— От невзгод я делаюсь циничен, — сказал Кацуба. — Коли уж мне внешность не позволяет выступать в почтенной роли жиголо, придется вам, полковник, ступить на сию стезю… Ну, не сверкай на меня глазами. Тебя не в рабство к ней продают. Баба положила глаз, приятная баба, рубенсовская, что тебе стоит? Пострадай ради дела, хоть и не верю я, что это будет называться страданиями… В конце-то концов где-то надо ночевать, а?
— Пр-релестная картина, — сказал Мазур от души. — Ты меня твердо намерен в секс-бомбу превратить?
Кацуба ухмылялся:
— Ну я ж не виноват, команданте, что на тебя бабы западают, а на меня как-то не особенно? Родина требует…
Сеньор Хесус взирал на них меланхолично, грея в ладонях бокал, — похоже, он вдобавок ко всему был и непьющим.
Вскоре вернулась донья Эстебания, вдохновенно потрудившаяся над своим обликом, две верхних пуговицы платья были теперь расстегнуты, и дама производила впечатление целеустремленной охотницы — уж в этом-то Мазуров мужской глаз был наметан.
— Где вас поместили? — осведомилась она, беря быка за рога.
— Предложили какую-то каютку у кочегаров… — печально сказал Кацуба. — Увы, на шикарных лайнерах даже к морским офицерам относятся без всякого почтения…
— Ну, это мы исправим, — заверила донья Эстебания. — Сейчас я отправлю Хесуса подыскать себе другую каюту, а его каюту отдам в ваше полное распоряжение. А если этот противный типчик, представитель фирмы, вздумает перечить, я отправлю радиограмму, чтобы купили это корыто, и прикажу его уволить в два счета… Сеньоры, минутку… — она что-то сообщила спутнику непререкаемым хозяйским тоном, Хесус выслушал, уныло поклонился, выбрался из-за стола и довольно резво покинул бар. — Ну вот, все улажено. Надеюсь, вы не страдаете глупыми предрассудками и не станете страдать оттого, что находитесь в гостях у дамы? Полковник, к чему этот трагический излом брови? Я вас просто приглашаю, вот и все. — Придвинувшись ближе к Мазуру, она тихонько сказала: — Поистине, вы великолепны, в вас так забавно проявляется старомодная галантность и предрассудки истинного кабальеро… Будьте уверены, я могу это оценить. Считайте, что вас выбросило на необитаемый остров, а я проплывала мимо. Вы и в этих обстоятельствах не приняли бы услуг от дамы?
— Каюсь, принял бы, — признался Мазур и, напомнив себе о служебном долге, исполнением коего, как ни крути, он в этот момент занимался, посмотрел именно так, как от него ждали.
Минут через десять вся компания переместилась в ресторан на верхней палубе — естественно, по инициативе доньи Эстебании. Там было не в пример многолюднее и шумнее, и Мазур по дороге с удовольствием констатировал, что хвост растерялся окончательно, тащился следом до ресторана, а там куда-то сгинул, скорее всего, помчался за инструкциями.
Там-то и началось настоящее веселье — со всей широтой латиноамериканской души, дополненной родственными русскими. В мгновение ока донья Эстебания собрала с полдюжины знакомых, представила им Мазура с Кацубой как блестящих морских офицеров, затем, таинственно недоговаривая и прикладывая палец к губам, не замедлила сообщить, что господа офицеры потерпели жуткое кораблекрушение, когда плыли с некоей миссией, о которой здесь лучше умолчать, чтобы не угодить навечно в сибирские рудники. Компания, похоже, верила всему, что ни говорилось, а крепкий малый, оказавшийся журналистом, даже полез выпытывать подробности, но особенных успехов не добился. Меж тем Кацуба ухитрился незаметно исчезнуть в толчее и гаме — в один прекрасный миг Мазур повернулся к нему, но не увидел за столом.
