокойной службы, написал барону де
Нусингену и графу де Ресто записки с просьбой прислать своих доверенных,
чтоб оплатить расходы на погребение. Отправив к ним Кристофа, он лег в
постель, изнемогая от усталости, и заснул.
о смерти Горио, и около двенадцати часов дня смерть была официально
установлена. Два часа спустя Растиньяку пришлось самому расплатиться со
священником, так как никто не явился от зятьев и ни один из них не прислал
денег. Сильвия потребовала десять франков за то, чтобы приготовить тело к
погребению и зашить в саван. Эжен с Бьяншоном подсчитали, что у них едва
хватит денег на расходы, если родственники покойника не захотят принять
участие ни в чем. Студент-медик решил сам уложить тело в гроб для бедняков,
доставленный из Кошеновской больницы, где он купил его со скидкой.
лет на пять землю на Пер-Лашез, закажи в церкви службу и в похоронной
конторе - похороны по третьему разряду. Если зятья и дочери откажутся
возместить расходы, вели высечь на могильном камне: "Здесь покоится господин
Горио, отец графини де Ресто и баронессы де Нусинген, погребенный на
средства двух студентов".
побывал у супругов де Нусинген и у супругов де Ресто, - дальше порога его не
пустили. И так и здесь швейцары получили строгие распоряжения.
и они в большом горе.
сжалось его сердце, когда он убедился, что ему нельзя пройти к Дельфине; и у
швейцара, в его каморке, он написал ей:
вашего отца к месту его последнего упокоения!"
баронессе, но швейцар передал записку самому барону, а барон бросил ее в
камин. Выполнив все, что мог, Эжен около трех часов вернулся в пансион и
невольно прослезился, увидев у калитки гроб, кое-как обитый черной материей
и стоявший на двух стульях среди безлюдной улицы. В медном посеребренном
тазу со святой водой мокло жалкое кропило, но к нему еще никто не
прикасался. Даже калитку не затянули трауром. То была смерть нищего: смерть
без торжественности, без родных, без провожатых, без друзей. Бьяншон,
занятый в больнице, написал Растиньяку записку, где сообщал, на каких
условиях он сговорился с причтом. Студент-медик извещал, что обедня им будет
не по средствам, - придется ограничиться вечерней, как более дешевой
службой, и что он послал Кристофа с запиской в похоронную контору.
Заканчивая чтение бьяншоновских каракуль, Эжен увидел в руках вдовы Воке
медальон с золотым ободком, где лежали волосы обеих дочерей.
- возразила Сильвия.
с собой единственную памятку о дочерях.
отбил крышку и благоговейно положил старику на грудь это вещественное
отображенье тех времен, когда Дельфина и Анастази были юны, чисты, непорочны
и "не умничали", как жаловался их отец во время агонии.
свезли несчастного отца в церковь Сент-Этьен-дю-Мон, неподалеку от улицы
Нев-Сент-Женевьев. По прибытии тело выставили в темном низеньком приделе, но
Растиньяк напрасно искал по церкви дочерей папаши Горио или их мужей. При
гробе остались только он да Кристоф, считавший своей обязанностью отдать
последний долг человеку, благодаря которому нередко получал большие чаевые.
Дожидаясь двух священников, мальчика-певчего и причетника, Растиньяк, не в
силах произнести ни слова, молча пожал Кристофу руку.
человек, ни с кем не ссорился, никому не был помехой, никого не обижал.
можно было сделать за семьдесят франков в такие времена, когда церковь не
так богата, чтобы молиться даром. Клир пропел один псалом, Libera и De
profundis. Вся служба продолжалась минут двадцать. Была только одна траурная
карета для священника и певчего, но они согласились взять с собой Эжена и
Кристофа.
задержаться, а то уж половина шестого.
гербами, однако пустые, - карета графа де Ресто и карета барона де
Нусингена, - и следовали за процессией до кладбища Пер-Лашез. В шесть часов
тело папаши Горио опустили в свежую могилу; вокруг стояли выездные лакеи
обеих дочерей, но и они ушли вместе с причтом сейчас же после короткой
литии, пропетой старику за скудные студенческие деньги.
остановились; один из них, обратясь к Эжену, попросил на водку. Эжен порылся
у себя в кармане, но, не найдя в нем ничего, был вынужден занять франк у
Кристофа. Этот сам по себе ничтожный случай подействовал на Растиньяка: им
овладела смертельная тоска. День угасал, сырые сумерки раздражали нервы.
Эжен заглянул в могилу и в ней похоронил свою последнюю юношескую слезу,
исторгнутую святыми волнениями чистого сердца, - одну из тех, что, пав на
землю, с нее восходят к небесам. Он скрестил руки на груди и стал смотреть
на облака. Кристоф поглядел на него и отправился домой.
кладбища, откуда увидел Париж, извилисто раскинутый вдоль Сены и кое-где уже
светившийся огнями. Глаза его впились в пространство между Вандомскою
колонной и куполом на Доме инвалидов - туда, где жил парижский высший свет,
предмет его стремлений. Эжен окинул этот гудевший улей алчным взглядом, как
будто предвкушая его мед, и высокомерно произнес:
Дельфине Нусинген.
тобой избрали литературное поприще, - недаром же мы увлекались философией в
том возрасте, когда нам полагалось увлекаться только страницами De
viris[254]. Мы встретились с тобою вновь, когда я писал эту повесть, а ты
трудился над прекрасными своими сочинениями о немецкой философии. Итак, мы
оба не изменили своему призванию. Надеюсь, тебе столь же приятно будет
увидеть здесь свое имя, как мне приятно поставить его.
ночи засиделись два гостя, не принадлежавшие к ее родне. Один из них,
красивый молодой человек, услышав бой каминных часов, поспешил откланяться.
Когда во дворе застучали колеса его экипажа, виконтесса, видя, что остались
только ее брат да друг семьи, заканчивавшие партию в пикет, подошла к
дочери; девушка стояла у камина и как будто внимательно разглядывала
сквозной узор на экране, но несомненно прислушивалась к шуму отъезжавшего
кабриолета, что подтвердило опасения матери.
же, как нынче вечером, мне придется отказать ему от дома. Послушайся меня
Марко Джон
Шилова Юлия
Белов Вольф
Прозоров Александр
Андреев Николай
Посняков Андрей