доверием. Словно сейчас считала его равным себе. Это Данилова растрогало.
"Да нет, - тут же подумал он, - это она так, со сверхзадачей... Ей нужны
помощники в ее затеях, ящики таскать или выкупать дипломы, вот она и
желает меня, любопытного дурака, подцепить... А впрочем, ей надо и
выговориться перед каким-нибудь одушевленным предметом..." Но при всем при
этом отчего-то возникли вдруг у Данилова и некие теплые чувства к Клавдии.
Давно с ним не было такого. Будто старое время вернулось, когда Данилов
находился относительно Клавдии в заблуждении. Ее затеи были для Данилова
чужие и странные, но все же - к чему-то стремилась женщина, пламенем
пылала ее нетерпеливая натура! А это для Данилова многое значило. Он
ощущал, что и его бывшая жена смотрит на него сейчас если не с прежним
интересом, то во всяком случае как бы сожалея о чем-то. Клавдия и сказала:
бы таким, как твой приятель из Иркутска Сомов...
Москве?
бы ты хоть по натуре солистом! Вот Сомов, он - да...
расскажу тебе...
минуту возник знакомый звук, кабина поднялась, и в то мгновение, когда она
проходила пятым этажом, Данилов увидел в кабине румяного злодея
Ростовцева. И Ростовцев заметил Данилова. Возможно, он был намерен выйти
на пятом этаже, но при виде Данилова раздумал и поехал выше. Данилов
махнул рукой, пошел вниз по лестнице. Когда он был на первом этаже, кабина
с Ростовцевым опустилась туда же. Данилов остановился, и тут кабина
понеслась вверх. "Ну ладно, его дело, - подумал Данилов. - Пусть
катается".
инструментов оркестра. Трубач Тартаковер исполнил "Славься" в честь
администрации и профсоюзов. Не один Данилов имел дорогой инструмент. Были
в оркестре замечательные скрипки, деревянные духовые, да и медные, редких
свойств и судеб. И их стоило холить и беречь, как Альбани. Данилов получил
ключ от именного шкафа, вбил гвоздь для плечиков фрака, подумал, что
инструменту в шкафу будет тепло и просторно, и как хорошо было бы, если бы
он, Данилов, устраивал теперь в несгораемом шкафу свой Альбани. Данилов
так и присел возле шкафа. В суете последних дней он почти не вспоминал об
Альбани. А вот теперь ему стало худо. Будто пропажа только что
обнаружилась. Данилов захотел сейчас же пойти позвонить в отделение
милиции. Он пошел и позвонил. Ему ответили, что пока альт найти не
удалось, но розыски ведутся, сейчас они поручены старшему лейтенанту
Несынову.
занятых людей обременяю пустыми хлопотами! Теперь еще и лейтенанта
Несынова! Ведь известно: не было Альбани и не будет! И не должно быть!
Переслегина я обязан сыграть на простом инструменте. Или меня следует
держать подальше от музыки!"
душе...
профсоюзы, если захотят...
виолончелиста Туруканова, месткомовского удальца, - ему бы работать
директором магазина или снабжением ведать на заводе... Но нынче эта
скотина хороша!
шкафы следовало ему поклониться в ноги.
"Прожектор".
какого-то начинающего...
возрасте? Ну что ж... Коли будет провал, так уж с грохотом... Не боишься?
Земский подрабатывает в оркестрах заводских народных опер, там уж он водит
смычком по струнам как следует, добиваясь громких звуков, какие и в
бухгалтериях были бы слышны. Вот откуда Земский мог иметь сведения о клубе
завода "Прожектор".
библиотеке театра книг по минералогии не оказалось, хотя у них на основной
сцене и шел когда-то "Каменный цветок". Данилов взял энциклопедию,
прочитал про изумруды. Мнение энциклопедии его озадачило. То ли опиралось
оно на устаревшие теории, то ли хлопобуды морочили наивную Клавдию. Так
или иначе, но любопытство Данилова обострилось, теперь и не в хлопотах
Клавдии было дело. Данилов решил зайти в научную библиотеку, там
познакомиться с последними суждениями об изумрудах. Действительно, как
они, изумруды, растут... В чем их тайна? В чем их откровение? Данилов даже
напел тему белки из вступления к третьему акту "Царя Салтана". Как там у
Александра Сергеевича: "ядра чистый изумруд"... Однако пошла работа,
репетиции и спектакль, потом была Наташа, только утром, у себя в
Останкине, Данилов вспомнил об изумрудах.
Переслегин сказал, что все складывается удачно, Данилову надо завтра же
встретиться с Юрием Чудецким, дирижером молодежного оркестра, оркестр
хороший, полный состав, все профессионалы, пусть Данилов не волнуется. А
исполнять симфонию, если Данилов, конечно, не раздумал, ему придется через
три недели.
сначала с "Прожектором", но они передумали. И это хорошо. Клуб у них для
оркестра маленький, у энергетиков куда больше.
рад был услышать вас. Я побегу. Хлопоты. Да и барабанят уже в стекло...
трамвай.
и о симфонии, и о музыке, и о жизни, и о выступлении... Да что же это мы!
Будто не музыкой заняты, а мылом торгуем..." И были люди, которым Данилов
хотел бы открыть душу, да со временем не выходило. Вот ведь как. Петр
Ильич - тот в письмах к благодетельнице фон Мекк высказывал свои
соображения о музыке и искусстве, изливал душу, а как быть при телефонах?
Данилову остро захотелось вступить в переписку с Переслегиным. Он тут же
нашел большой лист бумаги. Вспомнил известного композитора. Тот встретит
тебя, поговорит, а через два дня случается получить от него письмо. А
зачем, спрашивается, письмо, когда и при встрече можно было все сказать?
Над тем композитором смеялись: эка, пишет письма для истории, для томов
музыкального наследства! Но теперь-то Данилову стало ясно, что композитор
писал послания прежде всего для самого себя - какие сейчас при встречах на
бегу душевные беседы! Вот Данилов и взялся за письмо к Переслегину. Однако
скоро понял, что послание у него не выйдет, то ли разучился он писать
длинные письма, то ли вообще не умел писать их. Открытки еще с дороги, из
аэропортов в непогоду, с любезными и пустыми словами отправлял приятелям и
приятельницам. Вот и все. И теперь записка кое-как могла у него выйти, но
в записке он бы сказал Переслегину не больше, чем пять минут назад по
телефону. Данилов расстроился и дал себе слово в свободные часы поучиться
писать письма. Чтобы были протяжные и неспешные. Как в девятнадцатом веке.
Или еще раньше.
понадеются, а меня - раз! - и след простыл". Однако тут же Данилов
запретил себе думать о времени "Ч". Как будто бы оно касалось не его, а
другого Данилова.