Зато объявились конкуренты — Джен с напарником и Даша. Они сидели в уголке за довольно скромным застольем, и Мазур никак не мог понять, засекли его или нет. И на какое-то время отдался бегу событий — умеренно попивал, стараясь отвечать впопад на реплики соседей по столу (кое-кто, как оказалось, видел их прибытие на борт), чувствуя, как к его ноге все сильнее прижимается крепкое бедро взбалмошной миллионерши.
Когда она потащила его танцевать, Мазур даже обрадовался — беседа надоела хуже горькой редьки, особенно журналист, после третьего бокала домогавшийся за пятьсот долларов приобрести охапку секретов военно-морского флота (должно быть, прослышал, что в России нынче все продается задешево).
— А не сбежать ли нам отсюда? — спросила она, прижимаясь к Мазуру вопреки располагающей к быстрому танцу мелодии.
— Надо подождать Мигеля, — сказал он тихо. — Он же потом нас не найдет, а ночевать ему негде…
— Ну хорошо… Я тебя не пугаю? Я почему-то многих пугаю, от меня иногда шарахаются…
— Русского человека уже никто и ничто напугать не может… — сказал он чистую правду.
— А ты меня правда хочешь?
— Мадам, — сказал он ей на ухо, — офицеры русского флота еще не настолько пали, чтобы за бокал шампанского исполнять роль жиголо…
— Ну извини, — она прижалась теснее и хихикнула, определив, что за его словами таится наглядный элемент искренности. — Я иногда бываю такой дурой, такой дурой… А стрельба будет?
— С чего ты взяла?
— Полковник, я у вас что-то такое твердое чувствую во внутреннем кармане…
— Где?
— Только не надо меня сбивать с мысли… И во внутреннем кармане тоже. Мигель так загадочно исчез… А вон те две кошки в углу глаз с тебя не сводят, и взгляды у них совсем не женские, а такие, я бы сказала, полицейские… Мой дядя был начальником полиции в Чамиантане, к нему вечно приходили всякие типы оттуда, я-то насмотрелась на их глазки… Тут готовится что-то шпионское?
— Глупости, — сказал он убедительно. — Это ты насмотрелась голливудских фильмов про Россию.
— Слезы Христовы, я вообще не смотрю фильмы! Просто ты имеешь дело с женщиной из Санта-Кроче, сердце мое. У нас там за последние сто лет было восемьдесят переворотов… нет, кажется, восемьдесят один, я не посчитала дурака Чавеса… А еще у нас полиция воюет с герильей, армия с флотом, а политики — друг с другом. И ты хочешь, чтобы мы не научились за милю различать, когда что-то готовится? Полковник, ты дурного мнения о женском уме… Вы все становитесь такие загадочные, такие мачо, когда собираетесь устроить заварушку с пальбой… Счастье ваше, что во главе тайной полиции никогда не ставили женщин, — иначе три четверти переворотов провалились бы из-за того, что женщины заранее распознавали заговорщиков. Во-первых, заговорщик перестает спать с женщинами, потому что тратит все силы на дурацкую болтовню, во-вторых, становится жутко таинственным, в-третьих, все следят за всеми и делают это так по-дурацки… Те трое определенно за тобой следят… но зачем им за тобой следить, если вы с Мигелем чисто случайно попали на корабль? Хотя они к нам сели уже в этом городе… не могу произнести… Положительно, милый, здесь назревает что-то интересное…
— Хочешь посмотреть?
— Вот уж нет, — серьезно сказала она. — Дома насмотрелась. Я хочу отдохнуть и развлечься в вашей стране… ты же не собираешься осуждать бедную одинокую женщину за такое желание? О, вот и Мигель появился, и у него очень нехороший взгляд… но как талантливо он притворился беззаботным, едва направился к нам…
Мазур до сих пор не мог определить, имеет он дело со взбалмошной дурой, временами удивительно точно попадающей в яблочко, или она умнее, чем кажется. И махнул рукой, прижимая ее покрепче, чувствуя сильное тело под легким костюмом…
— Быть может, пойдем на палубу полюбоваться морем? — предложила она.
