освещена только его голова, а все остальное тонуло в полумраке.
античных проскрипций отрубали и прибивали к трибуне во время торжественных
речей в Афинах.
похож на гадюку, которая знает, что в зубах у нее смертельный яд; постоянно
меняя свое выражение, глаза неотступно следили за шумным и многословным
Барнавом.
похож ни на Брута, ни даже на Кромвеля.
Кассию. Вы, конечно, помните, дорогой мой, что говорил Цезарь: "Я не боюсь
всех этих тучных людей, проводящих дни за столом, а ночи - в оргиях; нет, я
боюсь худых бледнолицых мечтателей".
знаю, вернее, узнаю в нем члена Национального собрания.
Робеспьер.
несколько резкий голос; у него худое, печальное, будто пергаментное лицо; в
его остекленевших глазах загорается иногда зеленоватый огонек, который почти
тотчас же гаснет; в его теле, как и в его голосе, чувствуется постоянное
напряжение; его тяжелое лицо утомляет своей неподвижностью; этот неизменный
оливковый сюртук, по-видимому, единственный, всегда тщательно вычищен; да,
все это, как я понимаю, не может произвести впечатления в собрании, которое
изобилует прекрасными ораторами и имеет право быть придирчивым, потому что
уже привыкло к внушительной внешности Мирабо, к самонадеянной напористости
Барнава, к едким репликам аббата Маури, к пылким речам Казалеса и к логике
Сиейеса. Однако его не будут упрекать, как Мирабо, в безнравственности, ведь
он - человек порядочный; он не изменяет своим принципам и если когда-нибудь
и выйдет из рамок законности, то только для того, чтобы покончить со старой
конституцией и учредить новый закон!
Кромвель? - вопрошал граф Стрэффорд, которому протектор должен был отрубить
голову. - Продавец пива, кажется?" - Уж не хотите ли вы сказать, что моей
голове грозит то же, что голове сэра Томаса Уэнтуорта? - спросил Жильбер,
безуспешно пытаясь улыбнуться.
заметил доктор.
Франции его, пожалуй, кроме меня не знает никто. Хотел бы я знать, откуда
берутся избранники рока. Это помогло бы мне понять, куда они идут. Род
Робеспьеров происходит из Ирландии. Возможно, их предки входили в ирландские
колонии, которые в шестнадцатом веке стали заселять наши семинарии и
монастыри на северном побережье Франции. Там они, по-видимому, унаследовали
от иезуитов умение вести споры, которому преподобные отцы учили своих
учеников; от отца к сыну передавалось место нотариуса. Представители этой
ветви, к которой принадлежит наш Робеспьер, обосновались в Аррасе. В городе
было два сеньора, вернее, два короля: один - аббат из Сен-Вааса, другой -
епископ Аррасский, у него такой огромный дворец, что загораживает собой
полгорода. В этом городе и родился в тысяча семьсот пятьдесят восьмом году
тот, кого вы сейчас видите. Что он делал ребенком, чем занимался в юности,
что делает сейчас - об этом я вам расскажу в двух словах. А кем он станет -
об этом я вам уже сказал. В семье было четверо детей. Глава семьи овдовел;
он был адвокатом в совете провинции Артуа; он впал в уныние, оставил
адвокатуру, отправился рассеяться в путешествие и не вернулся. В одиннадцать
лет старший ребенок - вот этот самый - оказался главой семейства, опекуном
брата и двух сестер. Уже в этом возрасте - странная вещь! - мальчик осознает
свою ответственность и быстро взрослеет. В двадцать четыре часа он стал тем,
что он представляет собой и по сей день: улыбка очень редко освещает его
лицо и никогда - сердце! Он был лучшим учеником в коллеже. Ему выхлопотали
от аббатства Сен-Ваас одну из стипендий, которые имел в своем распоряжении
прелат в коллеже Людовика Великого. Он приехал в Париж один, имея при себе
рекомендацию к канонику Собора Парижской Богоматери; год спустя каноник
умер. Почти в то же время в Аррасе умерла младшая, самая любимая, сестра
Робеспьера. Тень иезуитов, только что изгнанных из Франции, еще была жива в
стенах коллежа Людовика Великого. Вам знакомо это здание, там сейчас
воспитывается ваш сын Себастьен, его дворы мрачны и глубоки, как в Бастилии,
они способны согнать румянец с самого свежего лица; юный Робеспьер был и так
от природы бледен, а в коллеже его лицо покрылось смертельной бледностью.
