перехода. У меня от холода дико болели зубы, не давая по ночам спать.
колено в грязи, а на смену растерянности пришло еще худшее чувство. Мы
шли, грязные и небритые, от станицы к станице, а казаки, в лучшем случае,
соглашались дать нам немного хлеба. Или продать, особенно за золотые
империалы. О помощи и, тем более, о добровольцах в первые недели и речи не
было. Мы чувствовали себя, мягко говоря, странно, - шли спасать страну, а
к нам относились, как к бродягам. Будто-бы никому, кроме нас, это не было
нужно.
отчаянием, гибель Лавра Георгиевича и полное безразличие, покорность
судьбе, когда мы уползали обратно в степь. О Ледяном походе еще напишут, а
я - плохой свидетель. Воспеть его я, пожалуй, не смогу.
да и я в те легендарные времена был другим человеком. Ничего особенного в
моей жизни не было. Вольнолюбивая болтовня в старших классах гимназии.
Телячий восторг 18 октября 5-го года, когда Харьков узнал о манифесте
Государя. Потом - страшные месяцы террора, Думское позорище, сборник
"Вехи". Затем - желание забыть о политике и заняться чистой наукой. И,
наконец, Великая Война, воззвание Государя, бесконечные списки убитых
офицеров на газетных страницах и решение уйти туда, где ты действительно
нужен. А потом - фронт. До самого Голого Поля.
возможности. Во всяком случае, лучше уж так, чем как-нибудь по-другому.
спешил и, вволю выспавшись на телеге, часами смотрел в безоблачное
таврийское небо. Лютик бежал, привязанный к повозке, время от времени
бросая на меня критические взгляды. Я понимал, что не тяну на лихого
кавалериста, да и в седло влезать покуда не хотелось.
запорожцы, возвращаясь из набегов на татар. Мы теперь не возвращались, а
наступали из Крыма, и странно было думать, что вся эта земля - от Каховки
до Архангельска - уже чужая. И мы шли на север набегом, как когда-то
крымские Гиреи.
на юго-запад, к Дмитриевке. Было жарко, нам с Лютиком хотелось пить, но я
знал, что в жару ни людям, ни лошадям пить нальзя. Степь вокруг забелела
ковылем, вокруг было ни души, поля пшеницы исчезли, - казалось, что мы и
вправду заехали не в свой век.
Лютик, и я - устали: я - с непривычки, он - от такого всадника, и я уж
хотел заночевать прямо в поле. К счастью, нам, наконец, попался большой
воз с сеном, влекомый равнодушными ко всему волами, и возчик сообщил, что
Дмитриевка совсем рядом. И действительно, через пару километров я увидел
белые мазанки, высокий колодезный журавль и небольшую церквушку с зелеными
куполами. Я еще успел подумать, что отчего-то не видать охранения, как из
кювета бодро выскочили трое незнакомых мне юнкеров вместе с молоденьким
подпоручиком и загородили мне путь.
подпоручик потребовал сойти с коня и сдать оружие. Офицерская книжка их
немного успокоила, но меня все же взяли в плен и повели в центр села. По
дороге я попросил пригласить штабс-капитана Дьякова, но узнал, что его
сейчас в Дмитриевке нет, а заменяющий его поручик занят. Я сообразил в чем
дело, и потребовал отвести меня к поручику Успенскому.
же освободили и познакомили с подполковником Штиглицем, чей батальон стоял
в селе вместе с нашим отрядом. Патруль оказался именно из этого батальона,
и меня они, естественно, не знали. Вдобавок, фронт был близко, и офицеры
редко ездили в одиночку, что и вызвало подозрение у бдительного
подпоручика.
одра и кто на нем ездит - я на Лютике или Лютик на мне. Лютик, услыхав
такое, похоже, обиделся и заржал. Подполковник Штиглиц, оказавшийся из
семьи знаменитых коннозаводчиков Штиглицев, заступился за моего коня и
посоветовал немедленно его расседлать и поводить по кругу, и лишь затем
давать пить. Расседлывать коня я не умел, но один из солдат пришел мне на
помощь, и Лютик наконец-то получил возможность передохнуть. Поручик
Успенский заметил, что лучше бы было приехать на авто, и ушел доигрывать
партию. Я знал, что в таком состоянии его лучше не трогать, и решил
отправиться на поиски отряда сам.
Лютика, расплылся в улыбке. Прапорщик лично занялся конем, попутно
посвящая меня в подробности последних дней.
села. Офицеры нашей роты заняли одну из хат, где меня уже ждала койка;
штабс-капитан Дьяков уехал на денек в Чаплинку повидаться с приехавшей
туда супругой, а поручик Успенский второй день подряд играет в преферанс.