— Не стоит. Здесь вечерами холодно.
— Тогда уйдем по-английски? Мигель, вам еще не надоело это общество? Пойдемте, я покажу вам вашу каюту… вон идет Хесус, сразу видно, что выполнил все в точности, — а посмел бы не выполнить…
Меланхоличный Хесус кратко о чем-то доложил. Судя по довольному лицу доньи Эстебании, поручения были выполнены в точности, и никак иначе.
Они направились к выходу. Компания Джен старательно притворилась, что вовсе на них не смотрит. В коридоре попался господин Белов, раскланялся с натянутой улыбочкой, не сказав ни слова. Мазуру нестерпимо хотелось оглянуться — ощущение направленного в спину злого взгляда было чересчур уж реальным, — но он пересилил себя.
Хвоста вроде бы не было, хотя кое-где и стояли плечистые мальчики с табличками на лацканах, но вряд ли их тут расположили из-за Мазура с Кацубой. В безукоризненно чистых, сверкающих коридорах, по которым они проходили, уже начинались кое-какие приготовления к пресловутому ночному балу, о котором упоминал капитан: столь же безукоризненные услужающие обоего пола прикрепляли гирлянды, разномастные национальные флажки, цветные лампочки.
— Убогость, — прокомментировала мимоходом донья Эстебания. — Я нисколечко не хочу обидеть вашу страну, просто настоящие карнавалы и балы можно увидеть только на нашем континенте. Мигель не даст соврать, он ведь мне говорил, что был на карнавале в Жагасо, и я верю, что он там действительно был, только тот, кто видел эту феерию своими глазами, может такое рассказать… Ну вот, мы пришли. Вам сюда, Мигель, а вы, полковник, не откажетесь ли выпить на ночь глоток шампанского?
— Не откажусь, — церемонно раскланялся Мазур.
Кацуба, безмятежно улыбаясь во весь рот, словно отпускал веселую шутку, бросил Мазуру по-русски:
— Когда управишься — приходи, дела хреновые…
Нечего сказать, хорошенькое напутствие перед трудами праведными… Впрочем, это можно понимать и так, что прямой опасности пока нет, иначе так и сказал бы.
Распахнув дверь, донья Эстебания потянула Мазура в темноту с уверенностью человека, успевшего обжить временное пристанище. Вспыхнула лампа в углу.
Он хотел изречь нечто подходящее к случаю — романтическое, что ли, — но ничего не придумал с ходу. Наплевать ей было на преамбулы — звонко щелкнув замком, подошла, прижалась и без особых церемоний начала расстегивать на Мазуре пуговицы так, что он на миг почувствовал себя наивной семиклассницей, соблазняемой нахалом-физруком.
И решил показать, чего стоят русские медведи — коли уж заставляют играть в дурацкой комедии, женщина тут совершенно ни при чем, она-то искренне верит, что залучила в постель ощутившего к ней неподдельный интерес морячка… Опустил ее на пушистый ковер, бесцеремонно освободил от всего лишнего и без изысков взял. Судя по нехитрым ответным действиям, она тоже не жаждала изысканных переплетений в парижском стиле: притянула к себе, вонзив ногти в спину и отвечала без затей, заставляя проникать как можно глубже.
