Чтение 52–й страницы книги ~Клуб Дюма, или тень Ришелье~

странице с фронтисписом. Но прежде глянул в окно. У противоположного
тротуара стоял серый "БМВ"; упрямый Рошфор нес караул. Потом Корсо перевел
взгляд на табачную лавку и девушки там не обнаружил.

Теперь его внимание было сосредоточено только на книге: тип бумаги,
четкость оттиска на гравюрах, погрешности и ошибки. Он уже знал, что три
экземпляра идентичны лишь на первый взгляд - черный кожаный переплет без
названия, пять полос на корешке, пентаграмма, число страниц, порядок
расположения гравюр... С величайшим терпением он сопоставлял страницу за
страницей и заполнял свои сравнительные таблицы. На странице 81, за пятой
гравюрой, он нашел еще одну карточку, исписанную рукой баронессы, - перевод
одного абзаца с этой самой страницы, а лучше сказать, его расшифровка:

Ты примешь договор о союзе, который я тебе предлагаю, отдавая себя в
твою власть. Ты посулишь мне любовь женщин и невинность девушек, чистоту
монашек, достоинства, наслаждения и богатства сильных мира сего, светских и
церковных иерархов. Стану предаваться разврату каждые три дня, и опьянение
будет мне в радость. Один раз во всякий год буду отдавать тебе почести в
знак подтверждения этого договора, подписанного моей кровью. И стану
попирать ногами святыни Церкви, и стану возносить тебе молитвы. И не буду
страшиться ни веревки, ни железа, ни яда. И смогу проходить меж чумных и
прокаженных, не бесчестя своей плоти. Но прежде всего обрету я Знание,
из-за коего первые предки мои отказались от рая. И в соответствии с этим
пактом ты сотрешь мое имя из книги жизни и внесешь его в черную книгу
смерти. И с сего момента проживу я двадцать лет счастливо на этой земле
людей. А потом пойду с тобой, в твое Царство, проклинать Господа.

На обороте той же карточки он нашел еще одну запись. Это была
расшифровка нескольких строк с другой страницы:

Я узнаю рабов твоих, братьев моих, по знаку, запечатленному на
какой-нибудь части их тела, на той либо на другой, по шраму либо печати
твоей...

Корсо выругался - шепотом, но от всей души, словно произнес молитву.
Потом обвел взглядом книги на стеллажах, их темные и потертые корешки, и
ему показалось, что из этих книг, откуда-то изнутри, до него начал доходить
странный, приглушенный шум. Каждый закрытый том был замкнутой дверью, за
которой волновались тени, голоса, звуки - они пробивались к нему из глубины
и мрака.

И у Корсо по коже пробежал холодок. Как у банального книжника-любителя.

Было уже совсем поздно, когда он вышел на улицу. Остановившись на
пороге, глянул направо и налево и не увидел ничего подозрительного; серый
"БМВ" исчез. От Сены поднимался туман, переваливался через каменный парапет
и стелился по влажной брусчатке. Желтоватый свет фонаря с набережной
освещал пустую скамью, где прежде сидела девушка.

Корсо дошел до табачной лавки, но так и не встретил ее; не различил ее
лица среди лиц тех, кто стоял у стойки или сидел за узкими столиками в
глубине зала. У него появилось смутное ощущение, что в этой головоломке
какая-то деталька легла не туда, куда надо; после телефонного сообщения о
новом появлении Рошфора в его мозгу неумолчно звучали прерывистые сигналы
тревоги. Корсо - а его инстинкты благодаря последним событиям обострились -
нутром чуял опасность: и на пустынной улице, и в сыром тумане, который
поднимался от реки и доползал до дверей бара. Охотник за книгами тряхнул
плечами, пытаясь освободиться от неуютного ощущения, затем купил пачку
"Голуаз" и не моргнув глазом проглотил одну за другой две порции джина;
тотчас нос его задышал ровно, и все вокруг постепенно встало на свои места,
словно в линзе, через которую он смотрел на мир, отыскался нужный фокус.
Сигнал тревоги превратился в едва слышное жужжание, а эхо звуков из
внешнего мира доходило до Корсо как и положено - словно сквозь ватный
фильтр.

Держа в руке третью рюмку джина, он двинулся к свободному столику,
расположенному рядом со слегка запотевшим окном. Уселся и оглядел улицу,
берег реки, туман, который переваливался через парапет, полз по мостовой и
вился клубами, когда его рассекали колеса автомобиля. Так Корсо просидел
четверть часа, положив сумку на пол, между ног, в ожидании какого-то
непонятного знака. В сумке лежала добрая часть ответов на вопросы Варо
Борхи. Библиофил тратил свои деньги не впустую.