Другие дети хоть изредка выходили за стены коллежа; для них существовали
воскресные и праздничные дни; для сироты, жившего на стипендию и не имевшего
покровителей, все дни были одинаковы. Пока другие дети наслаждались семейным
уютом, он проводил время в одиночестве, тоске и скуке, отчего в сердце
просыпаются зависть и злоба, которые убивают душу в самом ее расцвете. Под
их воздействием мальчик стал хилым, и из него получился бесцветный юноша.
Наступит такой день, когда вряд ли кто-нибудь поверит в то, что существует
портрет двадцатичетырехлетнего Робеспьера, на котором в одной руке он Держит
розу, другую прижимает к груди, а подпись гласит: "Все для милой!" Жильбер
печально улыбнулся, взглянув на Робеспьера. - Правда, он полюбил этот девиз
и заказал этот портрет в то время, когда одна девица поклялась ему, что
ничто на свете не разлучит их; он тоже принес ей клятву и был готов ее
исполнить. Он уехал на три месяца, а когда вернулся - узнал, что она вышла
замуж! Впрочем, аббат из Сен-Вааса по-прежнему ему покровительствовал, он
выхлопотал для его брата стипендию коллежа Людовика Великого, а ему самому -
место судьи в трибунале по уголовным делам. И вот наступил день его первого
процесса, надо было назначить наказание убийце; Робеспьер, полный угрызений
совести оттого, что он осмелился распорядиться человеческой жизнью, хотя бы
он и был признан виновным, подал в отставку. Он стал адвокатом, потому что
ему надо было на что-нибудь жить и кормить сестру - брата хоть и плохо, но
все-таки кормили в коллеже Людовика Великого. Едва он вступил в должность,
как крестьяне стали его просить защитить их от епископа Аррасского.
Робеспьер тщательно изучил документы, выиграл дело крестьян и, еще не остыв
после своего успеха, был избран в Национальное собрание. В Национальном
собрании Робеспьера одни ненавидят, другие презирают: духовенство выказывает
ненависть адвокату, осмелившемуся выступать на суде против епископа
Аррасского, а знать провинции Артуа питает презрение к "судейскому крючку",
получившему образование из милости.
бы я не был заинтересован в том, чтобы он оставался беден, я завтра же дал
бы ему миллион.
Национальное собрание просить третье сословие, находившееся в неопределенном
положении после королевского вето, начать работу?
и вы увидите, что у этой горячности, которая сделала его почти
красноречивым, большое будущее.
Когда пятого числа Майяр, депутат от парижских женщин, обратился от имени
своих избирательниц к Национальному собранию, то все члены собрания
промолчали, а адвокатишка выступил не только резко, но так ловко, как никто
другой. Пока все так называемые народные заступники молчали, он поднялся
дважды: в первый раз во время всеобщей сумятицы, в другой раз - в полной
тишине. Он поддержал Майяра, говорившего о голоде и просившего хлеба.
однако он, может быть, еще изменит свою позицию.
да и кому придет в голову подкупать этого адвокатишку, над которым все
смеются? Этот человек будет позднее - хорошенько запомните, Жильбер, мои
слова, - наводить на Национальное собрание ужас, а сегодня он - всеобщее
посмешище! Среди знатных якобинцев бытует мнение, что господин де Робеспьер
смешон; глядя на него, все члены Национального собрания забавляются и
считают своим долгом его высмеивать. Ведь в больших собраниях бывает порой
скучно, нужен какой-нибудь дурачок для забавы.. В глазах таких господ, как
Ламетт, Казалес, Маури, Барнав, Дюпор, Робеспьер - дурак. Друзья его
предают, исподтишка подсмеиваясь над ним; враги освистывают и смеются
открыто; когда он берет слово, его никто не слушает, когда он возвышает
голос, вокруг все кричат. А когда он произносит речь как всегда в пользу
права, неизменно в защиту какого-то принципа, - никто его не слышит, только
Прозоров Александр
Доценко Виктор
Конан-Дойль Артур
Орлов Алекс
Шилова Юлия