Чтение 52–й страницы книги ~Нечистая сила~

грозя пальцем. - Люцинеров и жидов мажь чем хошь, но власть божью не
трогай... Грех!

Илиодор невольно ощутил величие этого мужика.

- Мне бы, Гриша, опять в Царицын вернуться. А как вернешься, ежели один
указ от Синода, а еще два указа - от царя... Распутин искренно рассмеялся:

- Што нам указы, коль мы пролазы?..

Потом легко, как на пружинах, скрипя кожей сапог, повернулся к дамам,
стал целовать всех подряд, при этом руки его очень ловко и виртуозно
обводили фигуры женщин от грудной клетки до бедер, каждый раз как бы
выписывая форму гитары. Но все это делалось им спокойно и строго, как будто
он, опытный инженер, прикидывал на ощупь размеры нужных ему для работы
деталей, и ни одна из дам не протестовала... все в порядке вещей.

Снизу послышался шум - это приехала Вырубова.

Вошла она - высокая, мощногрудая, с зонтиком в руке, уже усталая, сразу
плюхнулась в кресло, заговорила:

- Эти поезда меня замучили: то в Царское, то из Царского... Папа, -
обратилась она к отцу, - а ты собрался на службу?

Танеев стоял с громадным портфелем в руках, на котором белела платиновая
табличка с надписью "В знак непорочной 50-летней службы от благодарных
подчиненных". Илиодор с ненавистью посматривал как на портфель, так и на
очки статс-секретаря: будь это в Царицыне - так в рожу квачем бы!

Пускай потом две недели подряд скипидаром моется... Позже он записывал:

"Распутин в это время прямо-таки танцевал возле Вырубовой, левой рукой он
дергал свою бороду, а правой... хватал ее за груди и меня немного стеснялся.

Потом он бил ее ладонью по бедрам, как бы желая успокоить игривую лошадь.

Вырубова покорно вертелась, а отец ее стоял рядом и жмурился... Далее
свершилось нечто сказочное: Вырубова упала на землю, дотронулась лбом обеих
ступней Распутина, потом поднялась, трижды поцеловала старца в губы и
несколько раз его грязные лапы. Ушла..." Она ушла, но осталась Сана
Пистолькорс, и Распутин (в присутствии ее отца и мужа) проделал с Саной
целый ряд манипуляций, как и с Вырубовой... Уже на улице Распутин спрашивал
Илиодора:

- Видал как? Я из этой Саны беса уже выгонял. Сейчас-то она ничего, а
раньше на всех кидалась... Я ведь как? Больше касательством работаю. От меня
сила исходит. Хошь, и тебя трону? - Он обнял Илиодора и спросил:

- Ну что? Учуял силу мою?

- Мммдаа, - неопределенно промычал Илиодор... Не стыдясь прохожих,
Распутин на улице рассуждал:

- Министеров, хадов, не бойсь - они только и знают что хвост Столыпина с
подушки на одеяло перекладывать. А в Синоде обер-прокурором торчит
Лукьянов-профессор. Но я ученых не люблю, скоро ему провожаньице сделаю...
Цыть им всем!

Илиодор решил: была не была - и ляпнул:

- Гриша, помоги мне - хочу царя повидать.

- Лучше ты царицку проси - мамка у нас с башкой.

- А царь не обидится, что я его обхожу?

- Да не! На нас-то чего ему обижаться? Тока не будь дураком, дай маме
расписку, что власть царскую ты лаять не станешь...

Илиодор описал это свидание в Царском Селе: "Высокая, вертлявая, с
какими-то неестественно-вычурными ужимками и прыжками, совсем не
гармонировавшая с моим представлением о русских царицах... она поцеловала
мою руку. Потом моментально села в кресло и с грубым немецким акцентом
заговорила: "Вы из Петербурга?" Эти слова были сказаны так не правильно, что
я не понял их. Произошла крайне тяжелая и неприятная пауза. Из беды выручила
Вырубова. Она передала мне вопрос царицы на чистом русском выговоре.
Государыня тогда засыпала как горохом: "Вас отец Григорий прислал?

Да? Вы привезли мне расписку по его приказанию, что бы не будете трогать
правительство?.."

Илиодор вышел от царицы победителем! Плевать он хотел теперь на Синод
священный и даже на царя с его премьером. На следующий день иеромонах
повидался с Распутиным, поехали они помолиться на могилку Иоанна
Кронштадтского. "Когда мы с ним шли по лаврскому парку, Григорий не
пропускал ни одной дамы, чтобы не пронизать ее своим упорным, настойчивым
взглядом". Неожиданно Гришка засуетился: "Спрячь меня, ой, закрой, дай
сховаться..." На садовой дорожке показался какой-то старенький генерал,
читавший надгробные эпитафии. Распутин присел на корточки и забился головой
под рясу монаха, Илиодору было очень противно свое дурацкое положение.

- Ну, вылезай, Гриша, генерал уже миновался.

- Фу! - сказал Распутин. - До чего ж там душно у тебя, как в бане
побывал...

