проезжаем мимо. На ближайшей остановке я схожу.
Мерцает лампадка перед алтарем, под которым, по мнению Шумовского,
покоятся останки святых армян. У этого алтаря молился мой отец, трепеща от
страха перед приближающейся examinum sessio'. Академический год начинался
торжественной мессой в этой церкви. Отец не раз мне ее описывал.
барокко. Я встаю и выхожу на площадь перед церковью, чтобы посмотреть
оттуда на ее фасад, которым так восторгался отец. Линии тяжелые и строгие,
но очень красивые.
здание, потом иду к воротам, ведущим во двор, и, так же как в первый вечер
моего приезда в Рим, опираясь руками на решетку, любуюсь фонтаном-теперь,
как и во времена отца, кажется, будто вот-вот иссякнут последние запасы
его воды.
там не шелохнется. Я делаю один шаг и читаю надпись на прибитой сбоку
табличке, заменившей прежнюю-с названием юридической школы "Аполлинаре",
ньше присоединенной к латеранскому атенеуму. Новая табличка безупречно
позолочена и ярко сверкает. Отец, наверное, нашел бы, что она не подходит
к потускневшему от времени фасаду. В особенности потому, что это табличка
рядового лицея.
Apollinare". И о ней я тоже слышал от отца.
концу года они продавали одни книги, покупали другие, а в течение года,
случалось, закладывали их. Маленькая, заставленная книгами витрина манит
меня. Я пробегаю глазами названия. Хотя бьшшая юридическая школа переехала
далеко отсюда, книжная лавка не изменила своего характера. На выставке
по-прежнему полно книг, посвященных исследованию utriusgue juris'[' Обоих
прав (лат.)-гражданского и церковного], гагиографии2 [2 Описание священных
предметов], истории церкви и вспомогательным дисциплинам. Некоторые труды
я знаю-не потому, что изучал их, просто они попадались мне в библиотеке
отца. Во время войны она сильно поредела. В ней образовались серьезные
пробелы, отец часто на это жаловался. Перед отъездом я не составил списка
недостающих книг, так как не рассчитывал, что у меня окажутся свободные
деньги в Риме. А между тем как раз теперь я мог бы кое-что купить для
отца. Вспоминаю, что у него даже нет полного комплекта "Sacrae Romanae
Rotae Decisiones seu Sententiae"3 [3 "Решения и приговоры Священной
Римской Роты" (лат.)]. Я не запомнил, каких именно выпусков недостает,
однако последних, изданных после войны, у него, наверное, нет. Я вхожу в
лавку, чтобы спросить о них. Книготорговец, очень старый, медлительный и
глуховатый, дает мне четыре тома, самые последние. Они стоят дорого, я
довольно долго в задумчивости разглядываю их. Вдруг старый книготорговец
говорит:
понял. Дело в том, что мое лицо кажется ему знакомым.
мировой войны.
вас книги.
вспоминает минувшие годы и сокрушается, что многое изменилось с тех пор,
как он лишился столь ценного для него соседства "Аполлинаре". Все это
время я перебираю лежащие на прилавке тома "Decisiones seu Sententiae".
Перекладываю их, откладываю, никак не могу решить, сколько на них
потратить.
полке. Кладет передо мной четыре тома, как раз те, которые мне нужны,
только в переплете. Я возражаю. Но оказывается, что переплетенные стоят
дешевле-они подержанные. Разница в цене значительная. От радости я покупаю
все четыре тома. Старичок принимается их паковать. Процедура для него
тяжелая и длится долго, а я тем временем разглядываю книги на полках.
Название одной из них вызывает у меня интерес:
Катерина Александрийская в легенде и в искусстве" (итал.)]. Беру книгу,
перелистываю: ведь это и есть та самая святая, сопокровительница Роты, чей
портрет я безуспешно искал на старинных печатях в Ватиканской библиотеке.
Среди иллюстраций попадаются репродукции картин Ван-Эйка, Мемлинга,
Корреджо и снимки церквей, построенных в честь этой мученицы. Она жила в
четвертом веке, но ее чудесную историю прославили лишь крестоносцы.
