Чтение 52–й страницы книги ~Почетный консул~

Хэмфрису я не доверяю...

- Если хотите уснуть, я сделаю вам укол морфия.

- Лучше не спать. Мне еще о многом надо подумать, а времени мало. Дайте
мне побыть одному. Пора к этому привыкать, правда?

4

Доктору Пларру казалось, что их оставили совершенно одних. Враги от них
отступились: громкоговоритель молчал, дождь прекратился, и, несмотря на
тревожные мысли, доктор Пларр заснул, хотя то и дело просыпался. В первый
раз он открыл глаза потому, что его разбудил голос отца Риваса. Священник
стоял на коленях у двери, прижав губы к трещине в доске. Он, казалось,
разговаривал с мертвым или с умирающим за порогом. Что это было: слова
утешения, молитва, отпущение грехов? Доктор Пларр повернулся на другой бок
и снова заснул. Когда он проснулся во второй раз, в соседней комнате
храпел Чарли Фортнум - хриплым, скрипучим, пьяным храпом. Может, ему
снилось, как он блаженствует у себя дома в большой кровати после того, как
прикончил у бара бутылку? Неужели Клара терпит его храп? О чем она думает,
вынужденная лежать рядом с ним без сна? Вспоминает ли с сожалением о своей
каморке у мамаши Санчес? Там с наступлением рассвета она могла спокойно
спать одна. Грустит ли о простоте своей тогдашней жизни? Он всего этого не
знал. Отгадать ее мысли было все равно что понять мысли какого-нибудь
странного зверька.

Свет прожекторов, проникавший под дверь, стал тускнеть. Наступал
последний день. Он вспомнил, как много лет назад сидел с матерью на
представлении son-et-lumiere [звука и света (франц.)] в окрестностях
Буэнос-Айреса. Лучи прожекторов появлялись и исчезали, как слова, которые
мелом писал на доске учитель, выхватывая из темноты то дерево, под которым
однажды кто-то сидел - уж не Сан-Мартин ли? - то старую конюшню, где
какая-то другая историческая личность привязывала коня, а то и окна
комнаты, где что-то подписывали - договор или конституцию, он не мог
припомнить. Чей-то голос рассказывал эту историю прозой, отмеченной
величием невозвратного прошлого. Он устал от медицинских размышлений и
заснул. Когда он проснулся в третий раз, Марта уже хлопотала, накрывая
скатертью стол, а сквозь щели в окне и двери просачивался дневной свет. На
столе стояли на блюдцах две незажженные свечи.

- Это все свечи, какие у нас остались, отец мой, - сказала Марта.

Отец Ривас еще спал, свернувшись, как зародыш.

Марта снова окликнула его:

- Отец мой!

От ее голоса навстречу новому дню стали просыпаться остальные - Леон,
Пабло, Акуино.

- Который час?

- Что?

- Что ты сказала?

- Не хватает свечей, отец мой.

- Дело не в свечах. Марта. Что ты так суетишься?

- Рубашка твоя еще мокрая. Ты помрешь от простуды.

- Вряд ли от нее, - сказал отец Ривас.

Она досадливо ворчала, ставя на стол пузырек из-под лекарства с вином,
бутыль из тыквы, которая должна была служить потиром, расстилая дырявое
кухонное полотенце вместо салфетки.

- Не того я хотела, - жаловалась она. - Не о том мечтала. - Она
положила на стол карманный молитвенник с рваным переплетом и раскрыла его.
- Какое сегодня воскресенье, отец мой? - спросила она, листая страницы. -
Двадцать пятое воскресенье после троицына дня или двадцать шестое? А может
быть, сегодня рождественский пост, отец мой?

- Понятия не имею, - сказал отец Ривас.

- Как же я тогда найду нужное послание и главу из Евангелия?

- Прочту что попадется, наугад.

- Было бы хорошо отпустить Фортнума сейчас, - сказал Пабло. - Уже почти
шесть, и через два часа...

- Нет, - возразил Акуино, - мы проголосовали за то, чтобы подождать.

- А вот он не голосовал, - сказал Пабло, указывая на доктора Пларра.

- У него нет права голоса. Он не с нами.

- Он умрет вместе с нами.

Отец Ривас взял у Марты мокрую рубашку.

- Нам некогда спорить, - сказал он. - Я отслужу мессу. Если сеньор
Фортнум захочет ее послушать, помогите ему войти. Я отслужу мессу по
Диего, по Мигелю, по всем нам, кто сегодня может умереть.

- Только не по мне, - заявил Акуино.

