рассудок.
нюхнула чистый, без всякой примеси порошок. Слизистую обожгло. "Дерзкий", -
подумала Таня, определяя дозу на глаз. Опасения, не многовато ли, при этом
не было. Как это часто случается с теми, кто знает тайную прелесть всякого
наркотика, Таню так же вело стремление достичь вершинки познанного однажды
блаженства поэтому она попросту откидывала всякое чувство страха за
собственную неповторимую жизнь. Вместо инстинкта самосохранения работало
эрзац-сознание: а будь что будет.
шарила концом иглы на почерневшем рекордовском шприце в поисках рваной,
затянувшейся малиновыми синяками вены. Не найдя ее на сгибе, она решительно,
прикусив губу, воткнула ту же иглу в кисть. Попала. И побежала теплым
туманом надежды по кровяным сосудам угарная эйфория. Метнулась мысль о
вожделенном пределе. Предметы и мебель поехали перед глазами, разъезжаясь
серебристой рябью.
Откуда-то издалека пришли чужие голоса: ."Ау!" - "Как ты тут?" - "Мы только
вещички забрать..." - "Э, она уже тащится!" - "Слушай, а на нашу долю
осталось?" - "Иди шприцы вскипяти..." - Опрокидываясь навзничь, Таня охнула,
а руки неестественно, как чужие, не принадлежащие ее телу, еще цеплялись за
воздух. Звенело в ушах.
под самой теменной костью. Дыхание судорожно останавливалось, и где-то
далеко, неровно и замедляя темп, ударял сердечный маятник, отсчитывая, как
кукушка, последние секунды жизни. Она даже не раздвоилась, а их стало
множество: одна болталась под потолком, безумно хохоча над собственным телом
внизу, и выговаривала второй - той, что философски застыла, съежившись в
красном углу:
в одну, вылетели, как ведьма в трубу, увидели с непомерной высоты дом,
людей, занимающихся своими делами, как пчелы в сотах улья. Хотела было найти
знакомых, крикнуть на прощание - и оказалась в радужном коридоре, где не
было углов, а бесконечные стены, словно сделанные из плазменной ткани,
переливались фиолетовыми искрами и зелеными огоньками. Все дальше и дальше
улетала Таня, гул нарастал, но было легко и свободно. Где-то там впереди
должен быть свет Но он не приближался. Наоборот, все больше сгущалась бездна
тьмы. И в монотонном гудении стал отчетливо слышен родной бас-профундо:
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Жизнь после жизни
(1995)
I
эскалаторе ехал, прикрыв глаза - не хотелось видеть чужих лиц, чужие затылки
тоже раздражали. Вот так, казалось, уже ничем не проймешь заиндевелую душу,
ан нет.
только сейчас, оставшись один. Ошеломил вид воскресшего Павла, метаморфозы,
происшедшие с друзьями юности, которых в иных обстоятельствах и не узнал бы
- а узнал, прошел бы равнодушно мимо. А раздавили счастье и любовь,
вспыхивавшие в бездонных зеленых глазах бывшей жены всякий раз, когда взгляд
их падал на Павла ее нестерпимая, почти нечеловеческая красота лишь
усиленная годами. Вновь, как двадцать лет назад, он был влюблен, но на этот
раз совершенно безнадежно. Какой идиот, ну какой же идиот, сам соскочил с
поезда счастья, и поезд тот давно ушел без него, и теперь не догонишь...
можно занять свободное местечко, присесть тихонечко, снова закрыть глаза,
постараться вызвать в памяти любимый образ и притворившись спящим, всласть
пострадать.
раздвинулись, открыв жемчуг мелких, острых зубов.
шанс, данный ему судьбою... Не поперло с самого начала, в обоих гастрономах
было только кислое шампанское, да еще аперитив "Степной", бродяжья радость.
И потащила нелегкая в подвальную разливуху, а там случился кто-то знакомый и
херес молдавский. Понеслась арба по кочкам... Очнулся в кровати, а в какой -
не понял сначала, втек в ситуацию, только когда явилась матушка родная со
скорбным фейсом, волоча на буксире кого-то в белом халате. Укол,
беспамятство, потом капельница, палата с голыми стенами и замком, запертым
снаружи... Ужас! Как рвался тогда обратно, к ней, к любимой с нежными
руками, смелой, доброй, несчастной, такой беззащитной и одинокой... Боже, до
чего одинокой! Как ни пытался, так ведь ни разу за все эти угарно-счастливые
месяцы не сумел развеселить Таню, нередко готов был сам ширануть ее, лишь бы
увидеть золотое сияние глаз. Но ручки, как у всякого пьянчужки, трясло, да и
жалко было иголкой колоть эту дивную прозрачную кожу. Хоть и приучился
постепенно догонять после бухалова колесами или травкой, которую, щеголяя
эрудицией, называл английским словом "хэмп", да и опия, ежели дадут, не
прочь был вогнать через клизму, но иглы боялся как огня. Всякий раз при виде
шприца в Таниных руках душа кричала о беззащитности любимой, ее уязвимости
но как и от кого защитить эту красоту - не знал и счастлив был от того, что
его принимают таким, какой он есть, не теребя и ничего не требуя... А потом
ему сообщили, что она тоже здесь, в глубокой коме, считай, при смерти, и
неизвестно, выкарабкается ли. Передозировка. А нашел ее Павел, бывший муж
бывший друг... К ней так и не пустили. Несколько дней подряд приходил
неприятный следователь, все что-то выспрашивал, выведывал, сам ничего не
рассказывал. Потом следователь пропал, а через день исчезла и она. С
концами, как в омут канула, оставшись лишь воспоминанием, мучительным,
сладким и горьким одновременно, уходящим...
свою станцию не проехал.
(1980-1982)
II
растительности зимнего сада, способствуя фотосинтезу и здоровому росту. Но
под раскидистыми листами кокосовой пальмы стоял приятный полумрак, а совсем
рядом - лишь руку протяни! - журчали, изливаясь из мраморной стены в мелкий
бассейн, прозрачные струи каскада. Шеров доверительно положил руку на Танино
колено и заглянул в золотистые глаза.
вытащил. Такая я тебе ни к чему.
тогда с чувством изведанного счастья, полноты сил и уверенности, что все
хорошо.
всего миг. А потом стало скучно... Шеров, прости за лирику, я тебе
благодарна, конечно, только отпусти меня, пожалуйста.
пройдет.
отработаю.
поправляйся. Ты. еще не готова, да и я не готов говорить с тобой о делах.
отсюда.
Шерова, любовались видом на раскинувшийся под Воробьевыми горами большой
парк и не спеша потягивали крепчайший кофе, приготовленный молчаливым
чернокудрым Архимедом, заедая свежей пахлавой с орехами и прихлебывая
какую-то алкогольную диковину, похожую одновременно на коньяк и на ликер с
легкой мандариновой отдушкой. Тане было спокойно, легко и никуда не хотелось
спешить. Шеров с улыбкой поглядывал на нее.
мне. Правда, я тоже догадывалась, но... - проговорила Таня, поставив бокал.
случился очень кстати. Во-вторых, за тобой могли следить люди Афто и через
тебя выйти на меня прежде, чем я успел бы выйти на них. А в-третьих,