- и замираю. Есть! Есть печать! Фотография замечательная. Эмблема в центре
печати сохранилась великолепно. Читаю пояснения под иллюстрацией. Печать
заимствована из ватиканских коллекций. Документ, который она сопровождает,
относится к авиньонской эпохе. Это приговор Роты. На эмблеме изображены
оба патрона Роты: Катерина и Августин. Одной рукой они поддерживают
миниатюрную скамью, очевидно судейскую, а другой рукой на нее указывают.
Скамья в форме круга.
скамья-символ трибунала, который в ту эпоху стали называть трибуналом
Роты, то есть как бы трибуналом круга или диска, ибо таково значение
слова"рота"и в классической, и в средневековой латыни. Значит,
подтверждается моя догадка, родившаяся во Вроцлаве, где я напал на
адресованное тамошней курии послание испанской Роты-довольно позднее, с
поврежденной печатью. Я обрадовался, но радость моя тут же остыла. Я не
мог считать свою гипотезу документально обоснованной, для этого
недостаточно было прекрасной второй печати, которую я теперь разглядывал.
С методологической, научной, стороны система доказательств была слишком
шаткой. Я разозлился. Тот факт, что новая печать подкрепляла мою версию,
только раздражал меня. Ибо много ли толку было мне как научному работнику
от собственной уверенности, если я ничем не мог обосновать ее? Все мои
прежние притязания были теперь бессмысленны. Я так разволновался, что весь
вспотел. Я взял книгу и присоединил ее к уже запакованным томам. Я
понимал, что любой человек, интересующийся историей Роты, вернее,
происхождением ее загадочного названия, взглянув на снимок, который я
только что рассматривал, задумается над ним и сможет пойти дальше по тому
пути, откуда меня столкнули. Таким образом, я купил себе книгу вовсе не
для того, чтобы завершить свой труд, а сам не знаю зачем. Разве что как
доказательство нелепости того, что произошло со мной, и моей обиды. Я
снова вытер свое вспотевшее лицо.
Теперь пора покинуть Рим.
целый час! Я провел его в баре напротив дворца Канчеллерия. В том самом
баре, где несколько дней назад я пил кофе, а Весневич вызывал по телефону
кузину Сандры. Я выбрал самый дальний угол. Здесь было душно. Тогда я
перебрался на свежий воздух, сел за столик на тротуаре, под сенью
оранжевого тента. Но солнце проникает и сквозь него. Чтобы убить время, я
распаковываю купленную мною монографию. Читать неудобно, а тем более
рассматривать иллюстрации. От блестящей меловой бумаги, на которой они
напечатаны, лучи отражаются, как от зеркала.
мне освобождение. Двенадцать. Я могу уже идти в Роту. Расплачиваюсь.
Пересекаю площадь. По лестнице поднимаюсь медленно, не от жары и не
потому, что мне трудно дышать, а просто от волнения. Вот и эбеновые
полированные двери. Медная начищенная ручка. Служитель. Столик перед ним
пуст. Исчезла кипа печатных изданий, и служителю не надо вкладывать их в
большие конверты. Он уже закончил свои обязанности! Я справляюсь о
секретаре. Служитель молча отводит руки назад, показывая, куда идти.
Впрочем, мне не нужно объяснять. Я знаю, в какой коридор следует пройти, а
что касается комнаты, так я тоже хорошо помню: первая налево.
впивается в меня близорукими глазами за толстыми стеклами. Узнает меня.
Стол перед ним тоже чисто прибран.
на блестящей доске стола, - конверт. Рядом свеча, палочка сургуча, спички.
Священник отрывается от письма. Берет конверт. Вручает мне. Я держу его, и
рука у меня слегка дрожит.
большими буквами проштамповано полное название Роты. Священник указывает
мне рукой на стул. Но я стоя извлекаю из конверта документ. Прочитываю его
раз, другой. Я задыхаюсь, крепко зажмуриваю глаза и только тогда сажусь. В
документе все правильно: имя отца, фамилия, даты. Только не совпадает
название епархии, которую Рота подтверждает как местожительство отца.
Черепнин Владимир
Махров Алексей
Никитин Юрий
Березин Федор
Маккарти Кормак
Свержин Владимир