наци особенно неистовствовали, хватали на улицах всех подозрительных,
расстреливали заложников, разлучали детей с родителями... Это надо
пережить, это трудно понять людям, которые не знали оккупации... Ну вот,
представьте, что каждую ночь, ложась спать, вы не раздеваетесь, потому что
до четырех утра проводят аресты. Раздеться можно только в четыре часа...
Они ведь не давали толком одеться, выволакивали, в чем был человек, а
камеры в тюрьмах не отапливались... Никогда люди в Европе так истово
намолились по утрам, как в те годы: бог дал день, слава богу, а уж пища -
это второе, потом как-нибудь... Ох, Элизабет, вам, наверное, грустно
слушать это? Зачем я, действительно?!
пережила, - неприложимо. Рассказывай.
Элизабет, - да, Спарк?
подруги... Хотя... Увы, история в определенной мере типическая... Ей...
моей подруге тогда было... двадцать два года. Так вот, однажды семья
облегченно вздохнула, потому что пробило четыре часа, отец первым
разделся, потом легла дочь, а мама отправилась на кухню затопить печь:
отопления же не было тогда, грелись только от печки... Моя подруга... Ее
звали... Ани... подумала тогда, что через три часа мама напоит их горячей
водой, настоенной на травах, которую люди собирали летом в лесу и на
полях, - чая не было, даже по карточкам не давали, только пачку морковного
кофе в месяц, да и то при наличии члена семьи, работавшего на немецкую
оборонную промышленность. Она только-только задремала, счастливая, что и
эта ночь о б о ш л а их, как в дверь забарабанили... Европейцы, мы ведь
дисциплинированные, раз стучат - надо сразу же открывать. Мама бросилась
вниз, ворвались ч е р н ы е. Бедный папа - из-за того, что матушка сразу
же отворила дверь, - не успел толком одеться, его увезли без пальто... А
мамочка была в свитере, поэтому ей было легче выживать - поначалу... Но
ведь тогда все думали, что не сегодня, так завтра высадятся союзники и
освободят всех арестованных, важно было прожить час, не то что день,
надежда всегда спасает... И Ани осталась одна в доме... Конечно, двадцать
два года - это уже возраст, не пятнадцать же лет, но все равно... Карточек
студентам не давали, цены на рынке чудовищные, фунт хлеба меняли на
обручальное кольцо, полотно Рембрандта - на козу, а мешок муки - на
бриллиант в два карата... Через неделю к Ани пришел человек - ночью,
таясь, немец - и передал письмо от отца: "Верь этому человеку, он - друг,
пытается помочь мне. Перешли с ним пачку сигарет и батон с маргарином. Он
будет к тебе приходить каждую неделю и, рискуя, поддерживать меня. Одолжи
еды у Рильс... Ниельсона, он не откажет, у него ферма..." Ани пошла к
Ниельсону, тот выслушал ее, сказал, что принесет кое-что вечером; он
пришел незадолго перед комендантским часом...
пропуска оккупантов, тебя расстреливают на месте, - пояснил Роумэн.
Рано темнеет... Так вот, господин Ниельсон - пала принял его сына в
университет, учил, тащил, сделал из него неплохого специалиста - положил
на стол батон, пачку маргарина и кусок сала. И начал сразу же расстегивать
пояс: "Всего полчаса, Ани, ты должна меня отблагодарить". Ему было за
шестьдесят, очень маленький, с грязными руками, и потом от него чем-то
отвратительно пахло, плесенью какой-то, говорила мне потом Ани, именно
плесенью, как в земляном погребе, когда весной ушли подземные воды, но
осталось много мокрых, склизлых досок... Ани бросила на пол хлеб и
маргарин с салом, попросила господина Ниельсона уйти. Тот пожал плечами,
собрал продукты в сумочку и ушел, заметив, что он готов помогать, стоит
лишь Ани позвонить ему, только теперь он не удовлетворится получасом: "Я
работаю на воздухе, вполне здоров, придется вам принимать меня весь
воскресный день".
забрали при аресте, это так полагалось, - и отправилась на рынок. В
субботу на центральной площади была меновая торговля, она думала обменять
книги на хлеб, но кого тогда интересовали уникальные издания?! Конечно,
каких-то спекулянтов это интересовало, но они работали очень
конспиративно, на них надо было иметь выходы, а откуда они у нее, девушки
из интеллигентной семьи, воспитанной на Гете и Гамсуне? Ну и, конечно, на
Шарле де Костере, без этого нельзя... в Бельгии и Голландии... Ани весь
день промерзла на этом рынке, домой вернулась ни с чем... И дрова
кончились... Поэтому она легла спать, не раздеваясь, навалив на себя все
перины, какие были в доме... А ночью пришел тот д р у г, спросил,
приготовила ли Ани посылку для папоч... для ее отца... "Мне жаль, что у
доктора такая жестокосердная дочь, - сказал он. - Вы его единственная
надежда, он верит в вас, как в бога". Ани рассказала, как она пыталась
сделать хоть что-то для пап... отца и матери... Тот спросил: "Но вы готовы
для их спасения на все, разве не так?" Ани ответила, что она готова на
все, как же иначе, понятно, на все, что угодно... "Это кольцо вашего отца,
обручальное кольцо, он прислал его вам... То есть он смог передать его мне
- для вас. Сможете поменять на хлеб? Или это сделаю я?". "Конечно, вы!
