- Погоди! Постой! Я позвоню Тане. Она сейчас прибежит...
- Не нужно! - отрезал он и протянул ей ключ от квартиры. - Передай. Пусть
живет у меня. Вам вдвоем будет лучше.
Она боялась подойти к нему, прикоснуться и держалась на расстоянии, как в
первый раз. Но Головеров угадывал ее желание...
- Глеб! Глеб! - неожиданно спохватилась "мягкая игрушка". - Меня
преследует... этот черный! По пятам ходит! Выследил, где живу, а у меня
дверь простая, фанерная... Я боюсь, Глеб! Он ворвется! Обязательно
ворвется! Он вовсе не голубой, он - черный... Что мне делать?
Глеб достал пистолет, снял с предохранителя:
- Пользоваться умеешь?
- Нет! - Она замотала головой, но не испугалась оружия.
Он вложил пистолет в ее руку, поставил палец на спусковой крючок и направил
ствол в паркет.
"Мягкая игрушка" хладнокровно надавила на спуск и вздрогнула от выстрела. В
глазах блеснуло злорадство.
- Еще! - жестко скомандовал Глеб. - Три раза! Она выстрелила только раз,
сказала жалобно:
- Паркет жалко...
Он вогнал новый магазин, оставил пистолет на боевом взводе.
- У тебя получится. Ничего не бойся. Ты станешь защищать себя. Не бойся,
убивать легко... Потом бывает тяжело, даже если убил врага
Она сделала полшага вперед, осторожно взяла оружие
- Ты вернешься? Когда-нибудь?..
- Вернусь, - пообещал Глеб. Запах порохового дыма казался сладким.
- Мы за тебя молиться будем! - вдруг сказала "мягкая игрушка" и заплакала.
- Почему-то так страшно, и хочется молиться.
- Ну что ты плачешь? Вернусь... Я же всегда возвращался, только ты не
видела меня, и сейчас вернусь.
Из дома он уходил воровским способом - поднялся на чердак в своем подъезде
и вышел через чужой...
Два дня они ходили по военному городку, намечали, что где расположить,
рисовали на ходу схемы тренировочных объектов - полосу препятствий,
стрельбище, стрелковые тренажеры, учебные трассы для боевой техники,
изучали условия летной подготовки на вертолетах - пилотаж, десантирование,
аварийные посадки, объекты для отработки саперного дела - одним словом, все
заново, с нуля, по полному курсу. Военное дело, как всякое искусство, не
терпело долгих перерывов: мастерство бойца утрачивалось так же быстро, как
мастерство музыканта, оставившего свой инструмент. Играть на музыкальных
инструментах могли и умели сотни тысяч людей, но виртуозов всегда были
единицы. Так вот эту виртуозность и следовало восстановить.
Отдаленность и полное бездорожье спасли городок от разорения. Ничего тут не
украли, не разбили, не разрушили, вывезли только содержимое складов,
оборудование и технику. В казармах остались солдатские железные кровати в
два яруса, в столовой - электрокотлы, столы и скамейки - одним словом,
входи и живи. Деду Мазаю все здесь нравилось, особенно природа: реликтовые
нетронутые боры, большое озеро неподалеку, болота-беломошники, где еще
краснела прошлогодняя клюква в воде. И время было благодатное: только что
стаял снег, с сопок бежали ручьи, березы прыскали соком, едва коснешься
коры; летели стаи уток, невысоко, на расстоянии ружейного выстрела;
проносились косяки гусей на север. А мелкие птахи заливались по целым дням,
- и это были единственные звуки в стойкой, бесконечной тишине.
Вот где надо жить! Вот бы где построить дачу!..
И только настораживал мрачный вид начальника штаба Головерова. Он вроде бы
приступил к исполнению обязанностей, выбрал себе место, даже кабинет
присмотрел на втором этаже командного пункта, с видом на озеро. Иногда
зажигался, начинал спорить с генералом по какому-либо поводу, что-то
советовал и даже отдавал распоряжения Тучкову или Шутову. Но неожиданно,
будто на полуслове, замолкал, подламывался и отстраненно бродил сам по
себе. Заметив, что Глеб не спал всю первую ночь в городке, генерал не стал
его трогать, расспрашивать, ждал инициативы от него и не дождался. Во
вторую ночь он отыскал начальника штаба возле антенного поля, где уже
зеленела трава и пощелкивал первый соловей. Он лежал на досках у ограждения
из колючей проволоки и, укрывшись своим бушлатом, видимо, старался заснуть.
- Что, брат, на свежий воздух потянуло? - спросил генерал.
- У меня боязнь замкнутого пространства, - будто бы отшутился Глеб.
Ему было совсем плохо, и потому следовало наваливать на него больше работы,
обязанностей, заводить его щепетильной требовательностью, злить придирками,
растравливать, как отвыкшего от привязи пса.
- По возвращении представишь мне план занятий по всем видам подготовки, -
распорядился генерал. - В первую очередь строевая и языковая.
- Какой язык? - спросил он из-под бушлата, словно из норы.
- Чеченский.
- Надо же... А я взялся за голландский, - вдруг засмеялся Головеров. -
Зачем он мне нужен?.. Голландия хорошая страна, правда, дед? Там так
хорошо, войны нет и не будет.
- Преподаватель есть свой, - невзирая на легкомысленный тон начальника
штаба, продолжал генерал. - В седьмом отделе давно засиделся майор Цыганов
Парень толковый, возьмем в "Молнию". Пусть пока поучит нас языку,
приглядимся, посмотрим...
Глеб сел, набросил бушлат на плечи, съежился под ним.
- Приказ уже есть, товарищ генерал?
- Вчера еще подписан.
- Значит, мне надо подавать рапорт? Жалко... Не было бы приказа - ушел так.
Встал бы сейчас и ушел.
Это была не простая хандра, не последствия вольной жизни на гражданке, а
скорее отрыжка чего-то старого, и потому давить на него было нельзя. Он,
как забитый конь, уже не чувствовал ни кнута, ни боли.
- Что случилось, Глеб? - тихо спросил дед Мазай.
- Крыша едет... Надо уходить, по состоянию здоровья.
- Совсем туго?
- Туго, дед... Хоть пулю в лоб! Генерал послушал соловья, кряхтя
по-стариковски, уселся на доски, спиной к Головерову.
- Значит, опять в бабах запутался...
- На сей раз не запутался. Наоборот, все так ясно... А посмотри, какие тут
ночи светлые! Светлые и холодные... Я, дед, первый раз в жизни влюбился.
- Так женись, мать твою так!
- Ее нет в живых, - медленно и задумчиво проговорил Глеб. - А звали -
Марита. Красивое имя, правда? Ма-ри-та... Она не русская была, литовка. Я
ее убил, дед. Только об этом никто не знает.
- В Бендерах? - Генерал подавил озноб, побежавший по спине.
Начальник штаба не ответил. Неподалеку в сосновом бору заплакала какая-то
ночная птица.