реализовалось!
или пафос которого состоит в том, чтобы последовательно его выдерживать,
потому что мы многого не знаем и, лишь придерживаясь этого постулата, можем
избежать опасности. Я постулирую, что если сознание есть сознание сознания,
то это вовсе не какое-то маленькое тело или образ, находящийся у меня в
голове, или некое устройство, которое в любой момент реализует правильные
значения. Декарт не случайно вводит понятие "врожденных идей" или
континуальных свойств сознания и подчеркивает, что они реализуются только в
момент, когда мы мыслим. Что если - движение, то оно по прямой, момент
движения, а два момента - это уже реальное движение, и оно может идти по
кривой и т.д. В тот момент, когда - мысль, то, во-первых, она везде, и,
во-вторых, мы не можем этого не знать, не можем не видеть.
декартовской мысли. Декарт избежал роковой опасности, он просто как упрямый
осел твердил одно и то же. Его не понимают, а он продолжает свое. А Лейбниц,
например, не обладал такой последовательностью, вернее, таким воинственным
кавалерийским упрямством, каким обладал Декарт. (Кстати, кто же это сказал о
нем? Один погибший в первую мировую войну крупный католический деятель и
философ, известный, да - Шарль Пеги. В какой-то связи у него вырвалась
фраза, что Декарт - это cavalier. К сожалению, в русском переводе теряется
смысл, потому что мы должны переводить как "всадник", кавалерист, a cavalier
- это одновременно все-таки дворянин и джентльмен, сидящий на лошади. Декарт
- это французский cavalier, двинувшийся с места хорошим шагом.) А Лейбниц в
этой связи был вынужден ввести свой принцип - предустановленной гармонии. И
мы этот принцип тоже, естественно, не можем обойти, пока именно так строим
наше рассуждение, нашу картину мира и наше сознание.
предустановленной гармонии без предположения некоторой совершенно
мистической, таинственной памяти природы, которая как бы затаилась в нас и в
любой момент способна реализовать те значения, которые должны быть
реализованы, которые соответствуют предмету и т.д. Это неразрешимо до тех
пор, пока существует тот же самый "мексиканец", имеющий это название, имя и
непохожий на свое имя.
немотивированность знаков, у нас останется, сохранится принцип
предустановленной гармонии. А проблема немотивированность знака сводится,
как я уже об этом говорил, к проблеме существования знака.
уже случилось до того, как мы назвали. И когда мы анализируем названное,
"мексиканца", то должны считаться с тем, что всегда что-то уже случилось; мы
должны запрещать себе в нашем анализе удвоение мира или удвоение времени.
Нет еще времени, когда можно было бы посмотреть на мир и на слово
"мексиканец" и понять, вывести мексиканца в имени из мексиканца,
существующего в мире. Такого времени не будет, уже случилось. Здесь
действуют какие-то элементы, языковые, изобразительные, и в то же время -
конструктивные, ибо они конструируют, а не изображают смысл, не обозначают,
а впервые рождают, создают; какая-то движущая конструкция. Нужно прийти в
движение (так же как, я говорил вам, лишь пиша я узнаю свою мысль).
"Логико-философском трактате" этой проблемы нет, хотя понятия есть, а
проблема появляется лишь в "философских исследованиях"; я сейчас очень
смутно помню, что у него есть какое-то рассуждение, имеющее сходные черты с
тем, что я пытался провести; он делает там совершенно другие выводы, но
мысль о том, что сам акт называния парадоксален и странен, у Витгенштейна,
повторяю, есть. А понятия, относящиеся к этой парадоксальности, - в
совершенно ином контексте, в его ранней, первой работе. Там у него мимоходом
проходит мысль, брошенная и дальше не развиваемая, об иероглифической
природе языка, или, если угодно, о картинной его природе. Иероглифы, пишет
он, исчезли, а природа осталась. Конструкция какая-то, похожая на имя, у
которой есть свое существование. Или скажем так: именность Бога. Именность и
есть Его (Бога) существование.
некоторые аспекты декартовского хода мысли, так и не заметил этой проблемы,
прошел мимо нее, и поэтому все его построение повисло в воздухе). Значит, я
сказал, все упирается в проблему существования. Вспомните, что я говорил о
знаковости мира. В каком-то смысле для мышления, которое расшифровывает
знаки, все ситуации в мире являются знаковыми, но действия или проявления
их, показывающие себя знаками, например Божественные проявления или вообще
некоторые субстанциальные формы, качества, - все они могут проявляться
независимо от ограничений пространства-времени и причинной связи. Как бы
поверх их. Декарт решал эту проблему - необманывающего Бога, полагая, что
то, что мы воспринимаем из мира и что воздействует на нас, - это
материальные предметы, они существуют. Но что воздействует? Какая-то скрытая
духовная инстанция, подающая знак? Нет, говорил Декарт: на нас воздействуют
материальные тела, это и есть принцип эмпирической науки.