Спасибо вам огромное!". "Это мой долг немца, - ответил д р у г, - за это
не благодарят... Не считайте, что все немцы - даже в форме - думают так,
как Гитлер. Если к вам придут офицеры в зеленой форме и скажут, что хотят
помочь вам, верьте им, как мне". И к Ани пришел офицер в зеленой форме, он
жил по соседству, она видела его на своей улице, она очень маленькая, их
улочка, там все друг друга знали, ну, как в любом пригороде, у вас ведь
так же, правда? И этот офицер тоже передал девушке записку от папы и
мамочки, те благодарили за передачу. "Хлеб и маргарин так вкусны, мы живем
твоими заботами, Ани, пусть тебя сохранит господь..." И тот офицер сказал,
что, видимо, отца передал в руки гестапо один доцент из университета, он
всегда завидовал отцу, сейчас получит его кафедру. "Он, скорее всего,
провокатор, держит английские листовки в своем доме, но подсовывает их
тем, кто ему неугоден... А тут еще наши суда взрываются на рейде... Если
вы, Ани, сможете понять правду, вашего отца освободят; бедная, бедная,
девушка, как мне жаль вас..." Он прислал денщика, тот принес Ани дров,
хлеба и сыра; сам пришел вечером, откупорил бутылку... Она не знала,
насыпал он ей снотворного или же она свалилась от голода, но проснулась
она... Вот так... Нет, нет, никакой грубости или насилия, как можно, это
же д р у г, ненавидит фюрера, только и думает, как разоблачить
провокатора, который пишет доносы на людей ни в чем не повинных... И Ани
потянулась к нему; однажды она с отцом заблудилась в море, хотя он
прекрасно водил лодку, - и под парусом, и на моторке, - настала ночь, и
папа тогда сказал: "Если ты увидишь всплеск света, знай, что это маяк.
Значит, мы спасены. В жизни, как и в море, всегда ищи маяк, верь ему,
равняйся на него, пока сама не набрала сил, чтобы с т а т ь"...
когда случилась война - если семья дружна, общее горе переносится легче, -
она еще не очень-то отдавала себе отчет в том, что произошло, все ведь
думают, что их минет чаша скорби, никто не думает, что приуготовленное
соседу обрушится на тебя. Когда они жили семьей, Ани не очень-то
задумывалась над тем, что она есть... Как девушка... А когда осталась
одна, к ней стали липнуть все, как пчелы... И тот доцент, про которого ей
сказали, что он-то и есть провокатор, виновный в трагедии, тоже обрушился,
говорил ей такие слова, с такой нежностью, что сердце ее переворачивалось
от ужаса и ярости: "Как же бог наделил его даром речи, если он злодей,
исчадие ада, подводящий под расстрелы гестапо своих сограждан?!" Она нашла
у него листовки, именно те, которые патриоты печатали в Англии. Его тоже
арестовали, но потом по радио было объявлено, что он-то и был на самом
деле истинным руководителем подполья. Он никого не выдал, его
гильотинировали, потому что он не сказал ни о ком ни единого слова, а
папоч... папа моей подруги был его соратником, они вместе дрались против
наци... Тоталитарный режим многорук, одна рука не знала, что творила
другая. Так вышло и тогда: офицер, который сломал в Ани человека, не смог,
а может, не успел предотвратить сообщение о том доценте... А может быть,
говорила мне потом Ани, они это сделали специально, чтобы отрезать ей
дорогу назад: вокруг нее прямо-таки роились мужчины, оказывается, она была
красива, но я же говорю - в семье она жила отцом, матерью, их прекрасной,
доброй общностью... Что ей было делать? Она же поняла, что случилось, она
умела считать, а тут был несложный счет, прямо-таки на пальцах... Можно
было, конечно, покончить с собой... Но она постоянно колебалась,
понимаете? Потому что жила лишь одной жаждой мщения... А тут возникла
новая проблема. В семье, где она воспитывалась, привыкли поклоняться отцу,
он был главным, принимал все решения, его слово было истиной в последней
инстанции... Она просто не умела принимать самостоятельные решения, ей
нужен был совет, подсказка, так уж получилось; чего тут больше - вины ее
или беды, трудно сказать, но так было; что называется, условия задачи.
Люди в зеленой форме легко меняют ее на штатский костюм, они очень
многолики, но работают, исходя из грубой, понятой ими реальности... Они и
сказали Ани, что в Лиссабоне работает один... английский дипломат... Он
вместе с американцами организовывал транспортировку нелегальной литературы
в... Голландию и Бельгию... В его-то цепи и скрывается истинный
провокатор, который повинен в случившейся трагедии... "Мы развязываем вам
руки, мы не вправе ни о чем вас просить, мы открыли вам высший секрет
рейха, это грозит нам казнью, но если вы найдете этого человека,
подружившись с английским дипломатом... и его американским другом, тогда
вы отомстите гитлеровскому шпику... Гестапо нам не открывает своих
секретов, мы военная разведка, верьте нам, Ани". А что ей оставалось
делать? Когда человек заблудился, он мучительно ищет в темном море любой
всплеск света - ведь это маяк, спасение, что же еще... И Ани отправилась в
Лиссабон, и там ее познакомили с этим дипломатом... Он был такой
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Бажанов Олег
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия