Чтение 52–й страницы книги ~Рубеж~

треугольника... выше, выше, скорей выше, пока еще огонь заката пьяным
канатоходцем пляшет на макушке Древа, окрашивая живым багрянцем высшую
сфиру Кетер-Венец, пока солнце еще н рухнуло за золотой горизонт!..
выше!.. но пустота клокочет в груди, и руки, мощные руки мои -
бессмысленная тяжесть, ибо средний треугольник Гевуры-Силы, Хесед-
Милости и Теферэт-Красоты почиет в саркофаге, откуда нет выхода, и
лишь в завершающем треугольнике, в триединстве сфир Бины-Разума,
Хохмы-Мудрости и багряного Венца еще плещет умирающий прибой,
судорожно теряя последние капли, исход пеной...

Тянусь чем могу - волей.

Остатками.

Выплескиваюсь из золота - куда?

Ползу жужелицей по тайным каналам чужого и в то же время
странно родного тела, когда хотел бы лететь самумом пустынь, проницая
триста девяносто небосводов, наполняя собой всё и всем - себя; ползу,
тащусь, уговариваю пропустить, где раньше ломал запоры, просачиваюсь
капелью, куда раньше врывался волной; и взглянуть на мир из не-моих
глазниц труднее, чем прежде - смеясь, рвать Рубежи и уходить от
погони.

Смотрю.

Кричу из не-моих глаз - в глаза.

Передо мной Заклятый.

...что?! Рио, это ты? неужели разговор не окончен?!

Чужие глаза видят плохо.

Я ворочаюсь в них, как ворочалась однажды иссохшая мумия в
погребальных пеленах (было!.. помню!.. а я тогда стоял и смеялся в
пыльной тишине пирамиды...). Но тьма не-моих глаз свежа и прохладна, в
ней нет ни крупицы, ни пылинки проклятого золота.

И из этой спасительной прохлады я горстями швыряю в Заклятого
видения-мольбу, его же собственную память, надежно похороненную в этом
бесчувственном сундуке с двойным дном. Я бросаю в лицо его души дым
магнолий и хруст фарфора под сапогом, свечу белого платана и ненависть
превыше обреченности; я выбиваюсь из сил, умоляя его нарушить условие
Заклятия, совершить выбор, спасая себя и меня. Я беззвучно кричу, как
кричал ему раньше, умирая не в золоте - в дурацкой клетке после
неравного боя со сворой Самаэля, того гордого Малаха, чья власть
зиждется на силе... да, я еще кричу.

Остатками.

Пока не понимаю страшную истину: все изменилось.

Это совсем другой Заклятый. Это не глупый герой Рио, это
Двойник, и с его клинка мне меньше всего нужна смерть - с его клинка
мне нужна пощада.

У каждого Заклятого свой Запрет... и свое нарушение Запрета.

Умолкаю, возвращаюсь и тону в плавящемся металле забытья. На
дно.

Поздно.

Золотые корабли идут по золотым хлябям, золотые тучи идут по
золотым небесам, золотые пылинки пляшут в золотом луче, драгоценный
дождь нитями тянется к литой тверди, желтые листья бубенцами звенят на
желтых деревьях, на златом Древе Сфирот... нет, поздно.

- Пан Юдка? - эхом спрашивают из ниоткуда. - Да что с вами?!

"Со мной - все", - хочу ответить я, но не могу.

И вовсе не потому, что обращаются не ко мне, а к Двойнику, в
кого я напрасно швырял дым магнолий и хруст фарфора, когда надо было
швырять страшный дух горящей плоти и молчание сестры Рахили, на беду
себе прожившей дольше обычного...

Нет.

Все-таки поздно.

Не дотянусь.

Старый, очень старый человек сидит у очага, раскачиваясь
вперед-назад и монотонно выпевая песнь без смысла и цели. Я стою
рядом, наполовину утонув в стене.

- Ну почему? - вновь говорю я. - Рав Элиша, почему ты зовешь
меня каф-Малахом, тогда как остальных из Рубежей ты всегда называешь
бейт-Малахами?! Ответь мне! Ответь - и я принесу тебе полные ладони
света!

Маленький каганец чадит в углу, играя тенями.

Снаружи и внутри - духота, которая безразлична мне и
безразлична старику у очага.

- Глупый, глупый каф-Малах, - хриплым смешком вплетается в
песню без цели и смысла, и тень на белой известке всё качается от
тайного сквозняка, то увеличиваясь, то уменьшаясь. - Зачем мне твой
свет, зачем мне твои ладони? Уйди в стенку, не мешай старику
умирать... Тебе мало, что меня и так наградили прозвищем "Чужой", а
синагогальный служка плюет мне вслед, когда я еду мимо на осле? Мало,
да?! А ведь мой осел ничем не хуже ослиц рабби Пинхаса и язычника
Балама, разве что не вещает прописных истин для народа! Уйди в стенку,
неудачник, и забудь ко мне дорогу...

- Почему?! - я согласен уйти в стену и не мешать старику
раскачиваться, но только после ответа.

- Глупый, глупый каф-Малах, - меленько хихикает песнь. - Он
держит во рту сто языков и еще один, Язык Исключения, употребляя
который, мудрецы прячутся от гнева и ревности ангелов! Он гуляет меж
Сосудами, как правнук дряхлого рав Элиши-Чужого гуляет в гранатовом
саду за городом! Он вертит кукиши из престолов и врат, из времени и
пространства... Так нет: ему этого мало, ему еще и надо мучить бедного
рав Элишу дурацкими приставаниями! Пойми, позор матери, которой у тебя
никогда не было, - первая книга Пятикнижия начинается с буквы Бейт,
основы всего сущего, и означает она: "Именно так!" А великая Каббала,
Путь взыскующих Святого, благословен Он, лежит под знаком буквы Каф,
означающей: "Как если бы..." Вот потому-то ты, негодный убийца
стариков, зовешься каф-Малахом, а Существа Служения из Рубежей зовутся
бейт-Малахами, ибо они постоянство, а ты - случай! Уйди в стенку, дай
отдохнуть перед смертью...

Тень качается на белой известке, то уменьшаясь до черного
комка, то вырастая до восьмого небосвода, и я знаю: рав Элиша так
шутит.

Потому что я гуляю там, где он находится всегда, не вставая с
засаленной циновки.

- Тогда почему ты вступаешь в беседу только со мной? - не
сдаюсь я. - Почему ты ни разу не откликнулся на зов Рубежей?! Ты,
вошедший в Сад Смыслов и вышедший не с миром, но со знанием?!

- Потому что, путая Бейт с Каф, можно разрушить Мироздание, -
с внезапной строгостью отвечает песнь, и больше мне не удается выудить
из нее ни слова.

Ухожу в стенку.

Я все-таки принесу ему полные ладони света он - это
единственное, что он берёт у меня.

И снова - золото.

Детские пальчики (на левой руке - четыре, на правой - шесть)
вертят мое тесное узилище, переворачивают... Луч солнца, идущего в
зенит где-то далеко-далеко, едва ли не за тысячу Рубежей отсюда,
ныряет в витраж оконного стекла (чувствую!.. клянусь Тремя
Собеседниками, чувствую!.. так слепой радуется лучистому пятну во
тьме...) - и впитывает рукотворную радугу. Багрянец аспекта Брия
сливается с изумрудно-тонким аспектом Ецира, третьим из сокрытых
цветов; западный край их слияния слегка затенен аспидной чернотой
Асии, зеркала радуги, - в ответ мое сознание проясняется, и холод
рассудка обжигает золотую осу в золотом медальоне, трепетом пронзив
крохотное тельце.

Оса - это я.

Остатки.

Все, что я успел отбросить прочь в смертный час, вывернувшись
на миг из-под тяжести Самаэлевой своры.

Пальцы настойчиво теребят, вертят, играют, пальцы сына моего,
рожденного глупым каф-Малахом от смертной! - что ты делаешь,
младенец?!

Щелкает застежка.

Живой воздух касается меня. Мгновенно воспряв, вслушиваюсь -
насквозь, как бывало раньше. И с ужасом понимаю, как мало от меня
осталось. Прежде я шутя ловил шелест игральных костей в мешочке, когда
двенадцатирукий Горец в дебрях Кайласы намекал на славную возможность
проиграть ему горсть-другую пыльцы Пожелай-Дерева; о, прежде...

И все-таки медальон открылся не зря.

Рядом, совсем недалеко - на полброска мне-прежнему - дрогнули
три сфиры из десяти, словно готовясь силой Света Внешнего нарушить
влияние верха на основу, что в ракурсе Сосудов дает возможность
рождения Малаха, а в ракурсе Многоцветья - надежду на всплеск Чуда.

Старый рав Элиша бен-Абуя, ехидный Чужой на циновке, ты бы,
наверное, изругал меня вдребезги за такую трактовку Сокровенной Книги
Сифры де-Цниута...

Прости, мудрый рав, но сейчас надежда мне стократ важней
любых тонкостей.

Что, собственно, от меня осталось, кроме надежды?

Сфиры дрогнули еще раз, надолго замерли, словно колеблясь,
после чего взорвались гулким эхом - и снова тишина.

Осмелюсь ли я-нынешний?

Решусь ли?!

- Лети...

Сперва я не поверил сам себе. Прозрачные крылья тронули