существующее еще и не похоже на свое значение? Значение предмета не имеет
никакого отношения к материальному телу знака. Что это за материальные
предметы? Ведь если мы не отвечаем на этот вопрос - а мы не отвечаем (он
продолжает оставаться горячей точкой современной мысли), - ну что же, тогда
будем хотя бы последовательны, как Декарт или как Лейбниц, возведший это уже
в принцип предустановленной гармонии. Декарт удовлетворялся, оставался на
пороге теории сознания, дальше не шел, он говорил: пожалуйста, все так, но
вот есть сознание сознания, и поэтому возможна в любой точке реализация
правильных, или соответствующих, или истинных значений и смыслов. Хотя эта
реализация происходит вопреки тому, что предметы не похожи на свои знаки,
имя не мотивировано составом и видом предмета. Конечно, здесь существует
какая-то иероглифика, но как до нее добраться? Очевидно, существуют такие
чувственные проявления, которые и есть одновременно сущность того, что
проявляется. Как если бы имя или тело имени было одновременно сущностью
того, что обозначено этим именем. Например, как если бы вы были исихастом и
считали бы, что изображение Христа на нерукотворной иконе и есть то, что
этим изображением изображается.
ввести другую, столь же существенную, сторону рефлексии. Значит, вся сложная
конструкция, все сложные рассуждения и вообще весь мир, включая сознание, -
все это держится у Декарта на тончайшем и глубочайшем, гениальнейшем
ощущении центральной роли проблемы единичности, вот этого "есть". Пока мы не
разберемся в том, в каком смысле существуют знаки, мы не продвинемся вперед
в анализе сознания мира. И тем более в анализе нашей реальной
психологической жизни, т.е. того, как происходит синтез сознательной жизни.
Мы знаем, что есть восприятие, оно синтезировалось; достаточно, как я
сказал, одного существа, способного понять мир. Тот опишет Вселенную, кто
сумеет себя расспросить, т.е. раскрутить "упечатленную душу". К счастью или
несчастью, это практически невозможно, но мы пытаемся это делать. И мы знаем
также, что это существо непрерывно воссоздается, заново рождается. Тем самым
Декарт особым образом вводит непрерывность. Ибо что такое "есть"?
или меня нет, но сам факт того, что "есть", действует, формальный факт
существования, а не содержание существования. Декарт считает: мир есть, если
есть мое участие в нем, если я все время подставлен, возрожденный заново, в
каждый данный момент творимый Богом, под все восприятия, поступки и т.д. Это
не мир представления и не картина мира, а мир непрерывного участия, которое
мы и называем бытием - особым термином, отличным от термина "существование"
и т.д. И поэтому, скажем, возможен такой оборот, как "бытие существующего",
хотя, на первый взгляд, это просто тавтология, удвоение термина. Но теперь
нам ясно, на какую сторону дела указывает термин "бытие" в отличие от
термина "существование". А с другой стороны, в других контекстах, термины
"бытие" и "существование" можно, конечно, употреблять как тождественные и
вместо "бытие" говорить "существование". Но в контексте "бытия
существующего" мы должны иметь в виду два разных слова.
потому что всегда нужен второй шаг - воспроизводства. Перед воспроизводством
должно что-то случиться; должна быть форма воплощения. Я приводил уже
аналогию из религиозного опыта, великого религиозного опыта человечества,
сказав, что тело Христа, с одной стороны, человеческое, ограниченное тело, а
с другой стороны, своим расположением оно бесконечно. То есть является
Богом. Так, может быть, вот такими бесконечностями являются и те вещи, о
которых я говорил, а именно: "В начале было Слово". Может быть - это. (Я
сейчас просто вслух вместе с вами рассуждаю, а вовсе не сообщаю нечто
абсолютное в смысле знания, у меня его нет, я пытаюсь вместе с вами
приблизиться к нему.) И я говорил еще (чтобы определить нам дальше эту
непрерывность), что между "я мыслю" и существованием нет интервала, нет еще
какого-то времени, ибо это и есть само время. Я случился в акте мысли, и уже
не нужно доказывать существование, потому что доказательством и было бы в
таком случае введение каких-то вещей внутрь между "мыслю" и "существую". А
между ними нет интервала. Именно к этому сводится одно из определений
декартовской непрерывности. Между прошлым, которое упаковалось в мексиканца,
и самим мексиканцем в той мере, в какой он - идея, или сознание сознания,
ничего поместить нельзя. Ибо это сама идея, напоминаю снова, под которой
понимается форма всякой нашей мысли, непосредственным перцепированием
которой мы знаем наши мысли. То есть непрерывность формулируется у Декарта
следующим образом: я знаю себя знающим знающего. Я знаю себя знающим A,
следовательно, я знаю A, любое A. И это в равной степени применимо и к
общению, поле которого очерчивается тем же: "я знаю себя знающим A".
Например, я знаю, что Володя, сидящий передо мной, знает A, я знаю A и т.д.
Но если я знаю, что он знает (и наоборот), то такое состояние сознания и
есть поле общения, определенное по полю передачи знаний, собирания
наблюдений с разных точек пространства и т.д., и т.д. Здесь самое
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Акунин Борис
Перумов Ник
Сапковский Анджей
Акунин Борис