Чтение 52–й страницы книги ~Так говорил Заратустра~

который там зовет меня?"

"Но ты ведь знаешь его, -- с раздражением отвечал
прорицатель, -- зачем же ты скрываешься? Это высший
человек взывает к тебе!"

"Высший человек? -- воскликнул Заратустра, объятый ужасом.
-- Чего хочет он? Чего хочет он? Высший человек!
Чего хочет он здесь?" -- и тело его покрылось потом.

Но прорицатель не отвечал на испуг Заратустры, а продолжал
прислушиваться к пучине. Когда же там надолго водворилась
тишина, он оглянулся и увидел, что Заратустра стоит по-прежнему
и дрожит.

"О Заратустра, -- начал он печальным голосом, -- ты стоишь
не так, как тот, кого счастье заставляет кружиться: ты должен
будешь плясать, чтобы не упасть навзничь.

И если бы даже ты и захотел плясать предо мною и
проделывать прыжки свои во все стороны, -- все-таки никто не
мог бы сказать мне: "Смотри, вот пляшет последний веселый
человек!"

Напрасно поднимался бы на эту вершину тот, кто искал бы
его здесь: он нашел бы пещеры и в пещерах тайники для
скрывшихся, но не нашел бы шахт и сокровищниц счастья, ни новых
золотых жил его.

Счастье -- разве можно найти счастье, у этих заживо
погребенных и отшельников! Неужели должен я искать последнего
счастья на блаженных островах и далеко среди забытых морей?

Но все одинаково, не стоит ничего делать, тщетны все
поиски, не существует больше и блаженных островов!"

Так вздыхал прорицатель; но при последнем вздохе его
сделался Заратустра опять светел и уверен, как некто из
глубокой пропасти выходящий на свет. "Нет! Нет! Трижды нет! --
воскликнул он твердым голосом и погладил себе бороду. --
Это знаю я лучше! Существуют еще блаженные острова! Не
говори об этом, ты, вздыхающий мешок печали!

Перестань журчать об этом, ты, дождевое облако
перед полуднем! Разве я еще не промок от печали твоей, как
облитая водою собака?

Теперь я встряхнусь и убегу от тебя, чтобы просохнуть:
этому ты не должен удивляться! Не кажусь ли я тебе невежливым?
Но здесь мои владения.

Что же касается твоего высшего человека -- ну, что ж! я
мигом поищу его в этих лесах: оттуда раздавался крик
его. Быть может, его преследует какой-нибудь лютый зверь.

Он в моих владениях -- здесь не должно случиться с
ним несчастья! И поистине, есть много лютых зверей у меня".

С этими словами Заратустра хотел уйти. Тогда сказал
прорицатель: "О Заратустра, ты -- плут!

Я знаю: ты хочешь отделаться от меня! С большим
удовольствием побежишь ты в леса и будешь охотиться на диких
зверей!

Но поможет ли это тебе? Вечером все-таки я буду у тебя; в
твоей собственной пещере буду я сидеть, терпеливый и тяжелый,
как колода, -- и поджидать тебя!"

"Пусть будет так! -- крикнул Заратустра, уходя. -- И что
есть моего в пещере моей принадлежит и тебе, дорогому гостю
моему!

Если же ты найдешь в ней еще и мед, ну что ж! полижи его,
ты, ворчливый медведь, и услади душу свою! Ибо к вечеру оба мы
будем веселы,

-- веселы и довольны, что день этот кончился! И ты сам
должен будешь плясать под песни мои, как ученый медведь мой.

Ты не веришь этому? Ты качаешь головой? Ну что ж! Ступай!
Старый медведь! Но и я прорицатель".

Так говорил Заратустра.

Беседа с королями

Заратустра не ходил еще и часу в горах и лесах своих, как
вдруг увидел он странное шествие. Как раз по дороге, с которой
он думал спуститься, шли два короля, украшенные коронами и
красными поясами и пестрые, как птица фламинго; они гнали перед
собой нагруженного осла. "Чего хотят эти короли в царстве
моем?" -- с удивлением говорил Заратустра в сердце своем и
быстро спрятался за куст. Но когда короли подошли близко к
нему, он сказал вполголоса, как некто говорящий сам с собой:
"Странно! Странно! Как увязать это? Я вижу двух королей и
только одного осла!"