- Ты не можешь мне указывать, за кого надо молиться. Я знаю, что ты ни
во что не веришь. Ладно. Не верь. Встань в тот угол и ни во что не верь.
Кому какое дело, веришь ты или нет. Даже твой Маркс знает не больше моего,
что истинно и что ложно.

- Терпеть не могу, когда попусту тратят время. У нас его не так много
осталось.

- А как бы ты хотел его употребить?

Акуино рассмеялся.

- Конечно, я бы так же его потратил, как и ты. "Когда о смерти речь, то
говорит живой". Если бы я все еще хотел писать стихи, я бы сделал эту
строчку чуть яснее - я уже начинаю понимать ее сам.

- Ты примешь мою исповедь, отец мой? - спросил негр.

- Конечно. Погоди минутку. Давай выйдем на задний двор. А ты. Марта?

- Как я могу тебе исповедоваться, отец мой?

- А почему бы нет? Ты достаточно близка к смерти, чтобы дать любое
обещание - даже покинуть меня.

- Я никогда...

- Об этом позаботятся парашютисты.

- А ты сам, отец мой?

- Ну, мне придется обойтись без исповеди. Не всем так везет, что перед
смертью у них под рукой священник. Я рад принадлежать к большинству.
Слишком долго был одним из привилегированных.

Доктор Пларр оставил их и пошел в другую комнату.

- Леон собирается служить мессу, - сказал он. - Хотите присутствовать?

- Который час?

- Не знаю. Кажется, начало седьмого. Уже взошло солнце.

- Что они намерены делать?

- Перес велел им освободить вас до восьми.

- А они не хотят?

- Думаю, что нет.

- Значит, они убьют меня, а Перес убьет их. Только у вас есть шанс
уцелеть, да?

- Может быть. Хотя и этот шанс невелик.

- Мое письмо Кларе... как бы там ни было, возьмите его у меня.

- Как хотите.

Чарли Фортнум вынул из кармана сверток бумаги.

- Здесь главным образом счета. Неоплаченные. Все торговцы жульничают,
кроме Грубера... Куда, черт возьми, я его дел? - В конце концов он нашел
письмо в другом кармане. - Нет, - сказал он, - теперь уже нет смысла его
передавать. Зачем ей мои нежности, если у нее будете вы? - Он разорвал
письмо на мелкие клочки. - Да я и не хотел бы, чтобы его прочла полиция. У
меня есть еще и фотография, - добавил он, роясь в бумажнике. -
Единственная моя фотография "Гордости Фортнума", но на ней и Клара тоже. -
Он кинул взгляд на фотографию, потом порвал и ее. - Обещайте, что не
расскажете ей, что я все о вас знал. Не хочу, чтобы она чувствовала себя
виноватой. Если она на это способна.

- Обещаю, - сказал доктор Пларр.

- Эти счета... лучше займитесь ими сами. - Чарли Фортнум передал их
Пларру. - На моем текущем счету, наверно, найдется, чем их оплатить. Если
нет, эти жулики и так достаточно меня надували. Я ухожу с корабля, -
добавил он, - но не хочу, чтобы пострадал экипаж.

- Сейчас отец Ривас начнет служить мессу. Если хотите послушать, я вас
туда отведу.

- Нет, я никогда не был, что называется, человеком религиозным.
Пожалуй, останусь здесь со своим виски. - Он смерил взглядом то, что
осталось в бутылке. - Может, хлебну глоточек сейчас, тогда напоследок еще
останется настоящая норма. Даже больше шкиперской.

Из соседней комнаты доносился тихий голос. Чарли Фортнум сказал:

- Знаю, что если во все это верить, люди под конец получают какое-то
утешение. А вы вообще во что-нибудь верите?

- Нет. - Теперь, когда в их отношения была внесена ясность, доктор
Пларр испытывал странную потребность выражаться предельно точно. Он
добавил: - Думаю, что нет.

- Я тоже... хотя... Это страшно глупо, но, когда со мной тот тип, я
говорю о священнике... ну о том, кто собирается меня убить... я
чувствую... Знаете, была даже минута, когда мне показалось, что он хочет
мне исповедаться. Мне, Чарли Фортнуму! Можете себе представить? И ей-богу,
я бы отпустил ему грехи... Когда они убьют меня, Пларр?

- Не знаю, который сейчас час. У меня нет часов. Наверно, около восьми.
Перес даст тогда команду парашютистам. Что будет дальше, один бог знает.

- Опять бог! Никуда от этого дурацкого слова не денешься, верно? Может,
все-таки пойти и немного послушать? Вреда от этого не будет. А ему
приятно. Я имею в виду священника. Да и делать все равно нечего... Если вы
мне поможете.

Он оперся рукой на плечо доктора Пларра. Весил он на удивление мало для