столике, пламя которой колыхала струя воздуха из приспущенного
окна.
белокурый юноша, наверное, очень высокого роста, судя по его
длинным рукам и ногам. Они слишком легко ходили у него на
сгибах, как плохо скрепленные составные части складных
предметов. Молодой человек сидел на диване у окна,
непринужденно откинувшись. При появлении Живаго он вежливо
приподнялся и переменил свою полулежачую позу на более
приличную сидячую.
Вдруг кончик ветоши зашевелился, и из-под дивана с хлопотливою
вознею вылезла вислоухая лягавая собака. Она обнюхала и
оглядела Юрия Андреевича и стала бегать по купе из угла в
угол, раскидывая лапы так же гибко, как закидывал ногу на ногу
ее долговязый хозяин. Скоро по его требованию она хлопотливо
залезла под диван и приняла свой прежний вид скомканной
полотерной суконки.
кожаный патронташ и туго набитую настрелянной птицей охотничью
сумку, висевшие на крюках в купе.
любезной улыбкой вступить с доктором в беседу. При этом он не
в переносном, а в самом прямом смысле все время смотрел
доктору в рот.
повышениях впадавший в металлический фальцет. Другая
странность: по всему русский, он одну гласную, а именно "у",
произносил мудреннейшим образом. Он ее смягчал наподобие
французского "u" или немецкого "u Umlaut". Мало того, это
испорченное "у" стоило ему больших трудов, он со страшной
натугой, несколько взвизгивая, выговаривал этот звук громче
всех остальных. Почти в самом начале он огорошил Юрия
Андреевича такой фразой:
преодолевал эту неправильность, но стоило ему забыться, как
она вновь проскальзывала.
знакомое. Я, как врач, должен был бы это знать, да вот
вылетело из головы. Какое-то мозговое явление, вызывающее
дефект артикуляции. Но это подвывание так смешно, что трудно
оставаться серьезным. Совершенно невозможно разговаривать.
Лучше полезу наверх и лягу".
полке, молодой человек спросил, не потушить ли ему свечу,
которая, пожалуй, будет мешать Юрию Андреевичу. Доктор с
благодарностью принял предложение. Сосед погасил огонь. Стало
темно. Оконная рама в купе была наполовину спущена.
воров не боитесь?
повторил вопрос, но тот опять не отозвался.
его соседом, не вышел ли он из купе в такое короткое мгновение
и не спит ли, что было бы еще невероятнее.
улыбнулся свесившемуся сверху доктору.
третий раз повторил, что ему желательно было выяснить.
охотник. -- У меня нечего красть. Впрочем, лучше было бы не
закрывать. Душно.
привык разговаривать только при полном освещении. И как он
чисто все сейчас произнес, без своих неправильностей! Уму
непостижимо!"
15
предотъездными волнениями, дорожными сборами и утренней
посадкой на поезд. Он думал, что уснет, чуть растянется на
удобном месте. Но не тут-то было. Чрезмерное переутомление
нагнало на него бессонницу. Он заснул только на рассвете.
течение этих долгих часов, их, собственно говоря, было два
круга, два неотвязных клубка, которые то сматывались, то
разматывались.
налаженной жизни, в которой все до мельчайших подробностей
было овеяно поэзией и проникнуто сердечностью и чистотою.
Доктор тревожился за эту жизнь и желал ей целости и
сохранности и, летя в ночном скором поезде, нетерпеливо рвался
к этой жизни обратно, после более чем двухлетней разлуки.
Это была революция в том смысле, в каком принимали ее средние
классы, и в том понимании, какое придавала ей учащаяся
молодежь девятьсот пятого года, поклонявшаяся Блоку.
нового, те обещания и предвестия, которые показались на
горизонте перед войной, между двенадцатым и четырнадцатым
годами, в русской мысли, русском искусстве и русской судьбе,
судьбе общероссийской и его собственной, Живаговской.
возобновления и продолжения, как тянуло из отлучки назад
домой.
насколько Другое, насколько отличное новое! Это было не свое,
привычное, старым подготовленное новое, а непроизвольное,
неотменимое, реальностью предписанное новое, внезапное, как
потрясение.
одичание. Таким новым были ее испытания и житейская мудрость,
которой война учила. Таким новым были захолустные города, куда
война заносила, и люди, с которыми она сталкивала. Таким новым
была революция, не по-университетски идеализированная под
девятьсот пятый год, а эта, нынешняя, из войны родившаяся,
кровавая, ни с чем не считающаяся солдатская революция,
направляемая знатоками этой стихии, большевиками.
знает куда, с совершенно ему неведомой жизнью, никого ни в чем
не укоряющая и почти жалующаяся своей безгласностью, загадочно
немногословная и такая сильная своим молчанием. Таким новым
было честное старание Юрия Адреевича изо всех сил не любить
ее, так же как всю жизнь он старался относиться с любовью ко
всем людям, не говоря уже о семье и близких.
окно трепал и пылил волосы Юрия Андреевича. На ночных
остановках творилось то же самое, что на дневных, бушевала
толпа и шелестели липы.
телеги и таратайки. Голоса и гром колес смешивались с шумом
деревьев.
клониться друг к другу эти ночные тени, и что они шепчут друг
другу, еле ворочая сонными отяжелевшими листьями, как
заплетающимися шепелявыми языками. Это было то же самое, о чем
думал, ворочаясь у себя на верхней полке, Юрий Адреевич, весть
об охваченной все ширящимися волнениями России, весть о
революции, весть о ее роковом и трудном часе, о ее вероятном
конечном величии.
16
час. "Маркиз, Маркиз!" -- вполголоса сдерживал сосед свою
разворчавшуюся собаку. К удивлению Юрия Андреевича, они с
охотником оставались одни в купе, никто не подсел дорогой.
Названия станций попадались с детства знакомые. Поезд, оставив
Калужскую губернию, врезался в глубь Московской.
вернулся в купе к утреннему завтраку, который предложил ему
его любопытный спутник. Теперь Юрий Андреевич лучше к нему
присмотрелся.
разговорчивость и подвижность. Неизвестный любил поговорить,
причем главным для него было не общение и обмен мыслей, а
самая деятельность речи, произнесение слов и издавание звуков.
Орловский Гай Юлий
Адамов Григорий
Андреев Николай
Якубенко Николай
Посняков Андрей
Ильин Андрей