Тогда оба короля остановились, улыбнулись, посмотрели в ту
сторону, откуда исходил голос, и затем взглянули друг другу в
лицо. "Так думают многие и у нас, -- сказал король справа, --
но не высказывают этого".

Король слева пожал плечами и ответил: "Это, должно быть,
козопас. Или отшельник, слишком долго живший среди скал и
деревьев. Ибо отсутствие всякого общества тоже портит добрые
правы".

"Добрые нравы? -- с негодованием и горечью возразил другой
король. -- Кого же сторонимся мы? Не "добрых ли нравов"? Не
нашего ли "хорошего общества"?

Поистине, уж лучше жить среди отшельников и козопасов, чем
среди нашей раззолоченной, лживой, нарумяненной черни, -- хотя
бы она и называла себя "хорошим обществом",

-- хотя бы она и называла себя "аристократией". Но в ней
все лживо и гнило, начиная с крови, благодаря застарелым дурным
болезням и еще более дурным исцелителям.

Я предпочитаю ей во всех смыслах здорового крестьянина --
грубого, хитрого, упрямого и выносливого: сегодня это самый
благородный тип.

Крестьянин сегодня лучше всех других; и крестьянский тип
должен бы быть господином! И однако теперь царство толпы, -- я
не позволяю себе более обольщаться. Но толпа значит: всякая
всячина.

Толпа -- это всякая всячина: в ней все перемешано, и
святой, и негодяй, и барин, и еврей, и всякий скот из Ноева
ковчега.

Добрые нравы! Все у нас лживо и гнило. Никто уже не умеет
благоговеть: этого именно мы все избегаем. Это
заискивающие, назойливые собаки, они золотят пальмовые листья.

Отвращение душит меня, что мы, короли, сами стали
поддельными, что мы обвешаны и переодеты в старый, пожелтевший
прадедовский блеск, что мы лишь показные медали для глупцов и
пройдох и для всех тех, кто ведет сегодня торговлю с властью!

Мы не первые -- надо, чтобы мы казались первыми: мы
устали и пресытились наконец этим обманом.

От отребья отстранились мы, от всех этих горлодеров и
пишущих навозных мух, от смрада торгашей, от судороги
честолюбий и от зловонного дыхания: тьфу, жить среди отребья,

-- тьфу, среди отребья казаться первыми! Ах, отвращение!
отвращение! отвращение! Какое значение имеем еще мы, короли!"

"Твоя старая болезнь возвращается к тебе, -- сказал тут
король слева, -- отвращение возвращается к тебе, мой бедный
брат. Но ты ведь знаешь, кто-то подслушивает нас".

И тотчас же вышел Заратустра из убежища своего, откуда он
с напряженным вниманием слушал эти речи, подошел к королям и
начал так:

"Кто Вас слушает, и слушает охотно, Вы, короли, тот
называется Заратустра.

Я -- Заратустра, который однажды сказал: "Что толку еще в
королях!" Простите, я обрадовался, когда Вы сказали друг другу:
"Что нам до королей!"

Но здесь мое царство и мое господство -- чего могли
бы Вы искать в моем царстве? Но, быть может, дорогою
нашли Вы то, чего я ищу: высшего человека".

Когда короли услыхали это, они ударили себя в грудь и
сказали в один голос: "Мы узнаны!

Мечом этого слова рассекаешь ты густейший мрак нашего
сердца. Ты открыл нашу скорбь, ибо -- видишь ли! -- мы
пустились в путь, чтобы найти высшего человека, --

-- человека, который выше нас, -- хотя мы и короли. Ему
ведем мы этого осла. Ибо высший человек должен быть на земле и
высшим повелителем.

Нет более тяжкого несчастья во всех человеческих судьбах,
как если сильные мира не суть также и первые люди. Тогда все
становится лживым, кривым и чудовищным.

И когда они бывают даже последними и более скотами, чем
людьми, -- тогда поднимается и поднимается толпа в цене, и
наконец говорит даже добродетель толпы: "смотри, лишь я
добродетель!"" --

"Что слышал я только что? -- отвечал Заратустра. -- Какая
мудрость у королей! Я восхищен, и поистине, мне очень хочется