- А что это за генерал такой?

- Откуда я знаю? Но я, брат, военных обхожу. Они на меня глядят как-то не
так, как все другие люди...

Был он в этот весенний день празднично одет - в дорогом сером пальто и
при шляпе. Разговаривал очень охотно:

- Вот, брат, штука! В Камышлове на станции меня жандармы с поезда
ссадили. Народ хохочет, думают, фулигана пымали. А в участке спросили, кто
таков, я сказал, и отпустили.

- Ну и что? - не понял его Илиодор.

- Как что? - взбеленился Распутин. - Это же все козни Синода противу
меня, это Столыпин меня насильничает... Слыхал я от людей верных, будто на
меня уже целый архив скопили!

Илиодор продемонстрировал перед Гришкой свое отточенное искусство, как
надо расправляться с идейными противниками на митингах. С расстояния пяти
метров он цыкал в них плевком, и плевок обязательно попадал в оратора.

- Молодец ты! - похвалил его Распутин. - А я так больше глазом действую.
Бывало, гляну и сам вижу - плохо человеку...

Между ними установились самые приятные отношения.

- Гришаа... друуг, - нежно говорил Илиодор.

- Сережаа, милаай, - сладостно выпевал Распутин.

- У меня врагов... ой сколько!

- Не хвались! У меня их больше, - отвечал Гришка...

Поддержанный могучим авторитетом Илиодора, Распутин в эти дни был принят
в черную сотню. Но, побывав разочек в клубе союзников, он больше туда не
заглядывал, ибо не выносил, где только разговаривают, но выпивки и плясок не
предвидится...

****

Настал день прощания. Илиодор отъезжал обратно в Царицын, Гришка провожал
его на вокзале. Прозвенел гонг - друзья обнялись, целуя друг друга,
иеромонах говорил:

- Теперь ты к нам, Гриша... мы с Гермогеном ждать будем.

Встречу устроим - во! Все телеграфные столбы в твою честь повыдергиваем,
молебен устроим. Волгу повернем вспять...

Поезд тронулся, Распутин шагал вдоль перрона.

- Осенью! - кричал. - Раньше не могу... ждите осенью!

Накануне они договорились, что Распутин будет явлен в Царицыне под видом
"изгонителя блудного беса", - богатый столичный опыт в этом деле Гришка
переносил в провинцию. А премьер Столыпин был крайне удручен оттого, что на
Илиодора не действовали ни указы Синода, ни указы самого императора.

- Вот нечистая сила! - сказал он...

5. МОЙ ПУПСИК - МОЛЬТКЕ

В 1870 году, в самый канун нападения на Францию, начальник германского
генштаба знаменитый Мольтке ночевал в своем имении. К нему послали офицера -
с известием, что завтра грянет война. "Хорошо, возьмите с левой полки третий
портфель справа", - велел Мольтке офицеру и снова уснул...

- Владимир Александрович, - сказал Николай II, - я привел вам этот случай
с Мольтке, чтобы вы поняли: вам предстоит роль исторического человека. Мне
сейчас не нужен просто хороший генерал Сухомлинов - мне нужен русский
Мольтке, и я с глубочайшим удовольствием назначаю вас на пост начальника
Генштаба!

Свидание с царем происходило в бильярдной, где царь обычно принимал
доклады министров. Зал имел большие затемненные антресоли, в тени которых
пряталась императрица, все слушавшая. Сухомлинов отвечал царю, что он рад
принять назначение, но сразу же выговорил для себя право личного доклада
царю.

- Вне зависимости от Редигера, - подчеркнул он...

В конце 1908 года русская дипломатия потерпела стыдное поражение.

Извольский в условиях тайны встретился в замке Бухлау с Эренталем,
австро-венгерским министром иностранных дел, и в обмен на открытие
черноморских проливов для русского флота он дал Вене согласие на аннексию
Боснии и Герцеговины.

Проливы не открылись, но зато австрийцы ввели армию в сербские провинции.
Это была вторая Цусима для нас - только дипломатическая!

Боснийский кризис до крайности обострил противоречия между империями, он
стал тем узлом, который могла развязать только война. Европа жила как в
лихорадке, ей снились дурные сны. Близость грандиозной войны уже чуялась
всюду, и обыватель, просыпаясь, удивлялся, почему ему не пришла призывная
повестка. В этом году, бряцая саблей перед ускоренным выпуском юнкеров
гвардейской кавалерии, кайзер Вильгельм II проболтался: "Кажется, настало
время, чтобы дерзкая банда в Париже снова на своей шкуре испытала, на что
способен наш славный померанский гренадер. Похоже, что нас хотят окружить
(намекнул он на союз России с Францией)! Что ж, - упоенно заливался кайзер,
- они могут идти: германец всегда лучше сражался, когда на него нападали с
двух сторон. А мы готовы...* Французский генштаб переслал в Петербург своим
русским коллегам утешительное известие: "Мы работаем так, будто война уже
началась". Сухомлинов велел ответить в Париж, что на берегах Невы мух