его в последний раз. Маленький, щуплый, курносый, с отвисшими брылами:
соседский мопс Альдо.
Фая, неси чай! И вина неси! Ты же вино пьешь, наверное?
уселся за стол. - Ничего же особенного - вот, оказался проездом, решил
навестить...
кривоватой усмешкой:
трудно, ой как трудно... Рассказывай. Отец послал?
знаете? Его же убили зимой.
чайники под шерстяными петухами, варенье ежевичное, варенье яблочное,
сахар кусковой с малиновым вкусом, мед... Странно: от этого обмена
фразами, значащими не так много, Глеб чувствовал себя едва ли не хуже, чем
тогда, на цепи, после "беседы" с бредунами. Что-то невысказанное и
неосознанное - давило страшно...
сказал Альдо, когда горничная вышла. - Это было... до того, как?..
Там было: найди Иконникова.
чайку, сынок, а потом уже поговорим. Потому что тяжелый это разговор
будет... Бери вот варенье - в ваших краях такого не бывает.
превосходного - и перешли на диван. Профессор долго не мог зажечь свою
трубку. Глеб потягивал сладковатое винцо и о чем-то напряженно думал, но о
чем - понять не мог и сам.
это не мешало Глебу понимать все то, что состояло пока еще из разрозненных
полуслучайных слов, потому что эти разрозненные слова сдирали какую-то
темную плотную плеву с сознания и сияющие, чеканные, острые истины
возникали как бы ниоткуда, сразу же, изначально - полные смысла. Глеб
задыхался от восторга и ужаса. И вдруг, скачком - пришло спокойствие.
Теперь можно было слушать рассказ профессора, уже как бы и не стараясь
получить нечто новое из потока слов - он знал заранее, что сейчас будет
произнесено, и лишь чужая интерпретация событий слегка интересовала его...
вычитал и не услышал от кого-то - оно хранилось в нем, как хранится другое
знание, готовое вырваться...
неинтересную лекцию ленивым студентом. Не удивлюсь, если он уложится в
сорок пять минут, подумал Глеб. Сорок пять минут, повторил он снова.
Смешно: пустая кожура слов. Время исчезло.
плотно, вошли гребенкой в гребенку - в такое же бесконечное мгновение в
агатово-черной воронке... нет, не воронке: полой опрокинутой пирамиде,
форме для отливки пирамид - и тут, на дне ее, в вершине, завершился, будто
размотался до конца клубок, долгий путь на кораблях, лодках, верхом,
пешком, ползком по скале, в тесный лаз...
складывающимися вдруг в черты удивленного лица, солнышко... нет. Господи,
какое же солнце, когда это луна, луна, луна! Настоящая луна Старого мира,
вот что это... и тут же понимание, что нет, не Старого мира эта луна: чуть
дымчатые края диска и белые полосы и спирали облаков... Никогда Глеб не
видел луну: просто не пришло в голову ни в Хабаровске, ни потом - выйти
среди ночи из дому и посмотреть в небо... Чужими глазами видел он ее
сейчас, глазами отца... а в это время маленький Глеб ждал внизу, в
палаточном лагере экспедиции, и слушал далекий рокот порогов: могучий
Эридан, вырываясь из теснины, ронял унесенные камни и сам перекатывался
через них. Там, выше, под меловой стеной, выводящей на плато Ратмирцева,
река неслась почти беззвучно, и лишь скалы вздрагивали и гудели от ее
бега. На севере вздымались зарева ночью и висела черная туча днем: дышала
Трубинская сопка. Может быть, это от нее так дрожали скалы... А над
лагерем возвышался, заслоняя полнеба, Черный Великан - будто бы и вправду
человеческая фигура в плаще, но оплавленная до стеклянной корки, до
потеков. На нее, на самый верх, ушел утром отец, ушел один, не взяв с
собой никого. И вот теперь - смотрел на луну, такую похожую на прежнюю,
оставленную в Старом мире - и совершенно другую. Заметно отвернулось ее
лицо... И еще Глеб мог сам отвернуться, повернувшись как бы внутри себя -
и увидеть себя на диване профессора Иконникова, и увидеть самого
профессора, маленького человечка с худым, но сильным лицом, с прищуром
глаз, выдающим решимость и волю, услышать его ровный голос. Борис шесть
раз поднимался на скалу, говорил он, делал там запасы воды и пищи, чтобы
побыть подольше. В седьмой раз он поднялся утром, спустился вечером,
волоча набитый чем-то мешок... это нам показалось, что он пробыл там день,
а для него получилось - около двух недель... судя по щетине. В мешке много
чего было...
