буду знать, где ты и что с тобой...
оружие самозащиты и как враг... Ее плечи, ее глубокие, потемневшие от
волнения глаза...
вернусь. Вообрази, будто я деловой человек и хочу продать Лиге Наций крупную
партию пулеметов.
последней. Вебер может тебя посещать - я не могу! Морозову ты звонил - мне
нет. А теперь ты и вовсе уходишь...
душной будке. Потом заметил, что все еще держит трубку в руке. Он открыл
дверь. Полицейский взглянул на него.
подумал он. До этого я был спокоен. А теперь все во мне перевернулось. Да и
что мог дать телефонный разговор? Ровным счетом ничего. Ни мне, ни Жоан. Его
так и подмывало вернуться в будку, позвонить снова и сказать все, что он,
собственно, хотел сказать. Объяснить, почему он не может увидеться с ней.
Объяснить, что он не хочет показаться в таком виде, предстать перед ней в
обличий грязного арестанта. Но он выкрутится и на этот раз, и все будет
по-прежнему.
"Капорал". И принесите счет.
сигарет по карманам.
и сунул во внутренний карман пальто.
старости лет я буду снова играть в индейцев, - ни за что бы не поверил.
признавал. Он пил только пиво и уверял, что лучшего, чем в Берлине, нигде не
найти. Равик лежал на койке и читал газеты. Поляк не читал, он вообще не
знал ни слова по-французски. Он курил и был счастлив. Ночью водопроводчик
расплакался. Равик проснулся от сдавленных всхлипываний и лежал неподвижно,
уставившись в маленькое оконце, за которым мерцало бледное небо. Он не мог
уснуть даже после того, как водопроводчик утих. Слишком хорошо жил раньше,
подумал он. Всего было вдоволь, теперь все исчезло, вот и тоскует.
в душном вагоне среди людей, от которых несло чесноком, среди охотников с
собаками, женщин, державших на коленях корзины с курами и голубями... А до
этого он находился три месяца на границе...
внимание. Ему показалось, что вокруг Рон Пуэн расставлены зеркала,
улавливающие и отражающие скудный свет поздних майских сумерек.
зеркальные пирамиды. Длинной вереницей призраков тянулись они за клумбами
тюльпанов.
клумбу.
английского короля. Пусть себе глядится.
Все и ничто. Каштаны уже в цвету, а тогда на них не было ни листочка;
Германия опять нарушила договоры и полностью оккупировала Чехословакию;
эмигрант Иозеф Блюменталь в припадке истерического хохота застрелился перед
дворцом Лиги Наций в Женеве; сам он за это время перенес воспаление легких,
и болезнь все еще дает себя знать. Тогда он находился в Бель-форе и носил
фамилию Гюнтер... И вот он снова в Париже, и вечер мягок, как грудь женщины,
и кажется - иначе и не может быть. Все принимается со спокойствием
обреченности - этим единственным оружием беспомощности. Небо всегда и везде
остается одним и тем же, распростертое над убийством, ненавистью,
самоотверженностью и любовью, наступает весна, и деревья бездумно расцветают
вновь, приходят и уходят сливово-синие сумерки, и нет им дела до паспортов,
предательства, отчаяния и надежды. Как хорошо снова оказаться в Париже, не
спеша идти по улице, окутанной серебристо-серым светом, ни о чем не
думать... До чего он хорош, этот час, еще полный отсрочки, полный мягкой
расплывчатости, и эта грань, где далекая печаль и блаженно-счастливое
ощущение того, что ты еще просто жив, сливаются воедино, как небо и море на
горизонте: первый час возвращения, когда ножи и стрелы еще не успели
вонзиться в тебя... Это редкое чувство единения с природой, ее широкое
дыхание, идущее далеко и издалека, это пока еще безотчетное скольжение вдоль
дороги сердца, мимо тусклых огней фактов, мимо крестов, на которых распято
прошлое, и колючих шипов будущего, цезура, безмолвное парение, короткая
передышка, когда, весь открывшись жизни, ты замкнулся в самом себе... Слабый
пульс вечности, подслушанный в самом быстротечном и преходящем...
графин вина.
нельзя более кстати. Это "вуврэ"?
что ты вернулся... Сколько ты отсутствовал. Месяца три?
настольный колокольчик, похожий на те, какими звонят служки в деревенских
церквах. В "катакомбе" провели электричество, но электрических звонков там
не было. Да и вряд ли стоило их заводить: эмигранты вообще старались
привлекать к себе поменьше внимания.
Воцеком, Нойманом, Гюнтером... Не знаю почему, но фамилия Равик мне особенно
нравится. Не хочу с ней расставаться.
здесь. Твоя комната свободна.
у меня в комнате.
нам? Я не видела вас больше полугода, мсье.
обходился без подноса, так как работал в "катакомбе" давно и мог позволить
себе такую вольность. По его лицу Морозов понял, что сейчас последуют
ненужные расспросы, и предупредил его.
смотри не ошибись!
все с точностью до одного дня. С тех пор прошло ровно... - Он по-актерски
выдержал паузу, улыбнулся и докончил: - Четыре с половиной недели.
Корнев Павел
Ильин Андрей
Ильин Андрей
Ильин Андрей
Орлов Алекс
Лондон Джек