горцев все еще сражался, неутомимо топчась в грязи у Большого Очага.
Фехтовальная техника, принятая Детьми Большой Пчелы за единственно
допустимую и действенную, в иных условиях оказалась бы неплохой. Но в борьбе
с костерукими она была совершенно неэффективна.
третий покоился в ножнах за спиной. На всякий случай, надо полагать. Но мечи
эти были слишком коротки. Горцы, похоже, никак не желали понять, что
сражаются не с людьми, а с нежитью. А значит, правила ведения боя, которые
годятся в битве с людьми, здесь совершено непригодны. Они упорно заходили
противнику под левую руку, старались уколоть врага в пах или отрубить ему
ноги. Забывая о том, что костерукие преспокойно приканчивали свои жертвы
даже без ног, ибо самым страшным в них была как раз левая рука.
рогом", он приближался к костерукому слева. Но не успевал горец сделать и
первого ударного выпада, как костяная пятерня уже вонзалась ему в
незащищенную грудь и отскакивала назад, словно бы часть некоего отлично
отлаженного и смазанного механизма. Впрочем, костерукие и впрямь были
механизмами. Только сработанными из измененного человеческого мяса. И,
вгрызаясь своим аррумским мечом в живот очередному "механизму", Эгин
подумал, что дорого дал бы за то, чтобы иметь возможность самолично
отправить к праотцам безвестного, но чересчур башковитого механика.
удовольствием отдал бы на корм какому-нибудь из питомцев Серого Холма, до
времени припрятанному в подвальчике как раз для такого случая.
отсутствие обнаружилось, у Эгина екнуло сердце, ведь не ровен час...
Впрочем, бегло оглядев поле битвы, тела своего раба и, чего уж там, друга,
Эгин не обнаружил. К своему величайшему облегчению.
Очага и кровавит свой "облачный" клинок, неподалеку, в гнезде Сестры Большой
Пчелы, приготовляется священнодействие, руководит которым никто иной как его
раб, Кух.
сверля взглядом Хену, забившуюся под шкуры.
тоже так думаем. Хотя по-варански они не понимали ни звука.
глаза ее были величиной с кедровые шишки.
небе то место, где солнце должно быть в это время, и попросишь его пробиться
сквозь тучи.
чтобы не понимала серьезности сложившегося положения. Просто ей
действительно казалось, что раз она теперь царица, так ей виднее.
против них. Ты должна просить солнце, -- убежденно сказал Кух. -- И притом
немедленно.
из-под шкур. На ее лице застыло жертвенное выражение -- мол, для своих
"деток" она готова на все, даже на такую глупость, как разговоры с дневным
светилом. И подчиняться Куху тоже готова.
своим видом показывая, что разводить болтовню, когда внизу гибнут женщины,
дети и доблестные воины, он не намерен. Но Хена, похоже, поняла Куха не
вполне.
А, Кух? -- сладким голосом спросила Хена.
Большой Пчелы разорвалась и внутрь, прямо на ложе Хены, словно бы загулявшая
сколопендра, свалился костерукий. Собственной персоной. Причем это был не
кто-нибудь, а переделанный Гнук. Кух, разумеется, сразу узнал его по стати и
телесной мощи бывшего гребца. И по лицу, по-прежнему искаженному
предсмертной мукой. Но что толку? Его что, пожалеть теперь? Ну уж нет. Сразу
два меча выпорхнули из-за пояса Куха и, не успели горцы-телохранители
извлечь свои клинки, а Хена как следует перепугаться, как Кух вонзил один
клинок в шею нежити, а вторым проткнул грудь. Еще секунда -- и оба меча были
извлечены снова. Первый отсек голову, а второй отвердевшую, чешуйчатую руку.
стремительностью явленной расправы Хена и легкомысленно поддала голову
костерукого босой ногой. Голову, которая когда-то украшала статную фигуру
Гнука.
у нижнего конца которой продолжалось кровопролитие, в котором бессилен и
закон чести, и закон боя, и закон людской. В силе лишь закон звериный.
поначалу плечом к плечу с ним, были либо перебиты, либо разбежались. Не то
просто струсив, не то трезво оценив свои шансы на победу. Кто-то из них
подумал, что лучше защищать родное гнездо, чем Большой Очаг. А кто-то решил,
что лучше бежать, не разбирая дороги, в надежде спастись. Так или иначе,
когда взмыленный Кух, мокрый, грязный, но зато целый и невредимый, появился
с двумя клинками наголо, Эгин был в окружении трех костеруких, судя по всему
имевших самые однозначные намерения. Но даже среди этого жуткого бардака
Эгин нашел в себе силы поприветствовать Куха бодрым криком.
где была его грудь мгновение назад. Не дожидаясь объяснений раба, Эгин вышел
из полуприседа в ударе -- меч вонзился в живот костерукого. Это не убьет
его, но на время обездвижит и собьет с толку.
двух наседающих с обеих сторон костеруких.
посподручнее прикончить раненого в живот врага (если вообще правильно
говорить о ранах у Переделанных людей), Куху уже удалось справиться с одним
из противников.
он бы, пожалуй, удивился не меньше, чем если бы увидел летящую в облаках
корову. Кух бил резко, стремительно, жестоко. Каждое его движение было
движением мастера, не новичка. Каждый его выпад приносил результат. Каждая
его позиция намекала на следующую, еще более выигрышную. Казалось, он вообще
не ошибался, предугадывая все движения противника наперед. Проигрывая бой на
три мгновения в будущем. Каждый его обман был успешным. Каждый его отход --
правильным и безопасным. Он знал как управляться с костерукими. И даже знал,
оказывается, как разить по очереди двумя короткими мечами.
невесть откуда взявшемуся мастерству. "Чему, интересно, он собирался у меня
учиться?" -- спросил сам себя Эгин, расправляясь с поверженным наконец-то
врагом. Любопытно -- за то время пока он, Эгин, прикончил одного, сам Кух
умудрился уложить двоих. Причем Эгин даже не заметил, когда именно убитых
костеруких стало двое. Но сколь ни искусен оказался Кух в деле борьбы с
нежитью, на всех его силы хватить не могло и он прекрасно понимал это.
сетью, которой обычно ловят молодых медведиц, двоих костеруких. Сеть была
сплетена из жил горных оленей, а ее края были утяжелены большими гладкими
камнями. Горцы сбросили сеть из гнезда, накрыв ею сразу двоих. И с криками
торжества стали спускаться вниз, чтобы завершить начатое своими мечами. Но
не тут-то было. Нежить раскромсала сеть своими костяными пальцами и в
мгновение ока вырвалась на свободу. Причем, обретя ее, костерукие тут же
ринулись на Эгина, который стоял к ним спиной.
обернуться, как в длинном яростном прыжке на него наскочил костерукий,
причем его левая рука, алчущая крови и мяса, пробила многострадальный
нагрудник и вонзилась в аккурат под левую ключицу доблестному, но изрядно
уставшему арруму Опоры Вещей.
осел в грязь. Боль побежала горячими волнами по всему телу, а в ушах
застучала шальная кровь. Утешало одно -- если бы костерукому все-таки
удалось вырвать ему сердце, он, пожалуй, не слышал и не видел бы уже ничего.
на себя и тем спасти жизнь Эгина. Но возможности Куха тоже были не
безграничны. Стоять на одном и том же месте, не смея отойти -- а отойти
означало бы отдать Эгина на растерзание "переделанным" питомцам истинного
хозяина Серого Холма и сражаться одновременно с двумя исчадиями бездны --
это было слишком. Притом, делать все это с двумя никудышными изделиями
кузниц Багида Вакка. А потому, улучив момент, когда один костерукий, получив
удар ногой в грудь, влекомый инерцией полетел назад, и, наткнувшись спиной
на своего напарника, изготовившегося к атаке, завалился в грязь вместе с
ним, Кух нагнулся к лежащему Эгину и сказал:
разжал пальцы, сжимавшие рукоять "облачного" клинка не сильнее, чем это
делал бы годовалый младенец. Дескать, бери. Не жалко.