признавался, а в доказательство невиновности показал на пять тысяч акций
Восточной Компании, которые теперь стоили меньше подписи казненного. Толпа
озадачилась, и кое-кто сообразил, что они вломились в казенную управу,
что, по закону, означает бунт.
надоумил бунтовать против государя?
чтобы смутить народ!
его извели!
Радуна сняли парчовую шубку и хотели было убить, но потом передумали и
отпустили. После этого наиболее благоразумные отправились домой закрывать
лавки, а наименее благоразумные отправились с кольями в варварскую
слободу, лавки грабить.
заседания собора красных циновок, когда ему доложили о происшествии в
городской управе. Он спросил, можно ли арестовать святого Лахута, и,
услышав, что это нецелесообразно, произнес:
чем врагам - для расправы с нами.
человек и возвестил им, что настала эра торжествующего добра. Согласно
учению красных циновок, в мире существует три эры: эра чистоты, когда еще
не было ни добрых, ни злых, эра помутнения чистоты, в которой добрые и
злые живут вместе; и эра торжествующего добра. В эру помутнения чистоты
чистым людям позволительно утаивать свои взгляды и обманывать любого,
включая своих сторонников, в том, что касается сущности учения. В эру
торжествующего добра чистые должны быть отделены от злых, а все имущество
злых - разделено меж добрыми. Заявление Шиманы о наступлении эры
торжествующего добра было, по правде говоря, несколько неожиданным, потому
что последнее время о ней редко вспоминали, а на предыдущем соборе приняли
указ, что вышеупомянутая эра уже наступила внутри добрых душ, и более
нигде не наступит.
плану, разработанному для наступления эры торжествующего добра.
пригородной кузни, прибежал в городскую управу и потребовал свидания с
префектом. Префект, хороший его знакомый, полагая, что дело идет о
финансовых делах, не терпящих отлагательства, велел провести его в
кабинет. Сектант срывающимся от волнения голосом доложил, что только что
собор красных циновок принял очень важное решение.
сердце начальнику города. Многие, впрочем, утверждали, что особой заслуги
сектанта тут не было, потому что ножи, розданные в тот день убийцам, были
наполнены особой живой силой и могли убивать самостоятельно, так что не
люди руководили ножами, а ножи - людьми.
люди боятся наказания за поступки против правительства, и, надо сказать,
это убеждение большею частью справедливо. Однако еще более, чем далекого
наказания от незнакомых властей, человек боится презрения, или
неодобрения, или даже изрядных неудобств, возникающих, если он нарушает
правила того небольшого мирка: семьи, улицы, цеха, квартала, который и
составляет его ближнее бытие. Точно также часто полагают, что восстают
против правительства люди смелые. Одиночки. Прозорливцы. Но увы, бунтовщик
не более прозорлив, нежели тот, кто в праздничной драке рубит топором
соседа: просто сбор налога или иная несправедливость ударила бедному
человеку в голову, а завтра он проспится и явится в управу с повинной.
дома, и греет у жаровни пятки, а жена крутит веретено и качает колыбельку.
Вдруг в дверь стучат, и приносят - недоплетенную красную циновку. Он мог
бы бросить циновку в жаровню или прийти с ней к властям. Но власти далеко,
а соседи по шестидворке, принесшие циновку, близко. И он забывает о том,
как его покарают власти, и думает о том, как ему отомстят соседи. И вот он
поднимается, берет циновку, заплетает еще один ряд и стучит в чужую дверь
сам.
было тридцать тысяч рядов.
захватили семь городских ворот и важнейшие управы. Парчовые куртки все
присоединились к повстанцам. Те, которые сопротивлялись, были, как
выяснилось впоследствии, не настоящие парчовые куртки, а бесы в их
обличье, вызванные Арфаррой.
стали считать этого человека и насчитали на него много всякого воровства.
Ему дали помолиться, а потом сбросили со стены на крючья, и там он висел
довольно долго, огрызаясь на народ. Варвары из городской стражи, по
обыкновению пьяные, были убиты или обращены в бегство. Немногим более
трети их сумело бежать, укрылось за стенами Дворца и подняло тревогу.
на стену, увидел, что камнеметы и прочая оборонительная снасть испорчены
временем и жадными людьми, и сдался, утверждая, что сам пострадал от
кончины Восточной Компании и испортил оборону из любви к народу. Его
хотели арестовать, однако, за неимением надежной тюрьмы, повесили. После
этого в слободу ворвались какие-то оборванцы и поступили с ней как нельзя
хуже.
крытой дорогой в один из флигелей в глубине своего сада. Там, в окружении
нескольких девиц и кувшинов с вином сидел человек, скорее раздетый, чем
одетый, с крепким и красивым, словно корень имбиря, телом, с большими
серыми глазами и высоким лбом: это был сбежавший начальник парчовых
курток, Андарз.
государю. Но как доставить ее во дворец? Почему бы вам не взять его
штурмом?
светло-серых сделались почти голубыми, словно кто-то раздернул в них
шторки.
на пороге стоял Киссур. Нан лежал на подстилке. Встать или приподнять
голову он не счел нужным.
даже поднять руки, когда вас били. Я решил, что вы трус. Теперь я слышу,
что для того была другая причина. Так ли это?
Арфарра не хочет вас казнить, но если чернь ворвется во дворец, а это
весьма возможно, то я непременно повешу вас. Поскольку я слышал, что вы не
трус, я надеюсь, что вам не понадобится позорная смерть.
вделанным в рукоять талисманом "рогатый дракон". Наклонился, положил
кинжал в ногах Нана и вышел вон.
Киссур взял кинжал из тайника в дворцовом кабинете и отдал его Нану,
полагая, что павший фаворит очень привязан именно к этому клинку, если
хранил его рядом с важными бумагами, и что чужой клинок так же неудобен
человеку в последний миг жизни, как чужая лошадь или чужая женщина. Это
был тот самый кинжал, которому мудрые монахи их желтого монастыря придали
некоторые колдовские способности; который пропал у Нана при прогулке с
государем, учинил два-три чуда и был возвращен Нану Бьернссоном.
спрятать его в одежде узника. Нан убедился, что за ним не следят, и стал
курочить рукоять. Через пять минут он добыл из нее матовый брусок в
полтора пальца длиной. Нан щелкнул переключателем: брусок ожил и заморгал
зеленым глазком. В коридоре загремели шаги. Нан подоткнул изувеченный
кинжал под тюфяк, сунул туда же пистолет, и опустился на лежанку.
ним поднос с чудным ужином: с курицей, облаченной в дивную шкурку
янтарного цвета, с мясом тонким и нежным, словно лепестки кувшинки, с
вином, вобравшим в себя нежный блеск осенних дней. Нан поспешно вскочил с
лежанки.
острый каменный выступ. Тут же послали за лекарем. Тот, всячески кланяясь,
перебинтовал руку узника. Комендант в отчаянии бил сапогом нашкодивший
камень и бормотал извинения. Нан, улыбаясь, предложил коменданту разделить
Володихин Дмитрий
Панов Вадим
Маккарти Кормак
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Белов Вольф