от нее требовали: "Ах, только не это!.. Как? Ты велишь мне везти теле-
гу?"
тащила телегу, из глаз лились слезы, она стонала, вскрикивала. Больше
получаса она все поднималась по крутой дороге и тащила телегу, в которую
ее заставили впрячься, - должно быть, вместо околевшего осла.
"Не надо, не бей! Мне больно!.. Ну, хоть не бей меня! Я повезу, повезу
телегу, я все сделаю, что ты велишь. Только не бей меня больше!"
тихо бормотала что-то до самого утра. Наконец она умолкла и впала в за-
бытье. Очнулась она только к двум часам дня и вся еще горела в лихорад-
ке, но сознание уже вернулось к ней.
лись, ускользали. Когда она просила что-нибудь, то не сразу вспоминала
нужные слова и с большим трудом подбирала их.
принесла душевный перелом. Она меньше страдала и больше думала. То, что
было для нее так ужасно и совершилось так недавно, теперь словно уже
отошло в далекое прошлое, и она все видела в ясном свете мысли, каким
никогда еще не освещалась для нее жизнь. Свет, внезапно все озаривший,
тот свет, что загорается в сознании в часы тяжкого горя, показал ей
жизнь, людей, их дела, весь мир со всем в нем сущим совершенно иными,
чем она видела их прежде.
более одинока, чем в тот вечер, когда у себя в спальне, после возвраще-
ния с Тазенатского озера, думала о своей жизни. Она поняла, что люди
идут в жизни рядом, бок о бок, но ничто не связывает истинной близостью
два человеческих существа. Измена того, кому она так верила, открыла ей,
что другие люди, все люди, будут для нее лишь равнодушными спутниками на
переходах жизненного пути, коротких или долгих, печальных или радостных,
в зависимости от грядущих дней, которые предугадать нельзя. Она поняла,
что даже в объятиях этого человека, когда ей казалось, что она сливается
с ним, вся проникает в него, что они душой и телом становятся единым су-
ществом, они были близки лишь настолько, чтобы коснуться той непроницае-
мой пелены, которой таинственная природа окутала человека, обрекая его
на одиночество. Она хорошо видела теперь, что никто не может преодолеть
невидимую преграду, разъединяющую людей, и они далеки друг от друга, как
звезды, рассеянные в небе.
зорвать оболочку, в которой бьется душа, навеки одинокая узница, как
напрасны усилия рук, уст, глаз, нагого тела, трепещущего страстью, уси-
лия любви, исходящей в лобзаниях лишь для того, чтобы дать жизнь новому
существу, которое тоже будет одиноким, покинутым.
когда его принесли, она попросила распеленать его: ведь она до сих пор
видела только его личико.
велилось на глазах у матери в тех непроизвольных, беспомощных движениях,
какими начинается человеческая жизнь. Мать робко дотронулась до него
дрожащей рукой, потом губы ее сами потянулись к нему, и она осторожно
стала целовать грудку, животик, красные ножки, икры, потом, устремив на
ребенка неподвижный взгляд, забылась в странных мыслях.
страстью, и от их телесного слияния родилось вот это существо. В этом
существе соединились и до конца его дней будут неразрывно соединены те,
кто дал ему жизнь, в нем есть что-то от них обоих, от него и от нее, и
еще что-то неведомое, отличное от них. Оба они повторятся в этом сущест-
ве, в строении его тела, в складе ума, в чертах лица, в глазах, в движе-
ниях, в наклонностях, вкусах, пристрастиях, даже в звуке голоса и в по-
ходке, - и все же в нем будет что-то иное, новое.
взгляды не сольются в порыве любви, которая делает бессмертным род чело-
веческий.
тем, кого она любила, мужественное и скорбное прощание гордой души, про-
щание женщины, которая будет страдать еще долго, быть может, всю жизнь,
но найдет в себе силы скрыть от всех свои слезы.
тебя! Отдавай-ка мне мою дочку!
движением и поднял к своему лицу.
дермат!
го, как будто впервые его видела Вот с этим человеком ее навсегда соеди-
нил закон, сделал навсегда его собственностью. И он должен навсегда
быть, согласно правилам людей, требованиям морали, религии и общества,
частью ее существа, ее половиной Нет, больше того - ее господином, гос-
подином ее дней и ночей, ее души и тела И ей даже хотелось улыбнуться,
так все это сейчас казалось ей странным, потому что между ними не было и
никогда не могло возникнуть ни одной из тех связующих нитей, которые
рвутся так быстро, но кажутся людям вечными и несказанно сладостными,
почти божественными узами.
его, изменяла ему. Она удивилась - почему же это? Наверно, потому, что
слишком уж чужды они были друг другу, слишком разной породы. Все в ней
было непонятно ему, и ей все было непонятно в нем. А между тем он был
хорошим, преданным, заботливым мужем.
чувствовать друг к другу нерасторжимую привязанность, соединяющую их
священными узами добровольного долга.
ком-нибудь, после того как ты оказала доктору Блеку столь любезный при-
ем. А все-таки сделай мне удовольствие, разреши доктору Бонфилю навес-
тить тебя!
веселившим душу.
старый курорт. Теперь тут все мое! Что скажешь, а? Какой триумф! Бедняга
доктор Бонфиль пронюхал об этом раньше всех и пустился на хитрость: стал
ежедневно наведываться сюда, справлялся о твоем здоровье, оставлял у
швейцара свою визитную карточку со всякими сочувственными словами. В от-
вет на его заигрывания я нанес ему визит, и теперь мы с ним в прекрасных
отношениях.
чего и говорить, что Поль постоянно просит передать тебе привет, шлет
наилучшие пожелания и интересуется нашей дочкой. Ему очень хочется пос-
мотреть на нее.
она пересилила себя.
зал, что ты уже знаешь, и он несколько раз спрашивал, как ты на это
смотришь.
что мы еще не решили, Маргарита или Женевьева.
вать будущего ребенка, и решили, если родится девочка, назвать ее Марга-
ритой или Женевьевой, но теперь Христиана не могла больше слышать эти
имена.
бы назвать ее Христианой, как тебя. Мое любимое имя... Христиана!
торопливо поднялся и сказал:
ребенка поставили у ее постели.
хожую на зыбкую лодочку с белым парусом, поставили у широкой кровати,
мать протянула руку и, дотронувшись до уснувшего ребенка, прошептала:
как я!
шой в одинокой скорби, чтобы мужественно вернуться к жизни через нес-
Дальский Алекс
Посняков Андрей
Куликов Роман
Шилова Юлия
Емилина Ника
Майер Стефани