улыбаются только слепые: куда-то в пространство.
буду! Я тебе прочту! Ты хороший человек, Коля!
конечно, к Кольке. - Всем идти за мной.
разместили в поезде, в пустом неубранном вагоне. Никто никуда, кроме них, не
ехал в этот первый день нового года.
Мы так с Сашкой ездили".
она двинулась дальше по вагону, проверяя, все ли нормально устроились.
тоже куда-то едет. Чего бы это он оставался один...
руках свертки.
как она торопливо поднимается по неудобным ступенькам, чуть не роняя
свертки.
вам с Сашкой! - И так как Колька молчал, она просительно закончила: -
Возьми! Там на новом месте...
друга.
Почему-то держат в секрете... Ерунда какая-то. Но ты еще подумай. Может,
останешься с нами? Мы с Демьяном Иванычем обсудили, он не против взять
тебя... - Она поправилась: - Тебя... и этого мальчика...
выбросила.
место?
успел увернуться.
ответить на один вопрос?
любил! Как они оба любили! А теперь... Сашка, может, и простил бы ее
бегство, но Колька не мог.. Но и не ответить он не мог. И тогда он сказал:
боялся, что без него Алхузуру будет плохо.
окно. Там стояла женщина, и, хоть задувал ветер и ей было холодно, она
смотрела на вагон и не уходила.
Регину Петровну. Ему показалось, что она что-то закричала. Он покачал
головой. Это означало, что он не слышит. Но она могла понять и по-другому. И
все-таки она продолжала кричать, ускоряя свой шаг. А потом она побежала...
расстегнулось. Она ничего этого не чувствовала. Она бежала, будто догоняла
свое счастье... И кричала, кричала...
видел. Он забрался на полку, лег рядом с Алхузуром и обнял его. И почему-то
заплакал, прижимаясь к его плечу. Алхузур утешал его, он говорил:
будыт вместе, да? Всу жыст вмэс-ты, да?
стучал колесами, что-то подтверждая: "Да-да-да-да-да-да..."
"НАС БЫЛО ДВОЕ: БРАТ И Я..."
вызывает встречныйпоток воспоминаний и ассоциаций, еще прочнее связывающих
тебя с ней, с этой книгой. Поэтому разговор о повести Анатолия Приставкина
"Ночевала тучка золотая" начну с мемуарного отступления.
докатилась весть о ликвидации республики немцев Поволжья. Вестей, вызывающих
растерянное "Не может быть!", всегда хватало с лихвой. Но и эта задела за
живое. Не так, как горькие сообщения с фронта, однако достаточно ощутимо, и
было решено, что, воспользовавшись увольнительной, я поеду в Ленинскую
библиотеку (полк стоял под Москвой) и своими глазами прочитаю указ в
"Ведомостях Верховного Совета"...
памяти. Гораздо позже во фронтовых мемуарах начали попадаться вопросы:
почему во время войны вошло в обыкновение вместо "фашисты" говорить "немцы",
"фрицы"?
копившихся в душе. Пока один из них не был оживлен новым эпизодом. В конце
шестидесятых, когда я угодил в больницу, в палату вошел человек, в память о
котором мы, однополчане, поднимали рюмку на ветеранских встречах. Не было в
дивизии разведчика отважнее, ловчее в своем деле Василия Фисатиди. После
тяжелого ранения в Карпатах след Фисатиди потерялся. Зная, насколько Вася
надежен в дружбе, все решили: умер в госпитале.
инфаркте, прилетел из Казахстана в Москву.
на улице, где поселились черноморские греки, не по своей воле попавшие в
Казахстан. Пока это пребывание оставалось вынужденным, гордость не позволяла
Фисатиди напоминать однополчанам о себе. Когда ограничения были окончательно
сняты и многим пионерским дружинам в Казахстане присвоили имя Фисатиди, в
Алма-Ате вышла о нем книжка, - лишь тогда он счел возможным восстановить
связь с фронтовым товарищем..
создавать у всех остальных сладостное чувство собственной безгреховности:
"Мы не ведали, не понимали, были заняты другим...""Не знали, не ведали..."?
Ну так получайте...
многих наших бед.
уголок, не освещенный ни вспышками "катюш", ни россыпью победных
фейерверков; тайна, порожденная не фронтовой необходимостью, но гнусностью
замысла и осуществления. Теперь-то мы все видим, теперь читаем у А.
Приставкина о детдомовцах-близнецах Кузьменышах, отправленных из Подмосковья
в благодатный край - на Кавказ, где сказочно тепло и сытно.
мысли, желания, надежду к одному - наесться досыта.
уголовщиной. Беспризорный, беспощадный мир. Со своими законами и своим
беззаконием. Но и за детдомовской оградой справедливость, правда не в чести.
Не только малолетние герои, находящиеся рядом с ними взрослые, но и мы,
сегодняшние читатели, минутами испытываем оторопь. Сам писатель не без
удивления вспоминает свое нищее детство, бродяжничество; неужто так было?
Было со мной, было с Кузьменышами, было с переселенцами, было с изгнанными
чеченцами? То же чувство сопутствует А. Приставкину, когда он рассказывает о
России, пришедшей в движение, - все спешат, едут. На Кавказе, куда привезли
бездомных сирот, дозревают поля, зреют яблоки, цветут цветы. И нигде ни
одного человека. Тишина, пустота усиливают недоумение, страх. Когда выстрелы
и взрывы нарушат тишину, до ясности будет еще дальше.
единой, всем одинаково необходимой правды. К ней-то идет А. Приставкин,
вовлекая и нас в неторопливое, подспудное движение мысли. Так не
согласующееся с полной драматических происшествий, хулиганских выходок,
утрат и обретений жизнью колонистов/ Несмотря на голод и страх, несмотря на
привычку и необходимость обманывать, изворачиваться, воровать, они остаются
детьми, одновременно жадными и щедрыми, трогательно наивными и не по годам
умудренными. Взаимоисключающие свойства не уравновешиваются, находясь в