на бесконечные, уходящие в никуда стеллажи с... чем? Книгами? Да, скорее
всего... Раскрываешь такую - и перед глазами возникает зеленоватое
светящееся пятно с сиреневыми и черными звездочками, бегущими из центра,
потом в головокружительном темпе начинают сменять друг друга какие-то
символы, потом их становится безумно много, еще больше, еще... потом все
меркнет. Тяжесть в глазах, в затылке, боль в окаменевших плечах. И вдруг
оказывается, что тебе известно нечто новое, о чем еще миг назад ты и не
подозревал...
космической катастрофы. Тысячекилометровый шар рыхлого льда шел на Землю
лоб в лоб. Попытки космического флота уничтожить его или сбить с орбиты
успехом не увенчались. Вот тогда впервые и состоялся глобальный
эксперимент: неподготовленный, опасный. А что было делать? До столкновения
с кометным монстром оставались дни. И - получилось! Земля перед летящей
кометой будто бы расступилась, превратилась в кольцо, в бублик - и в
отверстие комета проскользнула. С точки зрения людей на Земле комета стала
утончаться, превращаясь в вытянутое яйцо, в клин, в стержень, в иглу...
Она коснулась поверхности Земли, имея диаметр, сравнимый с диаметром атома
- и пронзила планету навылет, не причинив ни малейших повреждений.
действия с Землей и другими планетами. Но вот двенадцать тысяч шестьсот
пятьдесят лет назад произошло нечто, Глебу пока непонятное - катастрофа?
запланированное перемещение? - в результате чего участок пространства, где
находилась сама Атлантида и масса прилегающих островов, обособился и как
бы вывернулся наизнанку, оказавшись в иной Вселенной. Но между ним и
старой Землей осталась своеобразная пуповина...
Глеб вновь повернулся к нему. - Вряд ли кто другой вынес бы такой
информационный удар. Он вынес. И смог воспользоваться тем, что узнал -
пусть и не сразу. Тебя он многому сумел научить, не так ли? А ты об этом
не подозревал, думаю... Так вот: у тебя здесь, - он дотронулся до лба, -
спрятано все, что Борис знал сам. И я должен помочь тебе справиться с этой
лавиной...
поездка, уладили помощники, хозяева лишь выслушали их, посмотрели друг на
друга, кивнули - и все. Больше к делам не возвращались. Ели и пили
обильно, делая передышки. Хозяин дома, Петр Сергеевич, включил увеселения
ради какой-то музыкальный автомат, и комната наполнилась низким
хрипловатым женским голосом, очень сильным и выразительным. Правда, певшим
на неизвестном языке. Ваша тезка, Эдит, - Петр Сергеевич поклонился. Олив
благосклонно кивнула. От автомата тянулся электрический провод к батарее
наподобие телеграфной.
он был художником. И даже неплохим художником. Известным в узком кругу. В
холле висят его работы - из тех, что привез с собой. Когда перекрыли
кислород (Что? - не поняла Олив, и Петр Сергеевич сделал характерный жест:
двумя пальцами пережал себе горло), когда очень немногих выперли за
границу, а с остальными поступили вообще по-свински, он и еще одна
дама-скульпторша отправились колесить по стране: оформлять помещения... и
прочее. И в Сибири им попался старичок-скаут (они тогда, конечно, не
знали, что такое скаут) - он их и раскачал понемногу на эмиграцию, а потом
Буркатовский Сергей
Никитин Юрий
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Каменистый Артем