И легонько этак рукой помахала. Как обвал сзади послышался, и воздухом
рвануло. Оглянулся приказчик, а за ним стена - ровно никакой штольни и не
было.
- Теперь что скажешь? - спрашивает опять Хозяйка. А приказчик, - он шибко
ожесточенный был, да и попом обнадеженный, - выхватил свой пистолет:
- Вот что скажу! - И хлоп из одного ствола... в Хозяйку-то! Та пульку рукой
поймала, в коленко приказчику бросила и тихонько молвила:
- До этого места нет его. - Как приказ отдала. И сейчас же приказчик по
самое колено зеленью оброс. Ну, тут он, понятно, завыл:
- Матушка-голубушка, прости, сделай милость. Внукам-правнукам закажу. От
места откажусь. Отпусти душу на покаянье!
А сам ревет, слезами уливается. Хозяйка даже плюнула.
- Эх, ты, - говорит, - погань, пустая порода! И умереть не умеешь. Смотреть
на тебя - с души воротит.
Повела рукой, и приказчик по самую маковку зеленью зарос. Как глыба большая
на его месте стала. Хозяйка подошла, чуть задела рукой, глыба и свалилась,
а Хозяйка как растаяла.
А в горе переполох. Ну, как же - штольня обвалилась, а туда приказчик со
всей своей свитой ушел. Не шутка дело. Народ согнали. Откапывать стали.
Наверху суматоха тоже поднялась. Барину в Сысерть нарочного послали. Горное
начальство из города на другой день прикатило. Дня через два отрыли
приказчиковых-то слуг. И вот диво! Которые хуже-то всех были, те все
мертвые, а кои хоть маленько стыд имели, то только изувечены. Всех нашли,
только приказчика нету. Потом уже докопались до какого-то неведомого забоя.
Глядят, а на середине глыба малахиту отворочена лежит. Стали оглядывать ее
и видят - с одного-то конца она шлифована.
"Что, - думают, - за чудо. Кому тут малахит шлифовать?" Стали хорошенько
разглядывать, да и увидели - посредине шлифованного места две подошвы
сапожные.
Новехоньки подошевки-то. Все гвоздики на них видно. В три ряда. Довели об
этом до барина, а тот уже старик тогда был, в шахту давно не спускался, а
поглядеть охота. Велел вытаскивать глыбу, как есть. Сколько тут битвы было!
Подняли все-таки. Старый барин, как увидел подошвы, так в слезы ударился:
- Вот какой у меня верный слуга был! - Потом и говорит: - Надо это тело из
камня вызволить и с честью похоронить.
Послали сейчас же на Мрамор за самым хорошим камнерезом. А там тогда
Костоусов на славе был. Привезли его. Барин и спрашивает:
- Можешь ты тело из камня вызволить и чтоб тела не испортить?
Мастер оглядел глыбу и говорит:
- А кому обой будет?
- Это, - говорит барин, - уж в твою пользу, и за работу заплачу, не
поскуплюсь.
- Что же, - говорит, - постараться можно. Главное дело - материал шибко
хороший. Редко такой и увидишь. Одно горе - дело наше мешкотно. Если сразу
до тела обивать, дух, я думаю, смрадный пойдет. Сперва, видно, надо
оболванить, а ото малахиту потеря.
Барин даже огневался на эти слова.
- Не о малахите, - говорит, - думай, а как тело моего верного слуги без
пороку добыть.
- Это, - отвечает мастер, - кому как.
Он, вишь, вольный, Костоусов-то, был. Ну, и разговор у него такой. Стал
Костоусов мертвяка добывать. Оболванил сперва, малахит домой увез. Потом
стал до тела добираться. И ведь что? Где тело либо одежа были, там все
пустая порода, а кругом малахит первосортный.
Барин все-таки эту пустую породу велел похоронить как человека. А мастер
Костоусов жалел:
- Кабы знать¬, - говорит, - так надо бы глыбу сразу на распил пустить.
Сколько добра сгибло из-за приказчика, а от него, вишь, что осталось! Одни
подошвы.
Был еще на руднике такой случай.
В одном забое пошла руда со шлифом. Отобьют кусок, а у него, глядишь,
какой-нибудь уголышек гладехонек. Как зеркало блестит, глядись в него -
кому любо.
Ну, рудобоям не до забавы. Всяк от стариков слыхал, что это примета вовсе
худая.
- Пойдет такое - берегись! Это Хозяйка горы зеркало расколотила. Сердится.
Без обвалу дело не пройдет.
Люди, понятно, и сторожатся, кто как может, а начальство в перву голову.
Рудничный смотритель как услышал про эту штуку, сразу в ту сторону и ходить
перестал, а своему подручному надзирателю наказывает:
- Распорядись подпереть проход двойным перекладом из лежаков да вели
очистить до надежного потолка забой. Тогда сам погляжу.
Надзирателем на ту пору пришелся Ераско Поспешай. Егозливый такой
старичонко. На глазах у начальства всегда рысью бегал. Чуть ему скажут, со
всех ног кинется и без толку народ полошит, как на пожар.
- Поспешай, ребятушки, поспешай! Руднично дело тихого ходу не любит. Одна
нога здесь, другая нога там.
За суматошливость-то его Поспешаем и прозвали. Только в этом деле и у
Поспешая ноги заболели. В глазах свету не стало, норовит чужими поглядеть.
Подзывает бергала-плотника да и говорит:
- Сбегай-ко, Иван, огляди хорошенько да смекни, сколько бревен
подтаскивать, и начинайте благословясь. Руднично дело, сам знаешь, мешкоты
не любит, а у меня, как на грех, в боку колотье поднялось и поясница
отнялась. Еле живой стою. К погоде, видно. Так вы уж без меня постарайтесь!
Чтоб завтра к вечеру готово было!
Бергалу податься некуда - пошел, а тоже не торопится. Сколь ведь в руднике
ни тошно, а в могилу до своего часу все же никому неохота. Ераско даже
пригрозил:
- Поспешай, братец, поспешай! Не оглядывайся! Ленивых-то, сам знаешь, у нас
хорошо на пожарной бодрят. Видал, поди?
Он - этот Ераско Поспешай - лисьей повадки человечишко. Говорил сладенько,
а на деле самый зловредный был. Никто больше его народу под плети не
подводил. Боялись его.
На другой день к вечеру поставили переклады. Крепь надежная, что говорить,
только ведь гора! Бревном не удержишь, коли она осадку дает. Жамкнет, так
стояки-бревна, как лучинки, хрустнут, и лежакам не вытерпеть: в блин их
сдавит. Бывалое дело.
Ераско Поспешай все же осмелел маленько. Хоть пристанывает и на колотье в
боку жалуется, а у перекладов ходит и забой оглядел. Видит - дело тут прямо
смертное, плетями в тот забой не всякого загонишь. Вот Ераско и перебирает
про себя, кого бы на это дело нарядить.
Под рукой у Ераско много народу ходило, только смирнее Гани Зари не было.
На диво безответный мужик выдался. То ли его смолоду заколотили, то ли
такой уродился, - никогда поперек слова не молвит. А как у него семейная
Володихин Дмитрий
Контровский Владимир
Маккарти Кормак
Прозоров Александр
Корнев Павел
Свержин Владимир