Для начала Корсо обнаружил отличия на восьми из девяти гравюр. В
экземпляре Три сюрпризы таились на гравюрах I, III и VI. Первая гравюра: в
обнесенном крепостной стеной городе, куда направлялся рыцарь, было три
башни вместо четырех. Третья гравюра: у лучника из колчана торчала стрела,
в то время как в экземплярах из Толедо и Синтры колчан оставался пустым.
Шестая гравюра: повешенный был подвешен за правую ногу, а его близнецы из
экземпляров Один и Два - за левую. Таким образом, сравнительная таблица,
составлять которую он начал в Синтре, теперь выглядела так:

Можно было сделать вывод: все гравюры, хоть и казались совершенно
одинаковыми, имели отличия; все, кроме девятой. И различались меж собой все
три экземпляра. Эта на первый взгляд причудливая странность обретала смысл
при внимательном параллельном сопоставлении с марками гравера, которые
соответствовали подписям "inventor" (тот, кто сделал композицию) и
"sculptor" (кто вырезал): "А. Т." и "L. F.":

Сопоставляя обе таблицы, легко увидеть некую закономерность: в каждой
гравюре, где имелись отличия по сравнению с двумя аналогичными, иными были
инициалы, обозначающие "invenit". Из чего следует, что Аристид Торкья,
выступая в роли sculptor'a, вырезал на дереве все ксилографии, с которых
делались гравюры. Но автором композиции он назывался лишь в девятнадцати из
двадцати семи случаев. Еще восемь распределялись по трем экземплярам
следующим образом: две в Первом, три во Втором и столько же в Третьем, и
автор у них был другой - тот, кто обозначался инициалами "L. F." Трудно
было отделаться от мысли, что под ними скрывался Люцифер.

Башни. Рука. Стрела. Выход из лабиринта. Песок. Нога повешенного.
Шахматная доска. Ореол. Вот перечень несовпадений. Восемь отличий, восемь
правильных гравюр, наверняка скопированных с таинственного "Delomelanicon"
- его использовали в качестве оригинала, и еще девятнадцать - с
изменениями, то есть бесполезных, так что на самом деле у трех книг общими
были лишь текст и внешний облик. Поэтому ни один экземпляр нельзя считать
ни подделкой, ни бесспорным подлинником. Аристид Торкья рассказал своим
палачам правду, но не всю. Осталась одна книга, действительно только одна.
Он спрятал ее, спас от костра, но и закрыл для недостойных доступ к ней.
Ключ был в гравюрах. Осталась одна книга, спрятанная в три книги, а чтобы
восстановить ее, нужно строго следовать всем правилам Искусства, и еще:
ученику нужно превзойти учителя:

Он смочил губы джином и всмотрелся в темень над Сеной, куда не
доставал свет фонарей, которые и набережную-то освещали кусками, оставляя
глубокие черные провалы под голыми деревьями. По правде сказать, буйной
радости одержанная победа ему не доставила, он не испытывал даже самого
обычного удовлетворения, как положено после завершения трудной работы. Ему
было знакомо такое душевное состояние - как правило, подобное холодное и
ясное спокойствие опускалось на него, когда книга, за которой он долго
гонялся, наконец попадала к нему в руки; или когда ему удавалось обойти
соперника и заполучить экземпляр после сложной борьбы, или отыскать
истинную жемчужину в груде старых бумаг и всякого хлама. Он вспомнил другие
времена и другое место, вспомнил Никон, раскладывающую видеокассеты на
ковре перед включенным телевизором, вспомнил, как она в такт музыке мягко
колыхалась в кресле-качалке - Одри Хепберн, влюбленная в римского
журналиста, - и при этом не сводила с Корсо больших темных глаз, которые с
неизменным изумлением отражали окружающий мир. Но это была уже та эпоха,
когда в глубине ее взора начали сквозить суровый упрек и предчувствие
одиночества, которое кольцом сжималось вокруг каждого из них - словно
неумолимо приближался срок платежа какого-то долга. Охотник, настигший
добычу, сказала тогда Никон тихим голосом, будто сама изумилась
собственному открытию; наверно, в тот вечер она впервые увидела его таким:
Корсо - беспощадный волк, переводящий дух после долгой погони, надменно и
презрительно попирающий добычу. Выносливый и жестокий захватчик, ни разу не
содрогнувшийся при виде чужой крови. У него одна цель - охота, охота сама
по себе. Ты мертв, как и твои жертвы, Лукас Корсо. Как эта ломкая сухая
бумага, из которой ты сделал свое знамя. Ведь ты не любишь даже эти пыльные
трупы, да они, кстати, тебе и не принадлежат... На самом-то деле тебе
плевать и на них... Он на миг задумался: а что бы сказала Никон о его
нынешних ощущениях, об этом зуде в паху, о сухости во рту, несмотря на
выпитый джин? Вот он сидит за узким столиком в баре, смотрит на улицу и не
решается выйти наружу, потому что тут, в тепле и при ярком свете, в
сигаретном дыму и под шум разговоров за спиной, он хоть на время чувствует
себя в безопасности - хоть на время его оставило мрачное предощущение беды,
которая не имела ни имени, ни формы, но, как он нутром чуял, подбиралась к
нему сквозь защитный слой джина, разлившегося в его крови, подбиралась
вместе с проклятым туманом. Это напоминало английский черно-белый пустынный
пейзаж; и Никон сумела бы оценить это. Бэзил Ратбоун{7}, застыв, слушает,
как вдалеке воет собака Баскервилей.

Наконец он решился. Допил последнюю рюмку, положил на столик мелочь,
повесил сумку на плечо и вышел на улицу, подняв воротник плаща. Огляделся,
пересек улицу, дошел до каменной скамьи, где прежде сидела девушка, и
зашагал по набережной. Мутно-желтые огни баржи, проплывающей мимо одного из
мостов, осветили Корсо снизу, и грязный туман ореолом вспыхнул вокруг его
силуэта.