Чтение 53–й страницы книги ~Скифы пируют на закате~

Он снова принял бетламин, совсем немного, четверть обычной дозы. Проводив
Скифа, он вдруг почувствовал, что сегодня не сможет уснуть: то ли
сказывалось напряжение последних дней, то ли раздумья о предстоящих наутро
делах - не слишком приятных, нужно признать, - не давали смежить веки. Что
ж, решил куратор, обычное дело: его ждет бессонная ночь, не первая и не
последняя, одна из многих в долгой череде таких же ночей. Припомнив
выслушанный только что доклад агента, он усмехнулся. Эс-ноль-пятому,
несмотря на молодые годы, тоже случалось страдать от бессонницы... не
далее как позавчера, в амм-хамматской степи, озаренной светом трех лун...

Ночь трех лун! Когда мы молоды, подумалось ему, всякую ночь на небе сияют
три луны, но в зрелых годах приходится довольствоваться одной. В старости,
может, и ее не увидишь...

Он вздохнул и поплотнее уселся в кресле, собираясь обду' мать завтрашние
неприятные дела - беседы с Догалом, лукавым компаньоном, и с заносчивым
наследником грузинских князей. Еще вертелись у него в голове всякие идеи
насчет любопытных клиентов, пророчеств Монаха да операции "Blank",
нежданно вступившей в активную фазу; хотел он поразмыслить и об отчете
своего агента, и о том, какие материалы пришлет Винтер в ответ на
последний запрос. Миновало уже четыре дня, пора бы командору и
откликнуться...

Однако ночи размышлений не получилось. Бетламин, коварное снадобье, не
даровал ему сейчас привычной ясности мыслей - быть может, потому, что доза
была мала. Но и уснуть куратору тоже не удалось; вместо этого он
погрузился в какое-то странное забытье, балансируя на грани реальности и
зыбкого тумана беспамятства.

Он будто бы видел сон, но не такой, как в прошлый раз. На первый взгляд
этот мираж казался не столько угрожающим, сколь отвратительным; в нем не
было ни туманной мглы, обители потерянных душ, почему-то звавшейся тайо,
ни видений готового к атаке флота, подобно волчьей стае кружившего над
Землей. Вместо этих позавчерашних фантомов перед широко распахнутыми
глазами Сарагосы, куратора звена С, ворочалось в вышине нечто смутное и
неопределенное, какая-то гигантская амебоподобная масса, истекавшая
слизью, с мириадами щупалец, свисавших понизу густой бахромой. Щупальца
эти находились в непрестанном движении: они подергивались и извивались,
подрагивали над плотной толпой нагих людей, стиснутых будто сельди в
бочке, сжатых плечо к плечу, грудь к спине. Казалось, на бескрайней
равнине под колыхавшейся в небесах чудовищной серой амебой выстроено все
земное человечество: смуглые арабы и индусы, темнокожие африканцы,
обитатели Европы и их потомки, расселившиеся по всем земным градам и
весям, курчавые австралийские аборигены, пигмеи из конголезских джунглей,
бесчисленные монголоиды - от коренастых шерпов Тибета до стройных, изящных
японцев. Щупальца неведомой твари скользили над людскими головами, жадным
и вороватым движением касаясь то виска, то затылка, то обнаженной шеи;
затем следовал наплыв, ближний план, как в кинофильме, и Сарагоса мог
разглядеть одно-единственное лицо в восьмимиллиардной толде. Он видел рот,
распяленный в безмолвном крике, стекленеющие глаза, дрожь сведенных
судорогой мышц, тень ужаса и странной покорности в зрачках... Это было
отвратительно, мерзко!

Но чудище, как мнилось ему, не убивало людей, домогаясь от них не жизни,
не плоти и крови, а чего-то иного - возможно, более ценного. Он вдруг
обнаружил, что может следить за толпой обреченных и в то же время
размышлять - холодно, спокойно, логично, со всей мощью разума,
тренированного опытом и годами. Похоже, на сей раз бетламин раздвоил
сознание; и ту его часть, что оставалась трезвой и еще покорной ему,
куратор мог вырвать из-под власти жуткого сна, наблюдая за ним извне, как
бы с некоторого отдаления.

Это было непривычно, и мысли его вначале смешались Он пытался думать обо
всем сразу - о пришельцах-двеллерах, затаившихся в сером тумане, о зомби с
оловянными глазами и амм-хамматских сену, лишенных душ, о пророчествах
Монаха насчет демонов злобных и зверей алчущих - не подобных ли тем,
которых Скиф называл ару-интанами? Каким-то краешком сознания он размышлял
и о бетламине - загадочном препарате крылатых шшадов; быть может, это
средство даровало ему, человеку обычному, лишенному паранормальных
талантов, пророческий миг предвидения? Потом раздумья Сарагосы пришли в
стройный порядок, и он, продолжая следить за трепетавшими щупальцами
монстра, сосредоточился на главной проблеме.

Итак, чего же О н и ищут на Земле? Что И м нужно? Или кто? Вероятно, люди,
как подсказывал этот его сон. Но зачем? Что можно взять с человека как
такового?

Все ту же плоть и кровь, подумал куратор, внутренние органы, сухожилия,
кости и мышечную ткань либо то, что содержится в ней - ничтожное
количество йода и железа, немного кальция и прорву воды... Вот и все! Но
вряд ли такая мелочь могла интересовать амебоподобное чудище - загадочный
символ тех, кого он искал на протяжении последних лет.

Однако имелось и кое-что еще - к примеру, труд человеческий. Он
представлял собой великое богатство и иногда, если дело касалось умных
мыслей и новых идей, ценился весьма недешево - правда, в земных, а не в
инопланетных мерках. Труд этот всегда похищали и отнимали, с древности до
нынешних цивилизованных времен; отнимали под тем или иным благовидным
предлогом, то ли во славу богов, то ли ради спасения отечества, то ли во
имя прогресса и грядущих поколений. Причин и поводов было много, суть
одна: всегда находился хозяин, претендовавший на чужие мускулы и чужие
мозги. Но хоть мозги, конечно, стоили подороже мышц, вряд ли они
представляли особую ценность в галактическом масштабе. У тех, кто сумел
добраться до Земли, преодолев пустоту, холод и мрак межзвездного
пространства, головы тоже были устроены преотлично - разумеется, если у
них были головы.

Что же еще, кроме силы мышц и разума, кроме самой жизни, являлось
непреходящей ценностью, дарованной человеку? Быть может, его
индивидуальность, умение любить и ненавидеть, различать добро и зло? Его
отвага и трусость, эгоизм и гордость, любопытство и юмор, тяга к
неведомому, воинственность, благородство, религиозный экстаз? Все доброе и
дурное, что делает человека человеком, что переплетается в его душе
подобно колючему терновнику, проросшему сквозь розовый куст? Считалось,
что это нельзя отделить от личности, нельзя отнять, нельзя похитить... Но
так считали м ы, с ледяным спокойствием отметил куратор, считали, не зная
и не ведая, как подступиться к этакому глобальному грабежу. Однако те,
другие, могут оказаться похитрее...

Итак, талант и труд человеческий можно отнять; их и отнимали не раз,
калечили жизни, ломали судьбы, обкрадывали мозги... А душу? Можно ли
выкрасть душу?

С этой мыслью он очнулся от наваждения.

За окном разгорался рассвет, в висках гудело и давило, будто сам Харана,
бог с жалом змеи, стоял за его плечом, предупреждая о неведомой опасности.
Куратор, еще погруженный в ночной кошмар, не сразу понял, что гулкие
назойливые трели вовсе не почудились ему, не выплыли из сна вместе с
прочими малоприятными воспоминаниями. Они, похоже, существовали сами по
себе, и Сарагоса, распознав звонок, вначале дернулся к видеотелефону. Но
звонили в дверь, что показалось ему странным: для визитов было рановато.

Он поднялся, пошарил в наплечной кобуре, свисавшей со спинки кресла.
Пальцы обхватили ребристую цилиндрическую рукоять, удобно расположились в
глубоких желобках; фиолетово-серый кристалл ствольного наконечника словно
налился зловещим светом. Сняв оружие с предохранителя и сбросив туфли,
Сарагоса неслышно шагнул в коридор, к двери.

Дверь в жилище Августа Мозеля была весьма основательной, бронированной и
столь же надежной, как в квартирах журналиста Синельникова, полковника ФРС
Чардецкого и прочих кураторовых ипостасей. Глазков в ней не имелось;
глазкам он не доверял, памятуя, сколько неосторожных конспираторов словили
пулю сквозь предательское отверстие. Что же касается монолитной двери, то
вряд ли б кто-нибудь ухитрился прострелить ее из пистолета либо автомата;
лишь "файрлорд", базука да еще, пожалуй, лазер справились бы с броневой
сталью. Но ручными лазерами на всей Земле располагали только доверенные
сотрудники Системы, а что до "файрлордов" и гранатометов, то их владельцы
не удосужились бы нажать звонок. Они скорей всего разнесли бы в пух и прах
запоры и замки, а потом продырявили все, что есть ценного в квартире, не
исключая и хозяина.

Однако ж звонили! Выходит, хотели поговорить... И, подумав об этом,
Сарагоса решительно распахнул дверь и выскочил на площадку. Массивный и
тяжелый, он наверняка сбил бы с ног всякого поджидавшего за порогом; ну, а
если б тот предусмотрительно отступил к стене, то и здесь имелось немало
приемов и способов расправиться с нежданным визитером. Каким-то шестым
чувством куратор предвидел, что пришли к нему неспроста, и твердо
надеялся, что не выпустит гостя из рук. Гостя или гостей - неважно! Никого
не выпустит - ни человека, ни зомби, ни даже ту жуткую тварь, что
потревожила сегодня его сны!

Он с грохотом врезался в клетку лифта, присел, перекатился по полу,
готовый нажать на спуск, вскочить, нанести оглушающий удар, ткнуть
напряженными пальцами в горло, дотянуться до виска...

Но площадка была безлюдной. Звонок, заклеенный клочком липкой ленты,
верещал по-прежнему, а у самого порога валялась небольшая ярко-красная
коробочка величиной с сигаретную пачку. Бросив взгляд на лестницу -
разумеется, пустую, - Сарагоса резво поднялся, освободил звонок и
подхватил оставленный ему дар. Через секунду его вновь защищала надежная
дверь; щелкнули замки, встали на место засовы, лязгнула тяжелая задвижка.
Привычным движением он сунул лазер в карман и перевел взгляд на стиснутый
в кулаке подарок.

Глянцевитая пачка, плотно закатанная в целлофан... на алой поверхности -
золотой лист в обрамлении крохотных звездочек, под ним - четкая надпись
латинскими буквами "Gold"... Куратор невольно вздрогнул, ощутив, как вдоль
позвоночника пробежала холодная волна. Воспоминания о ночном кошмаре, о