Потом, утолив первый голод, медленнее и изощреннее начала использовать его по полной программе, шепча вперемешку с английскими словами те, которых он не понимал — правда, семи пядей во лбу тут и не требовалось. Криков и стонов было предостаточно, однако, рассуждая с цинических позиций опытного мужика, он не узнал ничего неизвестного и пришел к выводу, что пресловутые южноамериканские красотки ничем таким особенным не отличаются от страстных женщин с родных просторов. Как оценивают его самого, он, конечно, не спрашивал, но старался на совесть и, когда партнерша наконец замерла, раскинулась на ковре, подумал чуточку горделиво: рановато нас списывать в тираж, господа…
Вытянул руку, подхватил бутылку и поднес горлышко к ее губам. Она жадно глотнула, ежась и повизгивая, когда капельки попадали на голую шею:
— Ну, это не только по-вашему, у нас пьют точно так же, случается… Как хорошо, полковник… Не зря я всегда обожала моряков…
Мазур глотнул из горлышка и подумал, что жизнь не так уж плоха. Временами…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Маски в хороводе
Именно теперь, когда он лежал на пушистом ковре, лениво поглаживая плечо прильнувшей к нему женщины, опустошенный до легонького кружения головы, догадка и пришла. Все кусочки головоломки словно сами собой сложились.
Отгадка только на первый взгляд казалась невероятной — по размышлении приходилось признать, что во всем этом, во-первых, по нынешним меркам нет ничего особенно потрясающего. Во-вторых, все было предельно логично. Именно так и следовало завершить долгую и сложную операцию, если поставить себя на место тех, кто все это затеял. Его этому давно и старательно учили — ставить себя на место противника…
Времени, быть может, не было вовсе, и он испугался, что опоздает.
— Что с тобой? — спросила Эстебания. — Ты вдруг словно затвердел, как судорога прошла…
Мазур осторожно высвободился, потянулся к разбросанной одежде. Пола куртки с левым карманом, где лежал пистолет, глухо стукнула об пол.
— Надо спешить, — сказал он, с ходу выбрав линию поведения. Наилучшим в общении с ней была бы мягкая непреклонность. — Я должен еще кое-что сделать…
— Это важно?
— Чертовски важно.
— Вот видишь, я была права, — грустно сказала Эстебания. — Военные всегда выскакивают из постели в самый неподходящий момент…
Похоже, он угадал верный тон — мачо, изволите ли видеть… Она еще что-то болтала о великолепном капитане-летчике, который примерно так же на рассвете выскочил из ее постели, торопясь сыграть свою роль в очередном военном перевороте, правда, команданте Влад выгодно от него отличался, потому что сначала оставил женщину полностью довольной, а уж потом засобирался по своим занудливым офицерским делам… Он слушал плохо, в темпе натягивая одежду. Присел на корточки рядом с ней, чмокнул в щеку и покаянно сказал:
— У меня правда срочные дела…
— Я понимаю, — тяжко вздохнула она. — Что с вами поделаешь, вы безнадежны…
И быстрым летучим движением перекрестила на католический манер. «Великолепная женщина, — успел подумать Мазур, притворяя за собой дверь. — Так расставаться, без нытья и неуместной в данный момент лирики, не всякая сумеет…»
В коридоре посторонних лиц не наблюдалось. Неподалеку гремела музыка, доносились отзвуки непринужденного веселья — обещанный ночной бал, надо полагать, в разгаре.
Кацуба громко откликнулся на неизвестном Мазуру языке, скорее всего, опять испанском.
— Команданте, — сказал Мазур.
Впустив его, Кацуба вернулся к столу и продолжал начатое дело — там лежала варварски искромсанная шелковая штора, из которой майор нарезал полоски.
— Первобытный арсенал?
— Сечешь с ходу, — пробурчал майор, кромсая скользкий шелк ножничками из швейцарского ножа. — Ничего нам не остается… Ты с пращой обращаться не разучился?
— Сумею.
— Тогда держи, я и на тебя сделал.
— А что кидать?
— А патроны, — сказал Кацуба. — Ничего больше нет… Хреновые дела, команданте. Провидец ты у нас, чтоб тебя…
— Паша?
— На шлюпочной палубе. Там такие красивые импортные плоты, в сложенном состоянии напоминают пустой колодец, вот в одном из них…