Больше новостей не было, если не считать того, что, пока мы стояли в
резерве, бои шли чуть западнее, у Днепра, и Яков Александрович со своим
штабом находится поблизости, на хуторе Балтазаровка.
хаты стояло несколько лошадей, и прапорщик объяснил, что штабс-капитан
Дьяков приказал всем офицерам быть готовыми наступать по-конному, и даже
посадил на коней один из взводов первой роты. Что ж, нас ждала степная
война, и это было неглупо. Прапорщик Немно оказался главным инструктором
отряда по верховой езде, хотя, как он мне признался, сам ездит неважно и
полагается скорее на интуицию. Я хотел было спросить его, как поживают
прапорщик Мишрис и Ольга, но тут из хаты появился Мишрис собственной
персоной и принялся задавать мне вопросы. Я ограничился тем, что весьма
туманно объяснил свой вызов в штаб якобы для консультаций и представил
Мишрису Лютика. Прапорщик похвастался, что у него теперь тоже есть свой
конь по имени Злыдень, и поинтересовался, есть ли у меня шашка. Я хотел
спросить и его об Ольге, но почувствовал, что не стоит. Иначе прапорщик не
томился бы таким чудным вечером в одиночестве.
Немно вышли прогуляться по селу. Ольга шла в компании двух незнакомых
офицеров, вероятно, из батальона Штиглица, и о чем-то весьма оживленно с
ними беседовала. При виде Ольги лицо Немно поскучнело, и я мысленно
посочувствовал обоим нашим прапорщикам.
боев покуда не было, и корпус Якова Александровича готовился к
форсированию Днепра. У нас по-прежнему был некомплект - не более трех с
половиной тысяч штыков и около пятисот сабель. Правда, нам в помощь
придали Туземную бригаду, но эти орлы - хуже чеченцев, так что на них
рассчитывать не приходилось. В общем, здесь было сравнительно тихо, зато
за Днепром творилось что-то непонятное. Ходили слухи, что там восстали
пейзане и теснят краснопузых и, якобы, наш корпус собирается прийти им на
помощь. О дальнейших планах командования нас не информировали, но можно
было предположить, что готовится наступление в направлении Николаева и
Херсона.
понятен смысл нашей заднепровской операции. Интересно, что неясен он и
Якову Александровичу. Красные, ежели верить их пропаганде, были уверены,
что наше наступление имеет целью помощь полякам. По-моему, это
исключается. Тогда поляки уже откатывались к Варшаве, и наш десант за
Днепр выручить их не мог. Резерв Якову Александровичу не дали, и наш
корпус должен был опять наступать против вдесятеро превосходящих сил
красных. Вдобавок, Барон запретил нам прорываться к повстанцам, что лишало
нас единственной поддержки.
отвлекать на себя красные резервы. А может, и того хуже, - наступать за
Днепр предписали французы, с которыми Барону конфликтовать не хотелось.
начала. К счастью, тогда мы этого не знали. Как не знали и того, что наша
армия ничего не сможет сделать с железным мальчиком Уборевичем, и
наступление Барона захлебнется в Южном Донбассе, приблизительно там, где
за год до этих событий мы сидели у ночного костра с поручиком Голубом и
Танечкой Морозко. И мы покатимся назад. На этот раз - навсегда. Два дня я
занимался делами роты, подтягивая изрядно распустившийся за это время
личный состав. Мы со штабс-капитаном Дьяковым послали в штаб корпуса
представление на пятерых наших юнкеров с тем, чтоб досрочно произвести их
в офицеры. Ребята этого заслуживали, да и офицеров нам явно не хватало. Не
знаю, кому в штабе попала эта бумага. Во всяком случае, Яков Александрович
говорит, что не видел ее. Все пятеро так и остались юнкерами. Им, как и
всем остальным юнкерам-сорокинцам, не пришлось надеть офицерские шинели.
после моего возвращения в отряд, я сидел на завалинке и в полном
одиночестве докуривал пачку "Мемфиса". Папиросы, кстати, у нас кончились,
и пришлось перейти на махорку. Вновь папипрсы мы увидели только в
Истанбуле. Я курил, любовался тонким серпом молодой луны и размышлял, куда
могли подеться господа офицеры. Поручик Успенский, судя по всему, по уши
завяз в преферансную баталию, а вот местонахождение прапорщиков оставалось
загадкой. Внезапно кто-то присел рядом, и я не без удивления узнал нашу
сестру милосердия. На этот раз Ольга была одна и, похоже, не в настроении.
материале, которого, как всегда, не хватало, и вдруг, прервавшись на
полуслове, попросила меня об одной услуге. Она надеялась, что я смогу ей
помочь. Помочь помириться с прапорщиком Мишрисом.
Володихин Дмитрий
Маккарти Кормак
Конюшевский Владислав
Эриксон Стивен
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс