Чтение 52–й страницы книги ~Фарамунд~

Клотильда исхудала сильнее Лютеции, нос тоже заострился, а глаза
валились. Она не спала ни днем, ни ночью, прислушивалась к дыханию госпожи.

- Слышит, - возразил Фарамунд. - Она должна знать, что... что нельзя
нас так обижать!..

Лютеция лежала неподвижно. На миг ему показалось, что она уже умерла.
Отчаяние охватило его с такой силой, что он закричал как раненый зверь, с
губ сорвались бессвязные слова:

- Я отыскал тебя в этом диком краю!.. Я уничтожил твоих обидчиков... но
для того ли, чтобы засыпать тебя холодной землей? И навеки укрыть от людских
глаз, от теплого солнышка?

По всему лагерю люди останавливались, прислушивались к страшному крику
отчаявшегося человека. У кого-то из рук повалились дрова, у кого-то выпала
дичь.

Жрец обходил лагерь, жег палочки из драгоценного дерева, отгонял
смерть. Воины сидели у костров хмурые, подавленные. Все были наслышаны о
доброте Лютеции, ее кротком нраве, незлобивом характере, все любили ее, и
каждый страдал в бессилии, что ничем не может помочь.

Когда в полдень они вышли из леса, перед ними раскинулась долина, что
показалась бескрайней. Почти на горизонте виднелся крохотная крепость.
Фарамунд вздохнул с облегчением. Вот он, Люнеус! Всего один переход...

От носилок, в которые превратилась повозка, донесся обрадованный вскрик
Клотильды:

- Мой господин! Скорее сюда!

Фарамунд в мгновение ока оказался перед носилками. Лютеция лежала с
открытыми глазами. Солнечный свет падал ей на лицо. Фарамунду почудилось,
что губы пытаются раздвинуться в улыбке.

- Лютеция, - прошептал он, не веря глазам своим. - Ты... ты видишь
меня?

- Фарамунд, - послышался легкий вздох.

- Я, - сказал он дрожащими губами. - Это я. Сейчас приедут твой дядя и
Редьярд...

- Фарамунд, - повторила она едва слышно. - Фарамунд... Ты все-таки меня
нашел.

- Я нашел, - повторил он торопливо. - И больше никому-никому не отдам.

Ее губы, в самом деле, слегка дрогнули в улыбке. В глазах появился
слабый блеск.

- Я говорила им... Говорила, что ты все равно придешь... И заберешь
меня...

- Я это сделал, - вырвалось у него. Слезы стояли в горле. - Теперь у
тебя есть свои бурги, земли, есть все, чтобы жить отныне в безопасности.

- Фарамунд, - услышал он едва слышное, - ты теперь... никогда меня не
оставишь?

Он задохнулся от ликования и от той бури, что вызвали ее слова.

- Я?.. Да разве я... Да я разве... Лютеция!.. Я всегда был... Отныне и
вовеки...

- Не оставляй меня, - послышался затихающий шепот, похожий на шелест
пролетевшего веерка. - Только не оставляй меня... Мне страшно!

Из его груди вырвался стон:

- Да что ты говоришь? Оставить тебя? Я все на свете оставлю, но
только... Лютеция! Лютеция! Лютеция!!!

- Фарамунд... я тебя люблю...

Со стороны далекого бурга росло пыльное облако. Заблистали железные
доспехи, бляшки на конской узде. Во главе отряда конных воинов несся на
быстром коне ликующий Редьярд.

Фарамунд вскричал:

- Лютеция!.. Подожди!.. Не уходи! Вон скачет твой Редьярд! С ним все
лекари мира...

Она вздохнула, веки медленно опустились на ее чистые небесные глаза.
Лицо было спокойным, на губах осталась легкая улыбка. Даже не улыбка, а
намек на нее. Выражение было светлым, чистым, исполненным невинности и
благородства.

Он вскричал, упал головой на ее холодеющие ноги. Тело его сотрясалось
от бурных рыданий. По сторонам возникали чьи-то тени, звучали голоса. Он
услышал запах трав, цветов, аромат настоек. Сильные руки попытались поднять,
он яростно забарахтался, его оставили, но те же или другие руки торопливо
отстегнули с пояса ножны с мечом.

Из бурга навстречу высыпал народ. Слуги, которых прислала Лютеция, шли
с плачем и громкими криками. Мужчины, не зная, как выразить скорбь, яростно
били рукоятями мечей в щиты, а женщины вопили жалостливыми голосами,
причитали, голосили.

Тревор вышел из ворот, лицо его было темнее грозовой тучи. За его
спиной на хмуром коне сидел сгорбившийся Вехульд. Фарамунд деревянными
шагами пошел навстречу Тревору, вскинул голову к небу, закричал с
неистовством:

- Что?.. Что я не так сделал?.. Я прошел все земли, отыскал, отбил,
привез ее домой!.. Что я не так сделал?.. Почему? Почему ее забрали?

Тревор молча обнял, Фарамунда трясло, ему хотелось умереть, исчезнуть,
не быть на свете. Крупные руки Тревора вздрагивали. Фарамунд чувствовал, как
дрожат пальцы старого воина, а грудь ходит ходуном.

- Она ангел, - донесся сбоку тихий, как вздох осеннего ветра, голос
старой колдуньи. - Светлый чистый ангел... А все ангелы должны быть возле
Господа Бога.

- Что это за Бог? - вскрикнул Фарамунд в отчаянии. - Что это за Бог?

- Единый и Неизменный...

- Он наш враг! - выкрикнул Фарамунд в слепой ярости. - Он ворует у нас
лучшее, а мы остаемся во тьме?

Она сказала негромко:

- Не богохульствуй!.. Непостижимы его пути. Никто не поймет, зачем он
это сделал. А ты... если и поймешь, то очень не скоро.

- Я бы этого бога привязал за ноги к двум диким коням... На кол бы!.. И
такой бог смеет называться нашим отцом? Он всех своих ангелов должен бы
послать сюда, на землю, чтобы несли свет...

Силы оставили так же внезапно, так только что взбурлила ярость. Он
уронил голову на руки, плечи его затряслись. Колдунья смотрела молча, затем
в глазах защипало. Она не могла смотреть, как плачут мужчины, для них это
труднее, чем своротить горы и мучительнее, чем лютая казнь.

С неделю он не отходил от могилы Лютеции. Всяк видел, как могучий
вождь, от чьего имени многие бледнели, лежит на могиле Лютеции, беспомощно
обхватив земляной холмик руками. Иногда его удавалось отвести в бург,
накормить, но чаще еду приносили прямо к могиле, кормили почти насильно. Он
ел безучастно, не понимая, что делает. Глаза его оставались пустыми, за
последние семь дней никто не слышал от него ни слова.

Его боевые помощники, Громыхало, Вехульд и Унгардлик, ходили на
цыпочках. Страшное молчание рекса пугало больше внезапных вспышек гнева. В
бурге даже перестали стучать молоты кузнецов, не звучали звонкие детские
голоса.

На исходе восьмого дня к могилке приблизился Тревор. Фарамунд лежал,
обняв могильный холм. Из глаз непрерывно катились слезы. Он исхудал,
почернел, а раскинутыми руками словно пытался удержать Лютецию, не дать
погрузиться во тьму, исчезнуть.

- Рекс, - заговорил Тревор. - У меня погибла вся родня... Мои родители,
мои братья, три сестры... Погибли мои дети, их было четверо. Все красивые,
сильные, добрые... Я не знаю, как я выжил... Только племянница Лютеция
оставалась той искоркой, что связывала меня с жизнью. Когда нахлынули эти...
которые с севера... я увез ее в свой бург, а когда и там стали теснить, мы с
Редьярдом решились увезти ее в Рим... Там у нее могущественная родня со
стороны матери... И вот, когда начались заботы, я снова начал жить, воевать,
увидел, как мир широк...

Фарамунд лежал недвижимо. Пальцы его до половины погрузились в
подсыхающую землю. Тревор сглотнул невидимый комок в горле, каждое слово
давалось с трудом. Передохнул, продолжал:

- Прошу тебя, сделай крохотное одолжение... в память о Лютеции. У нее
осталась младшая сестренка. Я боюсь за нее! Хотя она не столь блистательна,
как Лютеция, но... это последний побег из некогда могущественного рода
Нибелунгов. А если по римской крови - то Муция Сцеволы, был такой у них
герой... Если я потеряю и ее... у меня, в самом деле, больше никого не
останется. А я их тех, кто должен о ком-то заботиться... иначе умирает.

Слышит или не слышит его убитый горем рекс, Тревор не знал, но перевел
дух и закончил совсем тихо:

- Дай хотя бы сотню воинов... в память о Лютеции. В тех краях, откуда
мы ее вывезли, уже не разбойники!.. С севера идут и идут неведомые племена.
Все, что сопротивляется, исчезает. А твои люди могут... Там крепкие стены,
но охранять почти некому.

Щека Фарамунда лежала на могильном холмике. Все лицо испачкалось в
земле, явно прижимался лбом, губами, то правой щекой, то левой. Руки
оставались неподвижными, Тревор уже не ждал ответа, но внезапно как из-под
земли прозвучало:

- Хорошо. Бери две сотни по своему выбору.

- Спасибо, рекс, - сказал Тревор тихо. - Спасибо. Ты сам не знаешь, что
и меня возвращаешь к жизни... и других спасаешь от гибели.

Он сам чувствовал, что в его глазах сейчас исчезает мольба, стыд и
страх, что рекс не ответит, откажет. Все-таки трудно знатному франку,
прошедшему выучку в Риме, привыкшему повелевать варварскими вождями,
настоящими рексами и конунгами, трудно просить... почти умолять человека,
который все еще остается разбойником, хоть и повелевает быстро растущим
войском.